Это открытие не помешало мне через пару лет дотронуться до зажженного бенгальского огня.
Мне все хотелось попробовать, во всем убедиться самой.
А сейчас мне просто очень хочется избавиться от воспоминаний. Я попробовала и обожглась. Жаль только, что меня это ничему не научит.
Глава 15. Стертое
Я начала каждый день упорно убеждать себя в том, что наши отношения с Юрой ненормальны. После последней истории с женой я наконец поняла, что она не какая-то злая грымза из сказки, а живой человек, который борется за свое счастье. А за какое счастье боролась я? Что хотела и ждала от Юры?
Мне были совершенно непонятны простые бытовые вопросы. По сути, мы довольно плохо знали друг друга, и наша связь почти целиком основывалась на сексуальных утехах. Мне казалось, что это самое важное.
День за днем я составляла себе списки. Главная идея была собрать недостатки. Даже после двух абортов мне было сложно понять, что дальше ничего не может быть. Что-то перегорело внутри, но какая-то предательская часть все равно ждала, что он напишет или позвонит. Высматривала его на улицах.
Но он пропал.
Каждый год в лицее нам выдавали сухой паек. И в тот год выдали необыкновенно много. Бесконечные пачки с разными крупами, банки с консервированными ананасами (привет, «Чунгкингский экспресс») и персиками высились на столах в актовом зале. Выглядело все это как странные пирамиды. Мы же – учителя и ученички – сновали рядом, как служки.
Когда я упаковала продукты в три больших пакета, то поняла, что у меня нет никаких сил дотащить все это хотя бы до остановки. Рядом крутится ВВ, но я теперь совершенно спокойна и даже не смотрю в его сторону. Достаю телефон. Конечно, я удалила номер Юры, но это не важно. Я помню его и так. Набираю. В животе что-то замирает.
– Да.
Голос, который сводил меня с ума все это время. Я сглатываю.
– Юра, мне нужна помощь.
Он слушает меня внимательно. Говорит:
– Хорошо, через полчаса подъеду.
Я оставляю пакеты в актовом зале. Выхожу курить с девчонками. Руки слегка подрагивают, и прикурить получается не сразу. Смотрю по сторонам. Зелень плотным кольцом обступила лицей и скрыла уродливые индустриальные постройки вокруг. У меня слегка кружится голова, а зрение вдруг становится непривычно острым: я различаю каждую песчинку на асфальте, муравьев, которые тащат на себе эти самые песчинки куда-то в свои норы. Это завораживает меня настолько, что я забываю обо всем.
В реальность возвращает механическая трель Nokia. Незадолго до расставания Юра отдал мне маленькую модель 8210. Она умещается в моей ладони и мигает голубым светом, когда кто-то звонит. Но обычно мне никто, кроме Яны, не звонит.
Я поднимаю трубку. Хорошо, буду ждать у лицея через десять минут.
Странной, разболтанной походкой возвращаюсь в актовый зал и сгребаю пакеты. Они тянут меня к земле, кажется, руки отвалятся в любой момент. Но я все-таки вытаскиваю их на улицу и волоку к машине. Юра открывает багажник и ставит пакеты туда. Когда-то он возил там дилдо, которое заставил меня выбрать в подвальчике-сексшопе на Литейном. И сейчас, глядя в заваленный инструментами багажник, я вспоминаю об этом.
Нас встретила тогда классическая советская тетка-продавец с полным лицом, на котором было приклеено недовольное выражение вселенского презрения ко всему и вся. У нее были короткие, сильно вьющиеся волосы, тонко выщипанные, нарисованные черным брови и рот красным бантиком. Разве что вместо батонов и сахара за ее спиной громоздились искусственные члены, вагины и порно с очень пышнотелыми женщинами.
Заметив мою неловкость, она зычно спросила:
– Что ищете?
Юра спокойно ответил:
– Нам нужен вибратор.
– Выбирайте нужный, а я покажу.
Как выбирать, было совсем непонятно. Все члены в коробках стояли за ее спиной. Наконец тетка сжалилась и выложила на прилавок несколько образцов.
– Вы потрогайте, не булку, кажись, выбираете.
Я робко потрогала один фаллос небольшого размера.
– Наверное, этот.
С тем же, совершенно никак не меняющимся выражением бесконечного презрения она пробила нам прибор и отдала в хлипком пакетике. Юра бросил его в багажник и один раз попробовал им воспользоваться, когда мы, довольно пьяные, валялись на Лиговке. Вибрация была отвратительной, и я попросила больше не использовать эту штуку.
Может быть, он пробует его с кем-то другим. С какой-нибудь Зиной. Эта призрачная девушка, у которой «все так узко», однажды мелькала где-то на заднем плане, пока мы ссорились в его машине.
Удивительно, как много всего мне вспомнилось, пока я полминуты смотрела в его багажник. Но что меня особенно удивило – я не испытывала при этом практически ничего.
Он отвозит меня домой. Выгружает сумки у квартиры и начинает уходить. Я спокойна, как слон.
– Созвонимся, – говорит.
Смотрит на мой звонок у железной двери, отгородившей три квартиры от общего коридора. Соседи поставили ее месяца два назад. Вернее, там должен быть звонок, но торчит провод. У соседей звонки есть. У нас нет.
– Сделаю тебе звонок.
Смотрит на меня. В глаза, где когда-то плескалась безумная страсть к нему. А сейчас только что-то спокойное, но все равно мерцающее. Я увидела это мерцающее в зеркале, когда зашла наконец в квартиру.
Я и забыла про этот звонок. Как-то мне позвонила Наташка и ржала в трубку, что она гуляет с Юрой. Я сбросила. Вместо слез из глаз текла злость на чужую тупость и ограниченность.
Но разве это не то, что я должна была получить, пытаясь выкрасть чужое счастье? Мне кажется, что после второго аборта внутри на сердце осталось небольшое выжженное место. Когда человек получает травму головы, какую-нибудь рану, на месте рубца потом не растут волосы. Так и внутри – мне казалось, бывают такие душевные раны, которые зарастают рубцами. В принципе, это ничего не значит. Со временем начинаешь понимать, что все это по-настоящему ничего не значит. Это просто твои неправильные действия и их последствия. Все.
Мир не плачет вместе с тобой. В проживании любого горя наступает момент, когда ты просыпаешься и говоришь себе: «Хватит плакать, теперь я буду жить».
Опасно наслаждаться собственными страданиями, упиваться ими, словно верблюд, жующий колючки и пьющий в результате свою собственную кровь.
Нужно прекратить пить свою же кровь и выйти на солнце из мрака переживаний, обиды и боли.
Так говорила я себе. И однажды, вернувшись основательно пьяная домой – мы бухали с Яной все выходные, – я увидела в коридоре красный огонек. Он расплывался у меня в глазах и выглядел крайне чужеродно. Я подошла ближе. Это был новый звонок с маленькой красной лампочкой. Для нашей квартиры.
Я физически почувствовала, что недавно на этом самом месте стоял Ю. и прикручивал мне звонок. Рядом валялись окурки – тонкие сигареты «Гламур», перепачканные губной помадой. Значит, он был не один. И скорее всего, не с Наташкой. Теперь даже призрачная Зина, когда-то терзавшая меня своим «узким местом», не имела надо мной никакой власти.
Я почувствовала только странное удовлетворение.
И в очередной выходной позвонила ему. Мы договорились встретиться на Лиговском проспекте. У выхода из метро. Я в кофточке с «Масяней», на которую он когда-то кончал, и в голубых, чуть вытертых джинсах с низкой талией и крупным поясом, на котором болтается блестящая пряжка. Они идеально обтягивают попу и ноги. На ногах белые конверсы с черными шнурками. Я слегка накрасилась. Карамельный блеск для губ сладкой пленкой ловит солнечные отблески.
В вестибюле меня встречает бомж. Он шарит черной рукой на стойке, где лежит последняя газета Metro. Юра стоит на улице. На лице легкая серебристая небритость. Раздуваемые ветерком светлые брюки и белая рубашка без рукавов. Дужки очков золотят гранитную облицовку на стене, рядом с сияющими буквами «Лиговская».
Он улыбается. Слепой музыкант поет под гитару «Все идет по плану». Его голова задрана к небу. Я бросаю в раскрытый кофр от гитары пять рублей.
Мы спускаемся в переход и заходим в небольшой магазинчик. Берем там в союзники синюю бутылку «Барона как-то там». Это шампанское.
«Мерс» отдыхает дома, у Юры, как ни странно, полноценный выходной.
За то время, что мы не виделись, я, кажется, успела отвыкнуть. В сердце что-то щемит, но я почти здорова. Пока мы идем, то шутим над чем-то и смеемся, я курю. Кажется, я уже пьяна от одного взгляда на бутылку. Мне так радостно, что теперь эта улица не пронзает меня насквозь.
Наконец мы приходим. Поднимаемся на четвертый этаж. Вдыхаю острый запах старых стен.
Юра отпирает квартиру. Мгновение размывается. Я захожу. Кухня все еще недоделана. Серые стены из гипрока отделяют ванную: в ней он когда-то осторожно и нежно брил меня. Говорил, что я прелесть.
У кухонного окна стоят старый покосившийся столик и два стула. Юра включает радио на древнем черном магнитофоне. Разливает шампанское по белым пластиковым стаканчикам. Как в том видео, которое я сожгла. Кидаю сумку на столик, беру стаканчик и выпиваю почти залпом. Сладко-горькие пузырьки обжигают горло.
Играет моя любимая группа 5’nizza: «Я с тобой, улыбаются улицы». Тепло разливается по сердцу.
– О, моя любимая песня.
– Потанцуем?
Юра подходит ко мне и нежно обнимает за талию. Мы медленно кружимся, ноги переступают по пыльному паркету. Шнурок на левой ноге развязался, я наступаю на него. Руки Юры нежно ползут все ниже, ощупывают мою попу, потом ползут к ремню. Расстегивают его. Радио поет: «Я с тобой, наше небо волнуется». Его пальцы залезают мне в трусы, нащупывают самое нежное место, трут его и массируют. Радио поет: «Пропади оно пропадом». Сладкие судороги пронзают низ живота. Голова кружится, все плывет. Я нахожу его рот и слегка кусаю за нижнюю губу. Песня закончилась. Юра ведет меня к низкой тахте. Она стоит, прислонившись к ободранной стене в большой комнате. Он раздевается и ложится. Ждет меня. То, что мучило и дарило мне радость, торчит сейчас и клонится вправо. Я беру его в руку, и на ней остается прозрачная капля.