Неподалеку от того места, где я сижу, в углублении асфальта – большая черная лужа. По ее поверхности бензиновой пленкой расползается сине-оранжевый дракон.
Мне уже хочется в туалет по-маленькому. Я оглядываюсь по сторонам. Один раз он оставил меня в машине у небольшого сквера и ушел. Надолго. Я спокойно читала книгу. Но было холодно. И через час я почувствовала, что скоро мой мочевой пузырь разорвется. Я вышла из машины, закрыла ее. Положила брелок в карман и побежала на улицу. К счастью, неподалеку оказался магазин и офис маминой работы. Меня там узнали и спокойно пустили в туалет.
Но сейчас легкой походкой, в рубашке с коротким рукавом, ко мне возвращается он. Золотистая оправа очков ловит солнечные зайчики. Он подходит и смотрит на мои художества. На мои пальцы в розовой и белой пыли. Читает. Притягивает меня к себе.
Я стряхиваю мел с пальцев и обнимаю его, глажу по спине.
Мы едем в кафе «Камелот». Неподалеку я делала аборт. Неприметная клиника пряталась в одном из арочных подъездов. Я даже не могу разглядеть, в какую дверь тогда заходила.
Мы заходим в кафе. Оно вполне оправдывает свое название. Все залито коричневыми тонами, в нишах спрятался декоративный кирпич. Много темного дерева, отполированного до блеска. В стены вделаны фальш-перила. Мы забиваемся в угол, и Юра заказывает солянку. Мне кажется, что я хочу есть, но когда приносят густое варево в глиняном горшке, с трудом впихиваю в себя ложку.
– В чем дело, почему не ешь? – Лицо у Юры строгое. Он не любит, когда что-то расходуется просто так. – Вкусно, давай не отставай.
Он быстро ест, и я тоже старательно пихаю в себя еду. В желудке что-то переворачивается так, словно я выпила больше водки, чем организм способен принять. Мне удалось доесть почти до конца, когда Юра просит счет. С облегчением выдохнув, я откладываю ложку.
На улице, пропахшей солнечной пылью, меня неожиданно, без всякого предупреждения, выворачивает прямо на асфальт. Капельки рвоты летят на бежевые босоножки из мягкого кожзама. Из глаз льются слезы. От стыда я боюсь даже взглянуть в сторону Юры. Он дает мне платок с голубыми линиями, я вытираю глаза и рот. Мы садимся в машину. Во рту у меня привкус копченой колбасы из солянки, и я боюсь, что меня вырвет снова.
Юра сидит рядом. Лицо у него окаменевшее. На лбу три глубокие морщины. Раньше я их не замечала.
– С тобой все в порядке? – наконец спрашиваю я у него. Не сказав ни слова, он выходит из машины. Я смотрю сквозь лобовое стекло – улица залита солнцем, и люди неспешно передвигаются в коротких платьях, легких рубашках и брюках. Симпатичная девушка с длинными распущенными волосами ведет за руки двух малышей. Маленькие ананасики умильно переставляют ножки и тянут пальчики вперед, что-то показывая маме. Я снова прикладываю платок к глазам, стараясь выбрать сухое место. Во рту собралась нестерпимая горечь.
Дверь открывается и закрывается с глухим звуком. Юра подает мне стеклянную бутылку. Это боржоми – настоящее спасение. Я с благодарностью принимаю ее из его рук и пью маленькими глотками горьковато-солоноватую жидкость.
– Ты знаешь… – начинает Юра, и я внутренне сжимаюсь, ожидая услышать: «Больше не хочу тебя видеть». Но он говорит о другом. – Когда я был совсем молодым, ну, может, постарше тебя, у меня была девушка. Симпатичная. Я ей очень нравился, можно сказать, она бегала за мной. Всегда она приходила ко мне домой. Мама ее всегда пыталась накормить, ей она казалась слишком худой. Мне она тоже очень нравилась. Один раз мы с ней пошли на танцы…
Он улыбнулся чему-то из своих воспоминаний. И эта улыбка о чем-то далеком, из его недостижимой молодости, больно меня кольнула. Я почти не слышала, что он говорит. Только смотрела на его лицо: в профиль он напоминал мне римского императора. Умудренного опытом, решительного, властного.
– …ее тогда вырвало на моих глазах, – донеслось до меня, и я стала слушать внимательнее. – Почти как тебя сейчас. И у меня как что-то щелкнуло. Я просто больше не мог ее видеть. Представляешь? Стал избегать. Такое отвращение сильное возникло…
У меня внутри все съеживается, как целлулоидная пленка, когда ее кидаешь в костер. И жарко, мутно становится. Хочется вжаться в сиденье и слиться с ним, перестать выпирать всем своим несносным телом.
– Но с тобой не так. Странно, я все равно понимаю, что люблю тебя. Милая…
И смотрит на меня. И вытирает мои глаза. А я отворачиваюсь, открываю дверь и снова шумно блюю на асфальт.
Дома опять две полоски, как кусочки двойной сплошной. Ее нельзя пересечь. Две параллельные линии – они никогда не пересекутся в пространстве, даже если будут бежать рядом друг с другом целую вечность. Я беременна второй раз.
Думаю о квартире на Лиговке. Иногда по пьяни Юра говорил, что это наш будущий дом. Он даже позвонил как-то моей маме, пьяный в дым, и орал в трубку, что купил квартиру для меня, что любит меня, а не вот это вот все. Что он для меня все сделает.
А мама ему спокойно ответила, что он, может, и хороший мужик, но как-то совсем не орел… Внешне она давно смирилась с нашей связью. Да и могла ли она что-то сделать со мной, если уж со своей жизнью не могла разобраться?
В квартире на Лиговке он уже все, что не было разбито, разбил и перетер в труху. Когда мы заходили в нее, серая пыль времени плотной тучей облепляла нас, потных, пьяных, влюбленных. В перерывах между актами любви на древнейшей, продавленной, чихающей пружинами тахте Юра перестраивал и перекраивал квадратные метры небольшой квартирки.
Нежно гладя, брил меня в ванной, обшитой гипроком. При этом он был похож на мальчика, который держит в руках особенно дорогую ему модельку. Эти непрочные стены он ставил вместе с Сергеем. Бранил за то, что слишком сильно спускаю воду в туалете – он только-только поставил новый унитаз и залепил пол со стенами блестящей глянцевой плиткой. Матерясь, ставил коричневые двери со стеклянными вырезами. Вызывал знакомого сантехника. Тот лукаво лыбился в рыжие усы и интересовался, не лопнет ли на мне моя слишком короткая мини-юбка.
Разливал водку в пластиковые стаканы и снимал хоум-порно на старенькую видеокамеру. Пошло шутил, а я смеялась над каждой идиотской шуткой и скабрезно шутила в ответ, иногда матерясь, как сапожник.
Я думаю об этой квартире. О том, как однажды он вернулся из строительного магазина и, увидев меня сидящей на зеленой, облупленной батарее у окна, спросил:
– Ты что, ужин греешь?
И, конечно, мы занялись любовью. Может быть, он не вынул или вынул слишком поздно. Мы никак иначе не предохранялись. Один раз в клинике ему ошибочно диагностировали сифилис, и пока я проверялась (несколько кошмарных дней – я умру молодой), мы пытались использовать презервативы. Их мне щедро выдали в молодежной консультации. Серебряные квадратики. Если нажмешь кончиками пальцев, то под гладкой фольгой ощутишь латексный круг.
Ничего не получалось.
И вот опять две полоски. Безрассудные. Но глупо убеждать себя, что я не ждала этого.
У нас есть квартира. Может быть, что-то и получится…
И в один из дней, это конец мая, мы летим вместе по чистому, свежему городу с прозрачным воздухом, вкусно наполненному зелеными ароматами. Неподалеку от Кировского завода рабочие лениво ковырялись с асфальтом у трамвайных рельс.
Юра бегал вокруг них и подгонял как мог. Но все равно они закончили поздно.
Голубой купол неба днем был выложен белыми перьями, а темные тучи шли низом: медленно, вдумчиво, важно. Но потом ночь резко опустила темно-синюю ткань, словно кулису, и я уже не читала, а просто слушала радио «Максимум», где гоняли Земфиру и Gorrilaz. И курила одну за одной, выпуская дым в приоткрытое окно.
Он подбежал к машине и бросил:
– Милая, мы поедем на Лиговку. Переночуем там.
Эта простая фраза искупала все. Я могла просто сидеть и ждать, глядя в темноту, прижимаясь щекой к прохладному стеклу. Долго-долго. Просто нужно было знать: ночью мы будем рядом. На жесткой узкой тахте прижмемся друг к другу. Его шрам на животе ляжет вдоль моего позвоночника, и мне приснится маленький мальчик со светлыми кудряшками. На нем красные трусики. Он смеется и стреляет из грубо вырезанного деревянного лука.
Когда мы выпьем достаточно и он положит руку мне на ногу, я скажу:
– Юра, я опять беременна. Вот поэтому меня и вырвало.
А он скажет:
– Давай посмотрим, что будет дальше. Я подумаю об этом.
И нежно поцелует в шею. Ночь только наша. А утро…
Утро начинается со страшного грохота. На часах пять утра. Испуганно оглядываюсь. Юра уже на ногах.
– Что там такое?
Это стук в дверь. Не стук, а объявление войны.
– Открой, я знаю, что ты там! – орет его жена на весь дом.
Я спешно одеваюсь. Кажется, она сейчас выломает дверь и ворвется в квартиру, словно бешеный тигр в клетку, в которой ждет кусок свежего мяса.
Юра ведет переговоры:
– Послушай, успокойся.
– Я не успокоюсь, я знаю, что ты там не один! Открывай и разберемся!
– Слушай, нам с тобой надо на работу. Ну не устраивай сцен. Это просто некрасиво.
Она что-то орет, но уже тише. Юра – заклинатель бешеных женщин.
– Послушай, сделаем так. Ты сейчас спустишься вниз и будешь ждать меня во дворе. Я выйду, и мы поговорим. Хорошо? Другого варианта нет.
И она уходит.
Юра смотрит на меня:
– Вот ключи. Я сейчас выйду к ней и уведу подальше. А ты закроешь дверь и поедешь домой. Вот, держи пятьдесят рублей на дорогу.
Я киваю. Он выходит, и я не своими пальцами тут же щелкаю замком. Сердце подрагивает. Что-то противно тянет в животе, словно там невидимая струна натянута до предела и вот-вот порвется.
Подхожу к окну и смотрю вниз. Юра обнимает ее за талию и ведет прочь от дома. Кажется, что они двигаются сквозь толщу воды, так странно медленно идут. Но это просто она упирается ногами в разбитый асфальт. И пытается отодрать его руки от себя. Но Юра держит крепко и ведет ее вперед.
И тут она делает простой жест. Ничего этакого, но по моему телу пробегает дрожь. Его жена, законная обладательница своего мужа, которую я так долго пыталась вычеркнуть из уравнения, оборачивается и кидает на меня всего лишь один взгляд.