Но я не успела договорить. Он тяжело вздохнул, спрыгнул с камня и стал быстро спускаться с холма. Я стояла и смотрела ему вслед, остро чувствуя какую-то горькую черную пустоту внутри.
Я смотрела вокруг, на холм, где мы часто бродили вместе с мамой, выгуливая собаку, и словно не узнавала его. Где-то далеко, за плешивым леском, по дороге, делающей широкий изгиб, лениво ползли машины. Еще дальше к небу были приклеены заводские трубы, выдувающие из своих сопел сизые облака.
Я села на край рядом с камнем. Несколько камушков покатились вниз по склону. Оттолкнувшись руками, я стала соскальзывать вниз, пока не впилилась в небольшое дерево, ударившись о него носком правой ноги. Чертыхнувшись, я стала спускаться на полусогнутых ногах, цепляясь руками за тонкие ветки. Внизу я попыталась осмотреть свою спину – она была вся в белых разводах от сухой глины. Отряхнувшись, пошла на небольшую полянку. Там тихо засыхал небольшой пруд. Запнувшись за ветку, не удержала равновесие и упала на мягкую траву, но ударилась ладонью о камень и слегка разодрала кожу. Боль была несильная, но неожиданно я разрыдалась в голос. Сидя у пруда, я размазывала грязными руками слезы и сопли по красному лицу. Я до сих пор чувствовала, что оно пылает. И тут увидела зайца.
Мама рассказывала, что, гуляя по утрам с собакой, часто находит на земле гнезда птиц и видит быстро прыгающих зайцев, но мне они никогда не попадались. Заяц с опаской смотрел на меня, но не двигался. У него были черные глаза. Мне показалось, что в них застыла какая-то смутная тоска пополам с диким испугом. Длинные уши были как-то странно покорябаны, как бы слегка надорваны, шерсть клоками повылезала с боков, и в целом выглядел он так, словно его хорошенько драли.
С минуту мы просто смотрели друг на друга. Но тут я слегка шевельнула саднящей рукой, и заяц тут же пулей улетел в кусты. А я поплелась домой. У меня созрел довольно дурной план.
В коридоре с начала времен стоял огромный старый буфет. Мама говорила, что он из красного дерева. Я не понимала, что это за дерево такое, но звучало прикольно. В революцию его покрасили темной краской, чтобы скрыть ценность. Он стоял, загромождая и так узкий коридор, словно древний слон. В его недрах пылились склянки, оставшиеся еще от бабушки-врача, старые чайники, покрытые жирной пылью, разноцветные провода и прочий никому не нужный хлам.
Я поддела пальцами край средней дверцы – ручки давно не было. Она открылась с жалобным скрипом, чуть не задев меня по лбу. Я выдвинула ящик с лекарствами и положила его на потрепанный пол в кухне. Его пластиковые плитки отходили от бетона в нескольких местах и кое-где скололись по углам. Заглянула на всякий случай в комнату – мама крепко спала на своем диване у окна. Затем вернулась к ящику. Шаря в россыпях разных таблеток, уколола палец. В пакете лежало несколько иголок от шприцов.
Я вынимала инструкции из упаковок и читала их. Наконец нашла то, что меня интересовало. Главное из побочных эффектов: галлюцинации. Шесть таблеток, глухо шурша, прорвали серебряную фольгу блистера и упали на ладонь. Я проглотила их, запивая водой из банки. Мама наливала кипяченую воду в обычную банку, после того как спьяну кокнула графин.
Потом зашла в комнату и легла на свою тахту. Закрыла глаза и стала ждать. Через час меня начало тошнить. По стенам прыгали неясные узоры и человечки, постоянно распадавшиеся на части. Я смотрела на свое тело. Оно тоже все цвело тусклыми изломанными узорами.
Тошнота нарастала волнами. Я встала и, пошатываясь, пошла в туалет. Там меня стало долго, безнадежно рвать. Целый день я ничего не ела и в конце концов в изнеможении села рядом с унитазом – его чаша вся была в коричневых потеках – и закрыла глаза. В таком положении через несколько часов меня нашла протрезвевшая мама, когда встала в туалет.
Отвела в комнату, почти насильно накормила бульоном.
Потом мы пошли гулять с собакой и шли рядом, пошатываясь, жмурясь от света. Мне казалось, что вокруг кричат какие-то странные птицы. Пес был рад этой прогулке гораздо больше нас и носился, свесив розовый язык набок из своей заросшей кучеряшками пасти. При ходьбе меня слегка штормило. Дома мама выпила несколько чашек кофе без сахара и ушла на работу.
Через два года я буду сидеть дома в похожем состоянии. Только уже мучаясь похмельем. Вечером я найду ее бутылку, мерзкую клюквенную настойку, и выпью добрую половину. Полночи буду бегать, как осатаневшее животное, с тихим гиканьем выбрасывать трехлитровые банки из окна и смотреть, как они с глухим звоном разбиваются об асфальт. И даже помочусь на пол. Мама среди ночи поднимется и уберет следы моих бесчинств. Она подумает, что это ее рук дело. Все утро я буду блевать, а днем снова читать ее дневник, найденный в кладовке. В наивных попытках понять, почему наша жизнь такая, какая она есть.
«Июнь 1985-го
Влад приехал внезапно. Я и не ждала. И вдруг звонок – скоро буду. Хорошо, я дома была. Одна. И, как назло, месячные. А мне так хотелось с ним побыть по-настоящему.
Он приехал через час. С бутылкой вина. Мы пили на кухоньке моей. Почти не разговаривали. Смотрели просто друг на друга.
Мне всегда с ним и помолчать интересно было. Пошла в туалет – месячных нет.
Значит, все будет.
Вернулась на кухню. Он без слов меня на руки взял и в комнату понес…
После курили и тогда уже разговаривали словами, а не только взглядами.
Я видела, что он какой-то взвинченный, что ли. Что-то не то. Говорить не хотел, а потом рассказал.
Ездил он в Хабаровский край, по делам на лесопилку. Жизнь там скучная, однообразная. Тоска одна. Но однажды случилось. Крики, переполох, кровь на опилках и по снегу каплями в лес уходит.
Он сразу не понял, что такое. А народ вокруг бывалый. Говорят, это тигр.
Если тигр унес человека, плохи дела. Это тигр-людоед, и одной жертвой он не ограничится. Будут еще.
Снарядили отряд, мужчинам дали ружья. Владу не дали. Но он побежал в лес со всеми, по кровавым следам. И неподалеку, в ельнике, нашли. Тигр с окровавленной мордой сидел над телом и смотрел на них.
В него выстрелили. Убили.
Но что-то с тех пор Владу не давало покоя. Он не хотел сразу говорить мне. Но я взяла его руку в свою, поцеловала его длинные, красивые пальцы и нежно попросила довериться.
В ту же ночь ему приснился странный сон. Он даже не сразу понял, что это сон, а не реальность. Все было как обычно. Он встал с кровати, оделся. Только выключатель не работал. Сколько бы ни щелкал – свет не включался.
На улице сумрачно. Не разберешь, утро или вечер. Вышел на улицу, а там тигр. Стоит и смотрит на него. А потом поворачивается и уходит, но оборачивается. Мол, идешь за мной? Влад пошел. Дошел до леса и видит, что убитого мужчину бьет по голове какой-то человек в черном. А потом берет кровь из раны и мажет по морде тигра. Тигр стоит и печально смотрит большими желтыми глазами на этого человека.
В этот момент Влад проснулся. Он задумался. Действительно ли тигр убил того человека? Дело темное – труп быстро унесли, не показывали. Вроде и так все ясно. Тигра-то обнаружили рядом с телом.
Он думал об этом, а потом решил, что это все-таки жизнь, а не грошовый детектив. Поэтому вряд ли стоит терять на эти вещи время. И уехал.
Больше тигр ему не снился. Вот только сейчас, в момент близости, перед самым оргазмом, он его увидел.
Это его и беспокоит. «Может, с ума схожу?» – спросил у меня с улыбкой. А у самого глаза грустные. Прекрасные зеленые глаза, на которые я сразу запала.
«Не сходишь ты с ума, милый», – ответила я.
Даже хотела поделиться, что недавно ходила к Ксении Блаженной и молилась. Просила ребенка. А потом не стала. Что он сможет мне предложить?
Пусть все идет так, как идет. Мы еще полежали немного рядом, а потом снова занялись любовью. Медленно и нежно.
Он должен был уехать на днях. На этот раз ехал в горячую точку. Вечно его влекло куда-то. Влад совсем не мог сидеть спокойно на одном месте. Уже тогда я понимала, что, даже если он вернется, у нас ничего не получится. В его глазах жила вечная неудовлетворенность. Он смотрел всегда пристально, из-под темных прядей, падающих на холодный бледный лоб, словно видел тебя впервые и каждый раз узнавал заново. Ему всегда нужно было чувство новизны. Отвыкнуть, ощутить на сердце острое лезвие разлуки, а потом припасть к источнику снова. Тогда ему было хорошо. Это длилось недолго. Скука наступала быстро.
Я знала об этом. И не пыталась удержать его, хотя любила до безумия. Когда он уходил, мне становилось физически больно. Я не могла есть и плохо спала. Чувствовала себя бесхребетной оболочкой, функцией, а не человеком.
Но никогда и слова ему об этом не сказала. И когда в пылу страсти он шептал, что любит больше всего на свете, никогда ничего не отвечала. Я знала, что это просто слова. Но мое чувство было гораздо больше любых речевых конструкций».
Закрыв тетрадь, я пошла в комнату, отыскала обгрызенный карандаш и вставила в ребристую шестеренку кассеты с альбомом Portishead. Покрутила несколько раз, перематывая пленку к началу, потом засунула в магнитофон и, лежа на шерстяном полу, стала слушать, как Бет Гиббонс поет своим запредельным голосом: «только ты тот, кого я понимаю без слов».
Глава 8. Примирение
У меня осталась копия одного письма. Я написала его, когда Юра пропал на несколько дней. Пропал внезапно, без объявления войны. Не было ссор и недомолвок. Не было никаких провинностей с моей стороны.
Он не звонил, а его телефон не отвечал.
Когда он так же неожиданно появился у моего подъезда, я отдала ему письмо. Не знаю, что он на самом деле думал об этом. Возможно, мои послания казались ему безопасной придурью юной любовницы, которую вполне можно стерпеть.