В тот день, когда мне должно было исполниться семнадцать лет, я с некоторой грустью обнаружила, что из близких людей у меня только Наташка и Юра.
Он предложил съездить на «Юнону», чтобы я выбрала там себе подарок. Никогда прежде я не ездила на этот мифический рынок, где, по слухам, можно было купить «все».
Выглядел он довольно стандартно: огромная площадь с торговыми рядами посреди большого пустыря. Разве что с крупными буквами «Юнона» над въездом. У нас на «Ладожской» названия у рынка не было. Да и выглядел он намного скромнее.
Мы долго ходили между рядов, пока я вдруг не увидела его. Он просто висел на боковой перекладине. Но мне показалось, что он по-настоящему движется. Прямо на меня.
По коричневому фону, украшенному зелеными листьями, из чащи ко мне выходил огромный тигр. Он мягко переступал лапами, его хвост был задран кверху. Он глядел на меня огромными рыжими глазами. Это плед, размер для полутораспальной постели. На полтора человека. Как раз для меня. Я трогаю его руками: мягкий.
– Хороший плед, девушка. Берите.
Продавщица тут же хватает плед за край и начинает его трясти. Она похожа на маленького толстого гнома: широкое обветренное лицо, круглый нос и неожиданно яркие голубые глаза. В другой раз я бы развернулась и ушла. Терпеть не могу, когда что-то впаривают. Но мне действительно нужен этот плед.
Я прошу купить его, и Юра расплачивается с продавцом. Говорю спасибо. Гном вручает мне большую пластиковую сумку на молниях. Она прозрачная, и через нее можно видеть кусочек большой оранжево-черной лапы. Мной овладевает чувство покоя. Больше ничего не нужно, идем к машине.
Обратно ехали через Невский. Вдруг ленты и флаги, шум барабанов. Они перестукивали обычный шум главной улицы. Бритые головы, белые простыни вместо одежд развеваются на солнце, девушки в разноцветных тканях весело танцуют, машут прохожим.
Я приоткрыла окно.
– Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе Харе Рама Харе Рама Рама Рама Харе Харе!
– Юра, кто это?
– Не знаю, вроде кришнаиты. Иногда выходят со своими барабанами, поют и танцуют.
На светофоре мы двинулись, машина стала набирать скорость, и пританцовывающая процессия осталась далеко позади. Я прикрыла окно и закурила «Кэптэн блэк».
Дома мама лежала в полной отключке, почему-то на моей несчастной тахте. Прислонив сумку с пледом к столу, я быстро выскочила из дома. Мы заехали за Наташкой и погнали на Петроградскую. У его дома зашли в небольшие торговые ряды, объединенные полупрозрачной арочной крышей. Купили пару упаковок пива «Тинькофф» и разной жратвы на закуску. Дома у Юры, как всегда, было много водки. Скоро мы перешли и на нее. Начался шабаш.
Втроем мы весело отплясывали под Prodigy, пока Наташка не ударилась обо что-то глазом. Она распсиховалась, что теперь родители увидят фингал и заподозрят ее в непристойном поведении. Я злилась, что своей истерикой она ломает весь кайф.
– Наташа, ну не переживай ты так, – успокаивал ее Юра, – давай холодное приложим что-нибудь. Есть еще мазь специальная…
Вроде это ее успокоило, она перестала верещать. Они засобирались в аптеку за этой самой специальной мазью, которая обязательно поможет. Я надеялась остаться дома. Вся эта ситуация здорово меня разозлила. Я хотела дать Наташке во второй глаз, но в итоге, шатаясь, пошла вместе с ними.
На улице до меня наконец дошло, к чему идет дело. «Пошли вы на хер», – сказала я и попыталась рвануть в сторону «Чкаловской», но внезапно поняла, что слишком пьяна. Лучи солнца мельтешили в витринах, народ вокруг теснился разноцветной массой, толкая меня к краю дороги. Во рту скопилась мерзкая горечь. Я уже была на пути к метро, когда кто-то подхватил меня под локоть и поволок во двор. Это был Юра.
– Ксюха, ну ты чего дуришь?
Я сидела на краю кровати и мелкими глотками уничтожала золотистое пиво. В телевизоре беззвучно мерцал «Однажды в Америке». Перед глазами у меня все расплывалось. Рядом под одеялом возились и хихикали. Я встала и пошла на кухню. Только там обнаружила, что совсем голая.
Кот вышел из соседней комнаты и с тихим мурлыканьем стал ластиться к моей ноге, покрытой мурашками.
Запрокинув голову, я оперлась затылком о стену и долго сидела, глядя в темный потолок, ощущая кожей прохладу ночного воздуха. Все было тихо.
В проеме нарисовался Юра в одних трусах.
– Ты чего здесь сидишь?
– Вы закончили?
– Что закончили?
– Не строй из себя идиота.
– Я и не собирался.
– Иди на хер.
Юра развернулся и пошел в комнату. На глазах у меня выступили слезы. Я зло смахнула их рукой и пошла в комнату его сына. Там на узкой кровати лежала Наташка.
– Ну чего? – спросила я ее.
– О чем ты?
– Потрахались? – уточнила я. Весь этот цирк начал меня утомлять.
– Ничего не было, он просто меня потрогал немного, и все.
– Ну-ну.
– А чего ты ушла?
Я села на прохладный паркет и начала читать ей стихотворение Маяковского. Он написал его на уход своего друга Есенина. В голове зияла дыра, я запуталась в строчках и хотела уйти, но Наташка остановила меня:
– Почитаешь еще?
Я дочитала ей странный винегрет из Маяковского, Есенина и Бродского, а потом встала и пошла в комнату к Юре. Он уже спал. Я легла на другую половину кровати подальше от него и сразу заснула.
Утром я проснулась от того, что он забрался на меня и пытался вставить член, а Наташка стояла в дверях и комментировала этот процесс. Он даже не накрылся одеялом.
Я попробовала оттолкнуть Юру, но он плотно прижал меня к кровати.
– Не хочу, – проскрипела я сквозь зубы.
– Ксень, ну подожди, сейчас, я быстро, – пыхтел Ю. Сейчас он был похож на большого пса с красной мордой.
Боль разливалась по всему телу. От нежного и совершенно сухого места, в которое он грубо вторгался под улюлюканья Наташки, боль путешествовала красной линией к сердцу и распускалась алым взрывом в голове.
Наконец Юра со стоном кончил и слез с меня.
– Ты что, не вынул в конце? – с ужасом спросила я.
– Я фигею просто с вас, – прокомментировала Наташка. Под глазом у нее синел фингал. Мазь не помогла.
Мы отвезли ее домой и поехали на Лиговку. Все тонуло в ремонтной пыли. Юра, как всегда, бодро суетился и ставил дверь в туалет. Зазвонил телефон. Это была Наташка.
Родители вернулись с дачи днем. Ее вранье о том, что она ударилась глазом об угол домашнего кухонного шкафчика, не вызвало подозрений. Дочь пожалели.
– Слушай, Ксения, ты-то сама где?
– На Лиговке.
– С Юрой, что ли?
Она могла и не спрашивать. С кем я еще могла быть.
– Знаешь, тебе надо с ним расстаться, все-таки он настоящий козел.
– Спасибо за совет.
Говорила с ней и смотрела в окно. Напротив стоял желтый пятиэтажный дом с проржавевшей жестяной крышей. Его тело расходилось большой черной трещиной. Она была похожа на змею, что упорно взбирается на коричневую крышу.
Голова раскалывалась.
Юра приобнял меня сзади и нежно поцеловал в шею. Вся моя злость на него снова куда-то утекла и превратилась в печаль, заполняющую зияющие вокруг меня пустоты.
Вечером он привез меня домой. По пути в машине я накачивалась пивом. Войдя домой, я села на кухне, открыла тетрадь. Писать было нечего. Просто сидела и смотрела, как цветет белая ночь – солнце не хочет закатываться и смотрит на меня через оконное стекло. Я сижу на нашей маленькой кухне, в нашем маленьком гетто, я одна и чертовски устала.
Мама лежит в интеллигентной отключке. Это всего лишь дополнение к картине, не более того.
Я встаю и с шумом выдвигаю ящик кухонного стола. Вытаскиваю оттуда нож с черной ручкой, большой и блестящий. Мы его никогда не используем в готовке, он просто лежит в кухонном ящике так, словно ждет каких-нибудь диковинных приключений.
Иду в ванную, включаю холодную воду и с силой режу по вене на левой руке. Раз. Еще раз.
«О маленькая девочка со взглядом волчицы, я тоже когда-то был самоубийцей» – слушать песню гораздо приятнее, чем делать по-настоящему. Тушь смывается слезами, ржавчина смывается кровью, но боль душевная, такая сука, не смывается ничем.
Красные струйки выползают из разреза. Подставляю запястье под струю холодной воды. Так и не добралась до главной вены. Слишком больно.
Иду на кухню. Тетрадь все еще открыта. Макаю правый палец в разрез и размашисто пишу красно-коричневым.
Выхожу из квартиры и иду на общий балкон. Обэжэшник, карикатурный мужик с тремя волосинами в пять рядов, говорил на уроке, что самоубийцы никогда не прыгнут с крыши, если им показать, что будет с их телом после этого. Да ну? Я хочу проверить.
Однажды из окна школы я видела женщину, упавшую с десятого этажа. Тело накрыли простыней. Сквозь ее тонкие нити быстро расползлось большое красное пятно в области головы.
В какой-то глупой и неуверенной сосредоточенности я пытаюсь перелезть через балконное ограждение и понимаю, что не могу. Нога застывает на полпути, словно не понимая, что от нее требуется. Но я не сдаюсь и решаю разыграть спектакль до конца, хотя бы для самой себя: поднимаюсь на три этажа выше и смотрю вниз, загипнотизированная кругами люков, врезанных в асфальт. Они существенно уменьшились.
Наконец сдаюсь и спускаюсь на свой этаж, прислоняюсь спиной к прохладным фиолетовым квадратикам плитки и сползаю на корточки. Закрыв лицо руками, рыдаю долго и безутешно, как ребенок, который заблудился в темном лесу.
Внезапно я оказываюсь в полной темноте. Она постепенно оживает чернильными пятнами и вибрирует, проявляя зеленые оттенки, – это широкие листья пальм шуршат на ветру. Из-за листьев выглядывает уже знакомая мне пушистая голова. Наверное, я совсем одурела от алкоголя, мне кажется, что в больших тигриных глазах стоят слезы, но сам он улыбается.
Я слышу голос, даже не слышу, а как будто знаю слова. Они приходят из глубины сознания: «Вся эта боль пройдет. Скоро у тебя все наладится. Ты еще многое увидишь и узнаешь, познакомишься с удивительными людьми. Твоя жизнь будет радостной. Не спеши на другую сторону. Будь здесь и сейчас. Верь и жди».