Но обычно он проявлял большой интерес и внимание к тому, что я пишу. Периодически он заглядывал в мою тетрадь и всегда благодарил за бумажные послания. Мне нравилось представлять, как после прочтения Юра рвет письмо в клочки, но не отправляет в унылую мусорку, а пускает по ветру, и кусочки эти летят по любимому Питеру, прячутся в таинственных закоулках, как частички моего сердца.
Я никогда не сохраняла копии, но один-единственный раз, следуя какому-то неясному порыву, достала из ящика темного письменного стола, пахнущего деревом и целлулоидом, черную копирку и подложила под тетрадный листок. И сама не могла бы тогда объяснить себе, зачем это сделала. Возможно, мной просто двигала преступная маниакальная радость перечитывания и ковыряния в своих старых мыслях. Они иногда кажутся слишком чуждыми, а иногда настолько понятными, что хочется крикнуть наверх и попросить выкрутить тумблер понимания на минимум.
Персонаж «Земляничной поляны» упрекал героиню в душевной мастурбации. Мне легко перенести этот упрек на себя. Тем не менее это письмо у меня, и я хочу его показать.
Письмо Ксении
«Мне тут внезапно пришла в голову престранная мысль: а что, если ты вдруг случайно умер? Это вполне возможно, учитывая твой возраст. Не то чтобы ты был слишком старый. Откровенно говоря, я не чувствую никакой разницы между нами. Но люди умирают и молодыми, не так ли?
И вот если это вдруг произойдет, я даже не узнаю об этом и не смогу проститься с тобой должным образом. Да что там, вообще никак не смогу.
Это пришло мне в голову, когда я качалась на задней площадке вечернего троллейбуса и слушала магические завывания Бьорк. Я купила альбом ее бест сонгс в апреле, когда улицы истекали сверкающими слезами.
All is full of love всегда заставляет меня плакать. Мне казалось, что эта песня совершенно не случайно заиграла в тот момент «Все исполнено любви… твой телефон молчит». И да, мой телефон молчит, Ю.
Мне кажется, это несправедливо. В моей жизни больше нет никого, кроме тебя. Я не встречаюсь с друзьями, потому что ты уверен – все закончится сексом. Может, ты и прав. Я не всегда владею собой в полной мере.
Поэтому сама не хочу сейчас никого видеть. Когда ты болен и тебе постоянно плохо, то как-то не до встреч.
Все, что я могу, – просто ездить на учебу. Это безопасно.
Но когда мне пришла в голову эта простая, острая мысль о том, что ты можешь уйти из этого мира, а я даже не узнаю, мне стало хуже.
Почему ты молчишь? Почему не напишешь хоть пару слов в сухом эсэмэс?
Знаешь, вчера нам задавали выучить стихотворение. Любое, на наш вкус. Я взяла мое любимое у Бродского: «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря». А одна девчонка, очень красивая, но не слишком образованная, попросила меня на перемене помочь ей выучить его.
Она всегда получает плохие оценки. Но, кажется, хочет стать лучше. Впрочем, и я тоже хочу стать лучше.
Книги у меня с собой не было. Я забыла ее дома. Поэтому повторяла снова и снова строчки этого стиха, а она повторяла за мной.
И когда мы дошли до строчек «Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих», мне стало как-то особенно горько. Я перестала повторять. Просто написала стих на листке бумаги и отдала ей.
Мне стыдно за то, что я пишу тебе это. Но не могу не писать.
Я сейчас как мокрый асфальт после ливня.
Просто люблю тебя.
Больше, чем…
А тебя нет, и я не знаю, где ты».
Я шла из лицея мимо двенадцатиэтажного дома. Под ногами устало шуршал полуразбитый асфальт. Небо было затянуто плотной серой пленкой, однородной и бесконечной. Уныло мяукала кошка, сидевшая на подоконнике первого этажа и заглядывавшая в окно, что было, как и небо, плотно затянуто непроницаемой шторой. Тянуло чем-то сладким и тревожным. Воздух клал тяжелые руки на мои плечи и тянул к земле.
У подъезда стояла машина. За рулем отблеск его очков. Я остановилась. Просто стояла и смотрела, как бы раздумывая: пройти мимо или подойти. Это была ложная уловка ума. Сердце знало только одно – я подойду.
Он ничего не делал. Не выходил и не шел навстречу. Наверное, просто знал, что я приду.
Я села в машину. Мы молчали, и мне казалось, что нас разделяет прозрачная, но бесконечно толстая стена. Что я совсем его не знаю и сижу рядом с незнакомцем.
Наконец звук его голоса, мягкий и в то же время властный, вернул меня в реальность:
– Я скучал по тебе, девочка моя.
Его рука: золотистая кожа, под которой вздувались вены, – мягко легла на мою щеку. Я закрыла глаза. Мне казалось, что я стала мягким кусочком масла и вот-вот растаю. Вся моя грусть и злость на него за то, что он пропал и ни слова мне не сказал, рассеялись так, словно их никогда и не было.
Меня было так легко приручить: несмотря ни на что, я находила в себе силы удивляться этому эффекту. Мне нужно было только чувствовать его рядом. А еще лучше – внутри. Так близко, насколько это только возможно.
– Я тоже. Но хотя бы расскажи, где ты был?
Когда эти слова произнесены, я наконец решаюсь посмотреть на него. Юра убрал руку, снял очки и стал тереть глаза пальцами. Присмотревшись, я увидела, что у него под глазами мешки. И морщин словно стало больше. Вид был усталый.
– Я ездил с семьей на отдых за город. Поехали спонтанно. А там связи не было, я не мог тебе написать или позвонить. Да и потом решил, что ничего страшного. Всего три дня меня не было.
– Понятно.
Я не знала, что чувствую. Было как-то пусто.
– Ксения…
– Что?
– У меня сердце болит. Так больно в груди. Когда рукой левой шевелю, чувствую. Колет. Пойдем сядем назад, я хочу обнять тебя.
Словно холодная змея заползла внутрь моей головы. Мне снова стало страшно. Страшно, что я могу его потерять.
Мы сели на заднее сиденье. Прежде чем обняться, я приложила правую ладонь к рубашке в области сердца и закрыла глаза.
– Что ты делаешь, милая?
– Хочу забрать твою боль.
Юра засмеялся, и мне стало тепло. Я чувствовала, как под веками собирается влага. Ладонь покалывало.
– Ты моя хорошая. Знаешь, мне действительно стало легче. Давай вечером к тебе заеду, сегодня переночуем вместе. Семья осталась там, но завтра они уже возвращаются…
Никогда не признавалась в этом Наташке, но когда мы ловили машину, я каждый раз мечтала встретить человека – любовь всей жизни. Того, кто избавит меня от одиночества. Все больше оно напоминало ржавчину, постепенно разъедающую сердце.
Да я и себе не всегда в этом признавалась. Иногда мы просто ехали в соседний район, сидели там потерянные на зеленых качелях, слушали песни со словами «Некуда идти, некуда бежать» и смотрели по сторонам. Курили дешевые сигареты, пили горькое пиво.
Когда появился Юра – это стало откровением. Я позвонила ему в один из солнечных одиноких дней. Наташка валялась в больнице, улицы были оглушающе пустынны. Всех детей и подростков засосало на дачи.
Он приехал через полчаса после моего звонка. И сразу повез на окраину района.
– Если не хочешь, я отвезу тебя домой.
Я попала в ловушку. Домой мне совсем не хотелось. Предупредила, что у меня месячные, но Юру это совсем не смутило. Потом оказалось, что он никогда раньше не вступал в интимные отношения с женщинами в «такие» дни.
Меня мучило одиночество. Его – вожделение. Так началась наша история любви. Несмотря на неудачное вступление, в следующий раз он был нежен.
И теперь, когда вечером мы ехали к нему домой, он гладил меня по руке и улыбался. На выезде из моего района мелькали хрущевки, серые и облупленные. На площадках между ними растекались весенние лужи. По небу, залитому желтым, размазывались фиолетовые облачка. Они были похожи на цветную бумагу, порванную в неаккуратные клочки.
Небо над Питером всегда меня завораживало. Один раз на уроке литературы мы обсуждали сцену из «Войны и мира», где Андрей Болконский лежит на поле битвы и смотрит в небо над Аустерлицем. Вернее, не обсуждали, кроме меня, в классе этот роман никто и не читал. Просто учительница пыталась донести до нас, тугоухих и тугодумных, мысль о красоте неба. Каждое слово ее билось в моем сердце. Но я упорно скрывала это под налетом цинизма и никак не обнаруживала, что знаю, о чем она говорит. Мне требовалась защита от мира, в котором я не находила союзников. Я хотела научиться только одному – притворяться, что я такая же, как все. Что меня интересуют только подробности чужого секса, выпивка, слухи про звезд, последствия катастроф, сигареты, искусство нанесения косметики, деньги. До какой-то степени меня действительно все это интересовало. Но совсем не глубоко.
Скрытым оставалось вечное ощущение отчуждения от других, любовь к литературе, болезненное восприятие алкоголизма матери, влечение ко взрослым мужчинам, явление тигра в самые неподходящие моменты.
Тем временем мы въехали на набережную. Слева в гранитном обрамлении волновалась жидкая платина – Нева. Neva. На финском это означает «переходные болота». Что ж, вполне. Река, разделяющая два берега. Мой дом на одном берегу. Его – и вовсе на острове.
Я кладу руку на его пах. Под плотной тканью брюк пробуждается и пульсирует жизнь. Я глажу этот отвердевающий пульс, а потом убираю руку. Юра вздыхает.
Улицы мелькают, как в кино, дым струится в окно.
Когда мы добираемся до дома, то первым делом падаем в постель, почти не раздеваясь. Кончив, он натягивает брюки и застегивает рубашку. Смотрит на телефон. Кто-то звонил. Перезванивает. Говорит, что нужно съездить по делам. Какое-то время я лежу и смотрю на фигурный потолок. За окном вечер облизывал дома, что тыкали свои морды прямо в большие окна спальни. Мог ли кто-то видеть, как мы занимались любовью? Все равно.
Напротив кровати стоит старая фотография Юры вместе с женой. Она в белом. До меня доходит, что это со свадьбы. Рядом телевизор и видик. Я решила найти какие-нибудь кассеты или диски. Осмотрелась – на полках рядом только книги. Распахнула коричневую дверцу шкафчика и там обнаружила настоящее богатство. Множество видеокассет и дисков с самыми разными фильмами: «Однажды в Америке», «Черный ангел», The Wall.