твенных убивали, но Джульетту Оздоровление решило поместить в нейтральную среду в надежде, что в домашних условиях в ней постепенно проснутся латентные способности. Кровная родственница талантливой Эммелины, девочка была слишком ценной, чтобы ее списывать.
Дальше в жизни Джульетты начинается период, с которым я хорошо знаком. Я знаю о ее проблемах в семье, о том, что они часто переезжали. Знаю, что ее часто показывали врачам. Что приемные родители звонили в полицию. Что ее помещали в тюрьму для несовершеннолетних. Что она жила там, где раньше была Южная Калифорния, а потом ее семья осела в городе, вошедшем в состав Сектора 45, – в юрисдикции моего отца. Ее воспитание среди обычных людей тщательно фиксировалось полицейскими отчетами, жалобами учителей и медицинскими картами – врачи пытались понять, во что она превращается. Узнав о смертоносном прикосновении Джульетты, негодяи, назначенные ее приемными родителями, продолжали над ней издеваться – всю ее раннюю юность – и наконец вернули Оздоровлению, которое с удовольствием ее приняло.
Именно Оздоровление и лично мой отец отправили Джульетту обратно в лечебницу, в изоляцию, для дальнейших проверок и под дальнейшее наблюдение.
И тут наши с ней миры пересеклись.
Сегодня с помощью архива я наконец установил чудовищный и тревожный факт: верховные главнокомандующие изначально знали, что собой представляет Джульетта Феррарс.
Они следили за ее взрослением. Их с сестрой отдали в казенное учреждение ненормальные родители, чья преданность Оздоровлению превосходила пределы разумного. Использование девочек и понимание их возможностей помогло Оздоровлению прийти к власти. Именно за счет эксплуатации несчастных Неестественных режиму удавалось так быстро и легко захватывать страны и манипулировать людьми.
Вот почему, как я начал понимать, командующие проявили такое терпение к семнадцатилетней, провозгласившей себя лидером целого континента. Вот почему они не отреагировали на то, что она уничтожила одного из них.
Джульетта об этом не догадывается. Она не знает, что ею играют и за ней охотятся. Она еще не поняла, что у нее нет реальной власти – и никаких шансов что-то изменить. Для сильных мира сего она была и навсегда останется всего лишь игрушкой, научным экспериментом, за которым нужен тщательный присмотр, чтобы содержимое, так сказать, пробирки не вскипело до времени.
Однако вот вскипело и выплеснулось. Больше месяца назад Джульетта не прошла проверок, и мой отец попытался ее за это убить, посчитав ее бесполезной обузой. Нельзя было дать Неестественной вырасти во врага.
Чудовище, которое мы оставили жить, едва не убило моего сына. Она набросилась на меня как дикий зверь и прострелила обе ноги. Я еще не сталкивался с такой слепой нечеловеческой яростью. Ее настрой изменился мгновенно, без предупреждения. Она не проявляла признаков психоза по приезде, но своим нападением на меня продемонстрировала диссоциацию со всяким рациональным мышлением. Убедившись в ее нестабильности, я уже не сомневаюсь в том, какие меры следует предпринять. Я пишу этот приказ на больничной койке – пусть он послужит предостережением остальным лидерам. Если мне не удастся оправиться от ран и я не смогу довести этот случай до логического конца, ты, читающий эти строки, обязан отреагировать. Закончи то, чего не смог закончить я. Младшая сестра – неудачный эксперимент. Ей, как мы и опасались, неведома человечность. Хуже того, она отвлекает Аарона от дел. По странной и опаснейшей игре судьбы его сильно влечет к ней в ущерб собственной безопасности. Не представляю, что она сделала с его разумом, но жгуче жалею, что, потакая собственному любопытству, позволил привезти ее на базу. Как, однако, обидно, что она ничем не походит на старшую сестру! Джульетта Феррарс подобна неоперабельному раку, который мы обязаны удалить из нашей жизни навсегда.
Джульетта угрожала равновесию режима. Эксперимент, вышедший из-под контроля и ставший к тому же обузой, следовало ликвидировать. Мой отец всячески старался это сделать.
Теперь я знаю, что его неудача заинтересовала других верховных главнокомандующих. Ежедневные записи отца они читали все (личные дневники каждого лидера были общим чтением для их круга – так члены шестерки оставались в курсе дел).
Стало быть, они знают все, что знал мой отец. Им известно о моих чувствах к Джульетте. Они получили недвусмысленный приказ ее уничтожить.
Однако они выжидают. Логично предположить, что существует какое-то объяснение такой нерешительности. Может, они решили, что могут ее приструнить, или гадают, нельзя ли приставить Джульетту к делу Оздоровления, как ее сестру.
Сестру…
Мне сразу вспомнилась Эммелина.
Невероятно худая, костлявая, неподконтрольно дергавшаяся под водой. Длинные каштановые пряди, подобно извивавшимся угрям, окружали ее лицо. Несколько трубок уходили в шею и торс. Эммелина так долго жила под водой, что, когда я впервые ее увидел, она уже мало походила на человека: кожа бледная, сморщенная, выпяченные губы округлены в гротескное «О», потому что в рот был вставлен регулятор, нагнетающий в легкие воздух. Эммелина всего на год старше Джульетты, и таким образом ее держат двенадцать лет.
Еще жива, но еле-еле.
Я и подумать не мог, что она сестра Джульетты, – я сомневался, что она вообще человек. Когда я впервые увидел мое «поручение», у нее не было имени. Мне дали инструкции и приказали им следовать. Я не знал, за кем или чем я приставлен следить. Я понимал только, что это заключенная (и что ее мучают), но мне и в голову не пришло, что она обладает сверхъестественными способностями. Я был дураком. Ребенком.
Крепко зажмурившись, я с силой, не жалея себя, ударяюсь затылком о стену.
Джульетта не подозревает, что у нее когда-то была настоящая семья – странная, ненормальная, но все же… Если верить Каслу, Оздоровление намерено забрать Джульетту, чтобы убить или использовать в своих целях. Поэтому мы обязаны действовать. Я должен ее предупредить, и как можно скорее.
Но как? Как мне это сделать? Как объяснить мою причастность?
Я давно знаю, что Джульетта жила в приемной семье, но никогда не говорил ей этого, опасаясь разбередить рану. Я не сомневался, что ее биологических родителей давно нет в живых, и искренне не понимал, каким образом улучшу ситуацию, сообщив Джульетте, что ее настоящие родители умерли.
Однако это не меняет того факта, что я все знал.
Мне предстоит признаться не только в этом, но и в том, что Эммелина до сих пор жива и ее мучают в одном из спеццентров Оздоровления. И я участвовал в издевательствах над ней.
Может, мне сразу сказать Джульетте, что я настоящее чудовище, недостойное ее любви?
Я закрываю глаза, зажимаю рот тыльной стороной ладони и чувствую, что рассыпаюсь, разрушаюсь изнутри. Я не знаю, как выпутаться из силков, сплетенных моим отцом. Силков, в которые я по глупости попал. Силков, которые, пока их распутаешь, уничтожат те крохи счастья, которые мне удалось собрать в своей жизни.
Джульетта меня никогда не простит.
Я ее потеряю.
И это меня убьет.
Джульетта
Я гадаю, о чем теперь думают мои родители. Где-то они теперь? Все ли у них в порядке? Счастливы ли они, получив наконец то, чего хотели? Я гадаю, будут ли у моей мамы еще дети. И сжалится ли кто надо мной и убьет меня наконец, и будет ли в аду лучше, чем здесь. И какое теперь у меня лицо. И вдохну ли я еще когда-нибудь свежий воздух.
Я много о чем гадаю.
Иногда я не сплю по несколько дней, пересчитывая все, что могу найти. Я считаю стены, трещины на стенах, пальцы на руках и ногах. Считаю пружины на кровати, нитки на одеяле, шаги, которые нужно сделать, чтобы пройти по комнате туда и обратно. Я считаю свои зубы, волосы на голове и на сколько секунд я могу задержать дыхание.
Иногда я так устаю, что забываю – мне уже нельзя чего-то желать, и ловлю себя на давнем-предавнем желании. Единственном, о чем я всегда мечтала.
Я всегда хотела, чтобы у меня был друг.
Я стремлюсь к этому всей душой. Воображаю, как это – улыбаться и встречать улыбку. Когда есть человек, которому можно довериться, который не станет швырять в меня чем попало, совать мои руки в огонь или избивать меня за то, что я появилась на свет. Тот, кто, услышав, что меня бросили, попытается меня отыскать. Тот, кто не будет меня бояться.
Тот, кто будет знать – я никогда не хотела никому навредить.
Я сжимаюсь в комок, обхватывая себя руками, в углу палаты, утыкаюсь лицом в колени и раскачиваюсь взад-вперед, и желаю, желаю, желаю, и мечтаю о невозможном, пока не засыпаю в слезах.
Гадаю, каково это было бы – иметь друга.
Потом я начинаю думать, а кто еще заперт в этой лечебнице. Гадаю, откуда доносятся вопли.
Неужели это все мои крики?
Сегодня утром я странно себя чувствую.
Я какая-то медлительная, будто бреду сквозь густую грязь. Кости точно налиты свинцом, а голова – о-о-о…
Вздрагиваю от боли.
Голова как чугунная.
Может, это остатки яда курсируют в моих венах, но сегодня я какая-то не такая. Ожили воспоминания о лечебнице, обосновавшись на первом плане. Я надеялась, что навсегда забыла о ней, но нет, память вернулась, будто из черной пропасти. 264 дня в полной изоляции. Почти год без внешнего мира, без отдушины. Без общества людей.
Так долго, так мучительно долго без тепла человеческого общения…
Я невольно содрогнулась.
Что со мной?
Соня и Сара, должно быть, заметили, что я шевельнулась, потому что оказались надо мной. Голоса чистые, но отчего-то с вибрацией, будто от стен отдается эхо. В ушах звенит. Щурюсь, чтобы разглядеть их лица, но голова кружится, я перестаю понимать, где я, будто меня повело в сторону или я распростерлась на полу, или это мне нужно лечь на пол, или – ой…