«Ноябрь 1991-го
Я много думала об этом, прежде чем сесть и начать записывать. Но, кажется, записать необходимо.
Это лето было привольное, по-хорошему горячее. Я уезжала на работу спокойно, знала, что за Ксенькой присмотрят. А когда возвращалась, она всегда на меня прыгала и визжала от радости. Она вообще всегда поражала меня тем, что была такой жизнерадостной девчонкой. В нашей-то мрачной семейке. Вот это слово «была» меня и беспокоит. Кажется, я не могу сказать о ней того же сейчас, и это в какой-то степени меня пугает.
Я надеялась, что ей по жизни будет легко благодаря характеру. С детьми она сходилась быстро, но, когда никого рядом не было, спокойно занимала сама себя. Особенно Ксения любила строить огромные дворцы из пластикового конструктора и деревянных кубиков. Я всегда разрешала оставлять их, пока не надоедят, и она строила города, которые раскидывались на полкомнаты. Хотя здесь как раз прошедшее время неуместно. Это у нее осталось. Просто она теперь больше сидит с кубиками и книжками.
Кубиков у нас много. Когда друзья отдают, я всегда беру, покупаю сама, когда могу. И книг много.
Ксения рано начала читать и писать. Моя подруга Инна, девушка, увлеченная разными восточными практиками, говорила мне, что это признак гениальности и вообще у дочери это с прошлой жизни.
Иногда я думаю, может, зря мы поехали тогда на ту дачу. Думаю-думаю. Пытаюсь взвесить: свежий воздух, озеро в двух шагах от дома, Ксения – известный ихтиандр, плавать начала, наверное, как пошла. Что еще? Лес рядом. Два дома неподалеку, там дети ее возраста. Ребенок дышит, плавает, общается с ровесниками. Как можно было от этого отказаться, ради чего?
Но есть у меня такая черта. Когда происходит что-то странное, неприятное, ненужное в жизни, я склонна во всем винить себя. Грызу, пока не загрызу.
Это началось с того самого момента в детстве, когда ко мне в гости пришел одноклассник. По какому-то ничтожному поводу. Не нравился он мне никогда. Был похож на тощую лягушку. И вот взрослые где-то на кухне хлопочут, а он дверь захлопнул, меня к ней прижал и достал из штанов свой маленький тонкий стручок. Я была очень тихая девочка, но тогда в голос заорала. Сама от себя не ожидала такой реакции. А он в лице поменялся. Такое испуганное выражение на его мордочке появилось, что я даже перестала орать.
Но было уже поздно. Мама вошла и стала ругать меня: «Ну что тут орешь, весь дом на уши поставила». Она не особо разбиралась. Да и время такое было – двадцать лет с войны прошло, но люди все еще ходили немного пришибленные. Бытовуха коммунальная давила. На работу идешь (она врач-педиатр была), там детей весь день смотришь. Потом приходишь домой: приготовь на общей кухне, постирай, помой, уроки проверь. Мужа ждешь, а он где-то гуляет. Выгнала мама его, как узнала где. Как он умолял ее не гнать его, как плакал и буквально в ногах лежал… Она – скала. До сих пор простить ей этого не могу. Любила я отца очень. А этот лягушонок и пришел-то, наверное, как раз в разгар их ссоры. Отец бы его пинком под зад выставил сразу. Не пускал мальчиков в дом.
Ладно, отвлеклась я куда-то в сторону. О своем детстве слишком много говорю, а села рассказать о Ксеньке. Скажу только, что долго я считала себя виноватой во всем: и что он со мной вот так, и что на маму стыд перед соседями нагоняю, и даже из-за отца иногда. Думала, может, он из-за того маму расстраивает, что я такая нехорошая.
Вот и проклятая эта дача мне теперь покоя не дает. Если рассказать об этом кому-то, кто Ксению совсем не знает, отмахнутся: да что там такого? Не могло это так уж повлиять на пятилетнего ребенка, не накручивай лишнего.
Но, наблюдая ее каждый день: веселую, живую и хорошенькую – вроде с виду обычный ребенок, я не могла не отметить, как нервно и тонко она иногда реагирует на окружающий мир. То вдруг заплачет навзрыд над пойманной рыбкой и просит: «Мама, отпусти, отпусти, ей больно!» Плачет так, словно это ей крючок под губу засунули, а не рыбе. То вдруг в самый ясный день остановится и долго-долго смотрит на небо, шевелит губками задумчиво. Глаза зеленеют, словно дымкой их заволакивает. А потом раз – к вечеру дождь зарядит. Магическое у меня мышление? Ну что ж. Но, когда это много раз повторяется, поневоле верить начинаешь, что она знает о дожде.
Потом, как писать в пять научилась Ксения, то тут же тетрадки заполнились какими-то странными белыми стихами. Буквы кривые, сбивчивые, со строчек падают – еще тяжело маленькой ручке выводить их ровно, но смысл зато не маленький.
Звезды, сияющие в тишине над полем битвы, где стонут убитые воины. Несчастные рабы, погибающие с кровавой пеной на губах. Истекающие кровью загнанные тигры с копьями в мускулистых спинах. Тигров вообще было необычно много. И все печальные, плачущие, вечно бегущие от злых охотников. Это напомнило мне эпиграф к книге Стругацких «Жук в муравейнике»: «Стояли звери около двери…»
Когда мы поехали на дачу к двоюродной сестре моей мамы – тете Свете, Ксении было где-то пять с половиной. У нее появилась новая забава: раздеться до трусиков, обернуть их какой-нибудь тряпкой, нарисовать две полосы на лице моей французской помадой, взъерошить короткие волосы и бегать по дому, крича: «Я – Маугли!»
Однажды в магазинчике у станции мы увидели небольшой перочинный ножик в коричневых ножнах на веревочке. Ксения была в восторге. Я, конечно, его купила, и ее образ был завершен. Целыми днями таскала она свой трофей на шее. Когда я рассказала ей про Тарзана, она стала постоянно изображать его.
Даже выйдя из образа, она серьезно утверждала, что мальчик, и отказывалась надевать хоть что-то, отдаленно похожее на девочковую одежду.
Меня это здорово расстраивало. Да и тетя Света, видя это, бурчала, что девочка ведет себя неправильно, что жить ей будет тяжело, и все, что должны в таких случаях говорить родственники.
Я хорошо помню день накануне. Мы ходили в лес. Мне нравилось делать ей тогда маленькие сюрпризы. Ксения всегда любила клубничные чупа-чупсы. Поэтому я обычно покупала несколько штук и подсовывала ей в разные моменты. Особенно когда мы гуляли по лесу. Ксения тогда была увлечена ловлей маленьких склизких лягушек. Ей нравилось, как они подпрыгивают у нее в руках. Один раз мне даже пришлось взять с собой банку. Туда мы посадили пойманную лягушку. Но уже через пару часов дочь выпустила ее на волю. Она сама поняла, что лягушке тяжело сидеть в ограниченном пространстве и хочется на волю.
Я попросила ее искать грибы, а сама воткнула чупа-чупс под разлапистую ель. Вскоре она нашла его. Я услышала радостный крик. Она тут же подбежала ко мне:
– Мама, представляешь, там под деревом был не грибок, а чупа-чупс!
Меня здорово согревали эти радостные возгласы. Наивная ее и чистая вера в настоящие чудеса.
Так мы весело проводили время. Но один проклятый вечер все поменял. Нам пришлось уехать раньше, чем я планировала.
Я приехала вечером в пятницу. Как сейчас помню. С брезентовым рюкзаком, наполненным снедью. Тетя Света сготовила холодец. Мы поели, я выпила совсем чуть-чуть, чисто для расслабона, и легла с Ксеней спать. Следующий день мы провели на озере. А вечером неожиданно приехал Денисик, мой племянник, и образовалась стихийная семейная посиделка. Так бывает, когда никто вроде ничего не планировал, а вдруг все – освещение, погода, общее настроение – сложилось в такой идеальный узор, что все смеялись и были вполне счастливы. Сидели там дядя Витя, тетя Света, моя мама, которая лучилась от радости, что видит Денисика. Ксеня периодически на него прыгала. Он привез ей маленькие, но ужасно симпатичные книжки с английскими фразами для детей. Потом на участок пришли детишки из соседних домов, и Ксеня весело с ними бегала. Мы сидели у дома. Поставили самодельные скамейки рядом, и шла какая-то необязательная, но хорошая семейная беседа. Надо сказать, дядя Витя никогда мне особо не нравился. Козлиная белая бородка, взгляд голубой и вечно какой-то прищуренный. На губах ухмылочка. А его жена, тетя Света, – классическая тетка без какой-либо претензии на расширенный кругозор или обременительный интеллект.
Ей нравилось ковыряться в огороде и готовить щи-борщи. Иногда я завидовала этой простой жизни и думала: ну почему я не такая? Почему мне вечно чего-то не хватает для полного счастья?
В общем, мы сидели, солнышко вечернее приятно светило, и было тепло на душе. Мне даже нравилось слушать рассказы тети Светы о ее огурцах и теплицах. Я отметила тогда, что это без капли алкоголя. Хвалила себя. Денисик о чем-то разговаривал с соседом, молодым еще мужиком, который заглянул к нам «ненадолго» и привел свою дочку Маринку. Ксенечка моя носилась вокруг веселым загорелым щеночком. Подбегала ко мне и к другим взрослым. Весело смеялась, обнажая небольшие белые зубки, выкрикивая: «Я – Тарзан!»
Тут дядя Витя поманил ее к себе толстым пальцем, со своей этой улыбочкой странной. Девочка моя подбежала к нему, а он вдруг схватил ее за штанишки, а затем с силой, вместе с трусами спустил их ниже ее коленок, ткнул в нежное междуножье своим толстым пальцем и во весь голос заржал, как дурной козел. Ксения на мгновение не совсем поняла, что случилось. А потом вдруг отпрянула от него и громко, надрывно заревела. Судорожно натягивая штанишки, что у нее не сразу получилось, она побежала прочь в дом.
Тут я вынуждена признать – не сразу поняла, что случилось. Это сейчас я понимаю, что он фактически грубо ее схватил между ног. Но тогда в каком-то ажурном мареве этого благостного вечера мне показалось – это просто шутка. Пусть весьма дурная и гадкая, но все-таки… Я ничего не сказала этому дяде Вите. И даже, стыдно сказать, не сразу пошла за Ксенией, а еще пару минут отвечала на чьи-то тупые вопросы. Но потом вдруг что-то во мне щелкнуло, и я побежала в дом. Ксеньки нигде не было. Только слышны были тихие полусдавленные всхлипы. Я заглянула под кровать. Она лежала в самом углу, закрыв личико руками.