Утром мы с Серегой мучились от сильного похмелья, но Юра был все таким же заводным и бодрым.
В обед на Лиговке он все-таки затащил меня на тахту, снял с меня трусы, достал из штанов налитый кровью член и попросил сесть сверху. На мне была короткая юбка, и он крепко держал меня за попу, пока я медленно поднималась и опускалась, двигая бедрами. Бедный Серега зашел было к нам за стенку, но быстро понял, что происходит, и ушел в соседнюю комнату. В таких условиях у меня не было никаких шансов кончить, но я была рада, что мой милый явно получает большое удовольствие.
Во время оргазма он громко застонал, вынул член, и белая сперма выплеснулась мне на живот. Я размазала ее пальцами и стала искать трусы. Юра притянул меня к себе и поцеловал.
Я позвонила Наташке, и мы договорились, что встретимся в кафешке у заправки на Индустриальном проспекте в нашем районе. Ее главная черта – готовность к любым приключениям. Меня бесила роль недоделанной свахи, и шла на встречу я уже в поганом настроении.
Наташке совсем не понравился Серега, а Юра как-то особенно напирал, как будто это он планировал с ней замутить. Пока пожирали шашлык, я накачивалась светлым, весьма гадким пивом и смотрела в окно на улицу, залитую вечерним солнцем. На асфальте нежные тени деревьев вычерчивали грифельные наброски, машины тарахтели, бросая в глаза россыпь алмазных отблесков со стекол. В небе, заставленном высотками и перетянутом со всех сторон проводами, носились птицы.
Разговор не клеился. По моим венам змеился яд.
В какой-то момент я зло спросила Юру:
– А если бы я не стала с тобой заниматься любовью в какой-то момент, ты бы что сделал?
С ухмылкой на лице, заливаемый ласковым светом, он ответил просто и ясно:
– К черту бы тебя послал.
– Да? К черту? – зачем-то переспросила я.
– Да.
– Знаешь, что скажу: иди-ка ты сам к черту!
Я схватила со стола пачку сигарет и быстро пошла на выход. Меня мутило. Наташка поскакала за мной – верный друг.
На улице стало легче. Я нервным шагом зашагала через дорогу. Меня бодрила злость. Мы закурили.
– Блин, как ты его отбрила, молодец! – восхищалась Наташка, тряся медовыми кудряшками.
Недавно она обрезала свои длинные волосы до мочек ушей. Ходила все так же вразвалочку, как и всегда.
Но я знала, что, как только протрезвею, моя анестезия перестанет действовать. Надо было признать – я надеялась, что Юра бросится за мной, как тогда у метро, и попросит не уходить.
Значит, конец, значит, конец, значит, конец – билось в моей голове. И когда мы с Наташкой пересекли вечерний парк, когда я дошла домой и закрыла за собой дверь, когда я зашла в ванную и залезла под душ, тут-то я и начала горько рыдать.
Юра позвонил через два дня. «Приезжай», – сказала я.
Когда мы сидели в машине и смотрели друг на друга, а он объяснял, что я плохо себя вела, мне не удалось сдержаться – я снова расплакалась. Юра взял мое лицо в свои ладони:
– Ну-ну, не расстраивайся, моя милая девочка, я же люблю тебя. Ты такая красивая сейчас. Я тебя очень хочу. Всегда. Я прощаю, прощаю тебя. Ну, не плачь, детка.
Мне вспомнился момент из книги «Невыносимая легкость бытия»: главная героиня стоит перед зеркалом и изо всех сил старается приблизить свою душу к глазам. Она хочет, чтобы красота души отражалась в них. С горечью понимаю, что, видимо, это мне удалось. Зачарованное лицо Юры, его карие глаза, затуманенные желанием, нежный голос – все это стоило пролитых искренних слез.
С Серегой я виделась еще один раз. Мы все вместе ездили в центр покупать ему билеты на поезд, и, пока он стоял в очереди, я сидела на коленях у Юры.
На Лиговке, пока Ю. ездил в магазин за очередными болтами, Серега сделал мне из старых капельниц, которые почему-то валялись в углу большой комнаты, смешных человечков. Я так и не поняла, зачем он был нужен – основную работу Юра все равно делал сам.
На другой день мы поехали в магазин на Петроградке. Он хотел выбрать бойлер, чтобы поставить на Лиговку: стены для ванной комнаты были поставлены и теперь оставалась сантехника. Маленький магазинчик, уставленный белыми баками, обвешанный серебряными змеями-смесителями, действовал мне на нервы.
Я дергала Юру, нудела ему под ухо: «Ты скоро?»
Пожилая продавщица улыбнулась мне:
– Не переживай, скоро твой папа освободится.
Это меня добило. Я вышла из магазина, достала пачку Captain Black и запалила коричневую сигариллу. Сладкий ванильный дым поплыл в воздухе. В небе собрались пухлые облачка, казалось, что они вот-вот начнут играть в догонялки или особый облачный футбол.
Папа. Что-то кольнуло в груди. Я позволила себе задуматься, а что, если бы он был моим отцом? Может быть, в наших отношениях я ищу именно этого – отцовской заботы, которой у меня никогда не было? Ковыряться в этом было странно приятно, но я оборвала мысль. Было что-то нездоровое в этой истории. Я просто люблю его, и все.
Кто-то обнял меня за плечо. Это был Юра. Он бросил машину у дома, и мы пошли в соседний бар.
– Знаешь что? – сказал он, наклонившись ко мне. Его рука давно лежала на моей коленке.
– Что? – горячо прошептала я.
– Поехали на Лиговку.
– А как же.
– Ничего, скажу, бойлер поехал ставить.
Пошатываясь, мы зашли в метро. На эскалаторе Юра встал на ступеньку ниже и обнимал меня за талию. Мы смотрели друг на друга и над чем-то пьяно ржали. Вокруг были просто декорации, оттеняющие наши желания…
Но вот что-то резко впилось мне в голову – боль расцвела красными пучками.
Не сразу, но все-таки до меня дошло, что кто-то схватил меня за волосы сзади и тянет со всей силы. Затем раздается вой, еле различимые слова тонут в этом вое, многократно отраженном от ребристых внутренностей перехода: «Сууууккаааа!» В конце эскалатора, как в конце дурного сна, до моего затуманенного сознания доходит: это его жена.
Она бьет меня яростно, рвет волосы, и в этой быстрой, подлой атаке сокрыта вся ее боль.
До того момента, как Юра отцепил ее, орущую, от моей головы, скрутил и запихнул на эскалатор, идущий обратно, вверх, я, кажется, прожила тысячу лет в одинокой пустыне. Внезапно я вместо того, чтобы протрезветь, еще больше пьянею. Теперь мне остается только идти дальше, прочь от уходящих в пол ступеней. Я тупо смотрю в красно-коричневые клетки гранитного пола. Плачущий зомби. Моей голове уже не больно, но слезы беззвучно льются градом.
«Он уехал. Он ушел с ней. Я его больше не увижу». Пусть она сто раз еще меня ударит, но отдаст его!
В вагоне бездушного поезда больше не могу сдерживаться и рыдаю во весь голос, закрыв руками лицо. Пассажиры равнодушно взирают на мое пьяное, бесконечное горе. «Он ушел с ней, – только и бьется в моей голове. – Я его люблю, а он ушел».
От метро до дома добираюсь на попутке. У меня распухшее, красное, уродливое лицо. Я немного протрезвела и чувствую это настолько остро, что просто не в силах залезть в автобус. Поэтому ловлю машину. Там темно и уютно. Водитель что-то говорит, но я его не слышу. Мой мозг плетет спасительный кокон.
Дома меня ждет такая же пьяная мать и черно-белый фильм Бергмана по каналу «Культура». Страдающая героиня смотрит на убегающие рельсы. Выключаю и иду на кухню. Пью воду долгими глотками – это помогает не думать, отключить хотя бы на минуту сверло острых мыслей.
Через два дня Юра звонит и говорит, что дома трындец. Жену еле-еле удалось успокоить. Поэтому нам какое-то время лучше не видеться. Но еще через день приезжает.
Я вдруг говорю, что хочу в кино. Мы еще никогда не ходили в кино вместе. По серым улицам едем в «Аврору» на Невский. На «Кофе и сигареты» Джармуша. Я пью пиво, и меня мутит. Душно. Мой любимый Том Уэйтс беседует с милым Игги Попом. Юра лезет мне в трусы и доводит до оргазма, не отрываясь от экрана. Мы сидим в середине зала, и вокруг люди. Все они дышат горячим воздухом, духота становится почти осязаемой, живой и давит меня влажными пальцами.
Когда я выхожу на воздух, дурнота не проходит. Может, пиво было несвежим. Он везет меня домой, и весь вечер я сижу, прислонившись спиной к ковру на стене.
Смотрю в окно. Там на фоне темно-желтого неба плывет огромная сизая рыба, стремительно растекаясь по краям, выпуская новые щупальца и открывая ненасытную пасть, словно желая проглотить влажное красное солнце. Оно медленно стекает за линию горизонта, и желтое небо темнеет, окрашиваясь в охристые оттенки.
Внутри меня поднималась и перемешивалась какая-то муть. На следующий день тошнота не прошла. Стало только хуже. Весь день я не ела и ходила по квартире, пошатываясь, словно пьяный матрос. В рот не лезли даже любимые крабовые палочки.
Через несколько дней я начинаю что-то подозревать. Иду в аптеку и покупаю два теста на беременность. От девчонок я слышала, что один может быть недостоверным. В туалете склоняюсь над стаканчиком с мочой и сую в него узкую полоску до стрелочки. Вытаскиваю и кладу на бумажку. Две красноватые полоски. Утром я повторю священнодействие, чтобы снова вытащить «черную метку». Теперь совершенно ясно: я беременна.
Кажется, я знаю, когда это произошло. Где-то с месяц назад была между нами какая-то глупая ссора, его ревность и бесплодные подозрения. В «Восставших из ада» портал в преисподнюю открывался диковинной шкатулкой Лемаршана. Мой личный портал открывался простой Nokia 3310.
Я вышла тогда в аптеку вечером за активированным углем – болел желудок. Юра позвонил домой. Подошла моя мама. Он бросил трубку и позвонил на сотовый. Я забыла его дома и перезвонила ему, только когда вернулась домой. Он не верил, что я отлучилась в аптеку. Его воображение, видимо, рисовало молодых жеребцов, с которыми я забавляюсь.
После этого разговора мы не виделись несколько дней, а потом он не выдержал и приехал. Повез далеко-далеко, за леса и поля, к волшебным золотым горам у залива, отпечатанным на лазурном небе. По таким горам я когда-то, в далеком детстве, ползала и смеялась, пересчитывая песчинки, вдыхая прелый запах водорослей. Кричала маме: «Посмотри на меня!» – и сползала вниз на попе, набирая полные кеды щекотных колючек.