«Доченька, родная». В ответ только: «Ууууу!» Пришла тетя Света. Опустилась на колени и заглянула под кровать. «Ксюшенька, дядя Витя просто пошутил с тобой. Он так больше не будет. Не переживай. Выходи, милая».
В ответ: «Уууууу!» Я сидела рядом часа два, уговаривая ее ласковыми словами, лежа на полу, а потом задремала. Когда проснулась, она пристроилась у меня под боком, но все еще под кроватью, и обнимала маленькими ручками. Я взяла ее на руки и перенесла на кровать. Легла рядом.
Утром мне показалось, что все в порядке, пока она не встала. Оказалось, что она намочила постель. Этого с ней не случалось с полутора лет. Несколько дней после этого она ходила только рядом со мной и как бы пряталась. Как-то нервно подергивалась.
Постепенно это вроде бы прошло… Но прошло ли? Дочь перестала ходить за мной хвостом, писаться по ночам и вздрагивать от громких звуков. Но я больше никогда не видела той беззаботности и свободы, с которой она бегала тем вечером. Все это ушло безвозвратно».
Я захлопнула тетрадь. Не хотелось испортить страницы. Посмотрела вокруг: коридор был завален вещами. Пришлось пробраться в туалет и высморкаться в кусок туалетной бумаги, такой грубый и серый, что он напоминал холст.
Затем я кое-как уложила все обратно. Но тетради не стала убирать на самый верх. Мне хотелось вернуться к ним позже, когда я буду в силах это сделать.
Я знала, что обязательно буду читать дальше.
Глава 7. Отверженная
В тринадцать лет я совсем недолго встречалась с одноклассником Русланом. Мы даже поцеловались – по-детски соприкоснулись влажными губами, стоя в сером коридоре у моей квартиры. Летом я уехала в лагерь, влюбилась в нашего вожатого и познакомилась с Димой. Он был рыжий. Лицо усыпано веснушками. Мы танцевали потные медленные танцы на дискотеке под цепким взглядом его мамаши. Она работала в лагере дворником. Он прислал мне любовное письмо, которое Руслан вытащил из почтового ящика. Разорвав его на моих глазах, бросил клочки на землю и закатил ревнивый скандал у детского садика.
Вскоре он постригся под панка и уехал обратно в родной Тихвин.
В четырнадцать лет я заметила парня на два класса старше меня. Темные волосы, немного раскосые глаза – похож на японца. Он носил широкие, приспущенные штаны и безразмерные балахоны. Судя по всему, слушал рэп и любил играть в стритбол на площадке с друзьями. Звали его Максим.
Иногда я встречала его в школьных коридорах. Меня он не замечал.
Его милая улыбка и расслабленная манера ходить цепляли. Я с удивлением поняла, что смотрю на него с той жадностью и страстным желанием, как до этого смотрела только на взрослых мужчин.
Он снился мне по ночам. Вечерами, когда мама пьяно шаталась по квартире, шаркая ногами, я думала о нем. Представляла, как мы встречаемся и в школе, расходимся на перемене по разным классам, чтобы затем встретиться вновь.
Иногда я просто лежала на диване, свернувшись в уютный клубок, с закрытыми глазами. И тогда ко мне сами собой приходили странные картинки. Оранжевая улица, фрагмент чьего-то лица, до боли знакомый, но неузнанный, музыка льется, и бьется в ушах шум моря, перед глазами пробегают каменные ограды, улыбки, прерванный шаг аиста, прерванный взмах крыла. Все останавливается, тонет в черноте монтажного кадра. И начинается следующее: темно-синее и зеленое, вода и лодка, я в воде, на лодке кто-то смотрит на меня, и лицо его размыто акварелью, но я счастлива, так остро счастлива. Мне казалось тогда, что все это связано с Максом. Может быть, мы когда-то были влюблены в одной из прошлых жизней и теперь встретились.
Эта внезапная влюбленность дарила мне надежду, что я не больная на всю голову.
Наташке тогда нравились черноглазые и черноволосые близнецы – ярые поклонники группы Cure. Ходили слухи, что это они сделали вензелевидную, двухцветную надпись с названием группы на десятом этаже многоэтажки рядом со школой.
Она где-то достала их номер, и мы звонили им с моего домашнего телефона, раскручивали на разговор.
Телефонные приколы были одним из немногих развлечений. Правда, у некоторых стояли АОНы, поэтому приходилось сразу вешать трубку, как только раздавались характерные звуки.
Как-то раз мы прогуляли последний урок и пошли к Наташке домой.
Там мы выпили по банке мерзкого клюквенного джин-тоника и, осоловелые, сидели на ее кухне. Передо мной лежала большая шоколадная конфета, и я рассеянно теребила яркую обертку.
– Слушай, Наташ, – начала я.
– Аааа?
– Мне один чувак нравится.
Наташка округлила глаза:
– Так, так! Пошли курить, и все расскажешь.
Мы завалились в ванную комнату, где тепло пахло лавандовым мылом, и я рассказала ей о Максиме.
Оказалось, что у ее друга, хулигана Вити, есть номера телефонов почти всех, кто учится в школе. Самого его со школы давно турнули. Говорили, что мама у него проститутка, а живут они в мрачной криминальной общаге за два дома от нас и все там очень плохо, бедно, мрачно. Как-то раз я обнаружила целую кипу докладных на него. Разорвав надвое, кто-то из взрослых недальновидно выбросил их в мусорный бачок девичьего туалета. Я выудила мешок, принесла домой и два часа, складывая разорванные бумажки, наслаждалась чтением. Приятно было знать, что моих мучителей тоже кто-то донимал, и Витя, судя по всему, был в этом большой спец. Поджигание классных дверей, старый добрый трюк с дрожжами в туалете, спичка в школьный замок, тотальное хамство и систематические прогулы – лишь небольшие деяния из его послужного списка.
Наташка с ним периодически встречалась на «нейтральной территории». Так что номер Максима через несколько дней был у меня в руках.
Проблема была в том, что я заболела и сидела дома. Наташка продиктовала номер по телефону. И хотя на улице было довольно тепло, а температура у меня спала, мама боялась, что у меня снова начнется отит, «как зимой», и держала дома. Зимой уши разрывало от пульсирующей боли. Болело так сильно, что я, обычно терпеливая, тихо хныкала и стонала в подушку. Мама вызвала врача. Нужно было делать водочные компрессы. Мама радостно купила бутылку водки и принялась лечить нас обеих.
Под вечер в комнате воцарился мерзкий дух спирта. Он весело сидел рядом со мной, заставлял морщиться и кривиться. Так что полегчало ушам, но не моему сердцу. А мама боялась повторения этого концерта.
В день, когда я получила номер, мама с утра ходила подвыпившая. Были все шансы на то, что она скоро заснет.
Есть у меня эта дебильная черта: если судьба дает мне возможность сделать ход, я делаю его сразу. Не раздумывая. Часто это приводит к полному провалу.
Листочек с заветными цифрами буквально горел в руках. Я проверила маму. Как и думала, она уже сопела на своем диване. Села к телефону на кухне и набрала номер. Попросила Максима. Он подошел. Я успокоилась, поздоровалась самым своим приятным, теплым голосом. Этот голос был мне и другом, и врагом. Он умел нарисовать красивую картинку, тогда как классической красоткой я совсем не была.
Макс спросил, откуда номер. Я ласково объяснила, что его мне дал наш общий друг. И он купился. Я предложила встретиться. Он неожиданно согласился:
– Давай через полчаса на пустыре у болота.
– Наверху?
– Да.
– Хорошо, давай.
Я положила трубку. Старый дисковый телефон глухо звякнул. Зачем я согласилась? Посмотрела в зеркало. Оттуда на меня смотрело изможденное бледное лицо с широко распахнутыми темно-зелеными глазами, под которыми лежали почти такие же темно-зеленые тени.
Но отступать не хотелось. Я стала быстро драть расческой волосы. Они, хоть и доставали до мочек ушей, основательно запутались за те несколько дней, что я валялась дома в обнимку с книгой «Убить пересмешника».
На синих зубцах расчески оставались рыжеватые пучки. Незадолго до болезни я покрасила волосы хной.
Тогда я носила где-то откопанный черный анорак из плащовки с большим карманом на белых пуговицах посредине груди и коричневые вельветовые брюки. Их я внизу с внутренней стороны разрезала ножницами сантиметров на пять. Штанины стали ровными, а внизу, как мне казалось, прикольно лежали на потертых кроссовках.
И тут раздался стон.
– Ксю, ты где?
Боже, только не сейчас. Я заглянула в комнату. Как всегда, воняло перегаром. Узоры на обоях цвета старой кожи нагоняли двойную тоску. Мать сидела на краю дивана, свесив голову вниз. Волосы болтались слипшимися патлами.
– Чего?
– Ты пошла куда-то, что ли? Дома сиди!
– Да дома я, дома. Ложись спать.
Удивительно, но иногда посреди алкогольного дурмана она становилась чрезвычайно прозорлива. Правда, длились эти просветления недолго, что сейчас было мне на руку.
Мать помотала головой и завалилась обратно на диван, закрыв лицо руками. Я постояла две минуты, еле дыша и молясь, чтобы она заснула.
Посмотрела на часы – я уже опаздывала. Быстро натянув анорак и брюки, выбежала из квартиры. В лифте немного перевела дыхание. Оказавшись на улице, полной грудью вдохнула воздух, который показался мне очень вкусным, даже пряным, словно кто-то невидимый посыпал его специями, и побежала через дорогу.
Мне хотелось только одного – увидеть его. Запыхавшись, я пробиралась через высокую сухую траву, царапая ладони. Лицо покраснело, я вспотела, пока взбиралась на холм. И сразу увидела его. Он сидел на большом камне спиной ко мне и смотрел куда-то в сторону болота, затянутого белой химической пленкой. Когда-то в этом месиве утонула овчарка. За болотом прошлым летом я набрала целую банку лягушачьей икры во влажной земле. Когда из нее вылупились маленькие червеобразные существа, с отвращением попросила маму выбросить банку.
Я подошла к нему:
– Привет, Макс.
Он обернулся и посмотрел на меня. Теперь я понимаю, что он увидел только красное, густо пыхтящее чучело в мешковатой одежде.
– Это что, прикол какой-то? – спросил Макс недовольно.
– Нет, не прикол. Мы с тобой сегодня по телефону…