Июль выжег покупателей из нашего района. Дорогие иномарки стояли напротив бутиков, но никто не хотел прогуляться в «Титаник». Мы все, молодые ребята, изнывали от скуки. В геймерском отделе чах новенький мальчик. Довольно симпатичный.
Пока курили, сидя на бетонных ступеньках у входа в магаз, мы немного разговорились. Он расстался недавно с некой Катей. Я с Юрой.
Зайдя в магазин, я взяла его за руку и потянула в наш отдел. Там, прижавшись потной спиной к выпирающим из своих гнезд кассетам, он равнодушно целовал равнодушную меня.
В моей жизни никогда не было много людей. Иногда я страдала от этого. Мне хотелось оказаться в большой, веселой компании единомышленников, с которыми можно было бы обсудить кино и музыку, «Степного волка» или «Игру в бисер». Но через какое-то время я обнаруживала внутри себя некоторую усталость от людей. За внешним желанием тусоваться таилась глубокая отчужденность.
И тем не менее новые люди в моей жизни каким-то образом появлялись. Они возникали внезапно, словно из ниоткуда, и существовали какое-то время так, будто всегда были моими друзьями. А потом также уходили в небытие.
Так появилась Яна с короткими кудрявыми волосами, которая вытеснила Наташку. В очках, рыжая, высоченная, на полторы головы меня выше, не толстая, но довольно плотная, с грубоватым громким голосом. Мужикобаба. Может быть, она зашла в «Титаник» купить диск или еще что-то подобное, но мы неожиданно сошлись и обнаружили, что нам есть о чем поговорить.
Некоторое время назад Яна сдала на права и неуверенно водила старую «четверку». Вместе с ней в мою жизнь вошел и ее друг Леша – симпатичный, немного мрачный, но в целом приятный молодой человек. Нет, никакой романтики между нами не предполагалось. Мы были словно раненые звери, запертые в одной клетке под названием «молодость». У каждого на сердце лежала любовная рана.
После Юры мне стало окончательно ясно, что я могу получить удовольствие от любви только со зрелым мужчиной. Так, как мужчина в возрасте смотрит, как чувствует и поклоняется молодой плоти, не сможет ни один молодой человек. Именно это и заводило меня. Я пусть с легким стыдом, но все-таки вполне отчетливо осознавала, что возможность по возрасту быть моим отцом только добавляет остроты. Молодым не хватало глубины и вкуса. Даже если они умные и прекрасные.
У Яны были запутанные отношения с парнями и даже с девчонками. Однажды они с лучшей подругой решили, что нужно послать всех парней лесом и жить вдвоем. Она говорила, что ей это нравилось. Но в какой-то момент подруга заскучала по мужскому вниманию и принялась за старое. Так что Яне тоже пришлось вернуться в гетеросексуальное русло.
Она жила на Ваське, неподалеку от Экспоцентра. Мне нравилось, что мы никогда не ездили там с Юрой, а это значит, что я была надежно защищена от любых воспоминаний.
Выпив вина, мы слушали музыку и танцевали. А в одну из белых ночей поехали на залив. Перед моими глазами все расплывалось. Шоссе таяло и перекручивалось темно-зеленой змеей. Но Яна вела уверенно, так, словно совсем не пьяна. Я легла на заднем сиденье. Все вокруг казалось мне невесомым и темным. Мне это нравилось.
Когда я открыла глаза, наша машина стояла на дюне. Напротив залива.
– Я очень любил Машу, – сказал Леха.
Белая ночь залила все вокруг голубоватым светом. Окружающие нас пески распадались на серые фракталы. Я открыла дверь, и «море» стало втягиваться в горизонт.
Леха продолжил:
– Поэтому я заказал парней. Они пришли к ней домой и сильно избили.
Они говорили потом, что у Маши распухло ее красивое лицо. Кусочки зубов валялись на ковре в лужах крови. Она плакала и кричала все время «За что?» не своим голосом.
По лицу Лехи текли слезы. По суровому лицу. Оно словно высечено из песчаника. Леха красивый и брутальный. В глазах серая сталь.
Ночь плыла над нами бессонной птицей. Я сидела на заднем сиденье и слушала их с Янкой воспоминания. Может быть, мне это просто снилось.
Янка била по пластику багажника, выбивала ритм. Тихо таял в воздухе заунывный лаунж.
– Помнишь, как она в лагере за мной бегала? А?
– Да, – кивает рыжей головой Яна. – Я помню. Красивая, стройная и совсем юная девочка.
Девочка, которая еще через пару лет выплюнет кусочки белоснежных зубов на собственный ковер. Цена любви.
Я выкатываюсь из машины. На полусогнутых ногах сползаю по сизой дюне к воде. Это не тот пляж, где мы сидели с Наташкой и Юрой. Небо – слоеная акварель. Линии цветов идут параллельно друг другу: нежно-розовый, бледно-голубой, желтый, вымытый почти до бесцветия.
Вода темная. Как мы.
– Первый раз я ее ударил…
Машина где-то далеко, на другой стороне, но мне кажется, что я все еще слышу Лешин голос.
Ныряю в темное, и все вокруг исчезает. Мир стерт. Однажды в Наташкином доме вырубили свет. Мы поднялись на третий этаж и погрузились в ничто. Идеальная сенсорная депривация. Такая тьма, что ты теряешь любую уверенность в чем-либо. Кто ты, где ты, зачем ты, какой ты и для чего?
Мы плыли так, пока руки не уперлись во что-то плотное и гладкое – это была стена. Потом где-то рядом распахнулась дверь и косым лучом смыла идеальную тьму.
Но теперь я в воде. Холод нежно гладит, наматывает волосы на кулак и тянет ко дну. Я открываю рот…
Что-то поднимает меня над водой. Она струится по джинсам и футболке. Вытекает изо рта. Я стучу зубами. Я парю над водой, лежу на спине тигра. Нет, это Леша несет меня.
– Накупалась, русалка?
Просто что-то мычу в ответ. На заднем сиденье катаюсь и требую продолжения банкета. Дома Леша заносит меня в ванную. Где-то это уже было, смутно думается мне сквозь алкогольные сумерки. Раздевает. Я вся в какой-то тине. Моет. Опять несет в комнату на кровать. Нежно целует между ног. И я засыпаю.
Впервые я совсем не думаю о Юре.
Утром в туалете я буду тихо стонать от жжения между ног – ночное купание не прошло даром. Каждый, у кого хоть раз был цистит, знает, что это адская штука. Поэтому с детства родители твердили: не сиди на камнях, они холодные. Не сиди на железных перилах. Застудишься.
Пока я корчусь на унитазе, Яна с Лешей слушают песню «Ооо, теперь я в армии, на…». Это перепевка старой песни Status Quo, вдохновленная, вероятно, страстным (и очень пьяным) монологом Жириновского про двести пятьдесят тысяч отборных солдат Ирака. По крайней мере, куски его фраз звучат на фоне.
Я стараюсь жить просто, как животное. Надо поесть – ем. Сходить в туалет – иду. Заработать денег – зарабатываю. Выполняю свои обязанности.
Заболела – иду за травами и пью их, пока поганый цистит не отпускает.
Когда я вернусь домой, то буду час сидеть на зеленом паласе в комнате, прислонившись к маминой тахте, и смотреть на тайник в древнем столе. Наконец не выдержу, вытащу ключ из сумки и вставлю в замочную скважину на дверце. Поверну два раза, и с легким скрипом дверца откроется, задев мою руку. Внутри запах старого дерева и еще какой-то прелый, таинственный. Это запах старой кожи и тайны. А еще легкая капля старых французских духов в диковинном флаконе. Чтобы его открыть, надо разъять две тяжелые стеклянные половинки.
Я засовываю внутрь руку, словно в пасть крокодилу, и шарю, пока посреди вороха бумаг и старых, полувыцветших фотографий не нахожу то, что искала. Это видеокассета с выломанной задней планкой и слегка выкрученной наружу пленкой. Я знаю, если мама ее найдет, то не сможет посмотреть. Простые меры предосторожности.
Проматываю пленку, крутя белые ребристые выемки на задней стороне кассеты. В углу нашариваю планку и ставлю на место. Запускаю телик и аккуратно вставляю ущербную кассету.
Первое время на экране только полосы. Потом белые волны, и появляется изображение. Я, в свитере и без трусов, разливаю водку по пластиковым стаканчикам. Мы чокаемся с Юрой, его рука вплывает в кадр.
– Я слышу звон хрусталя! – смеется он.
Я тоже ржу. Изображение трясется.
– Ну, давай, девочка моя, покажи мне, – нежным, пьяным голосом просит он.
И я показываю. Не снимая свитера, ложусь на кровать и раздвигаю ноги. В кадр попадает его эрегированный член, который он держит правой рукой. Видно золотое кольцо на безымянном пальце.
Он увеличивает изображение, и теперь видно только, как я глажу себя. Это продолжается долго, пока я не кончаю несколько раз подряд. Я знаю, что будет потом: он выключит камеру и мы займемся любовью по-настоящему.
Когда я смотрю это, у меня между ног все болит. Кажется, что я постоянно хочу в туалет по-маленькому. Но на момент просмотра видео я забываю об этой боли и корчусь, как героиня «Малхолланд Драйв» корчилась на диване, вспоминая возлюбленную. Плача и…
Наконец я поднимаюсь. Вынимаю кассету и выдергиваю пленку до тех пор, пока она не становится просто легким ворохом целлулоида в руках. Кладу ее в пакет, беру спички, старую бумагу и выхожу из дома.
Иду на пустырь через дорогу, нахожу старое кострище – там мы с мамой раньше часто жгли костры. Просто сжигали старые газеты или запекали картошку. Собрав хворост, я складываю его в сердцевину, черную от старой золы. Сверху кладу кассету. Под нее подкладываю старую бумагу и сверху тоже. Потом кладу еще веток. Поджигаю бумагу. Она горит хорошо, но ветки схватываются не сразу. Наконец пламя разгорается, я подкидываю веток. Еще и еще.
Пленка моментально съеживается, но у корпуса кассеты пластик твердый. Он сначала только деформируется, слегка оплывая по краям и тихо шипя. В воздух поднимается горький сине-черный дым. Запах неприятный, но я заставляю себя сидеть у костра и смотреть на языки пламени. С детства меня завораживал огонь.
Когда мне было пять лет, я не верила, что он может обжигать. Настолько красивым казался оранжевый цветок. Тогда мама сказала, что я могу потрогать жестяную банку, которая пролежала в костре некоторое время и основательно накалилась.
Я прикоснулась к почерневшему ребристому боку – банка была от горошка, а потом бегала по всему участку с криком «А-А-А-А-А-А-А-А».