– Что? Нет! – смеется Назира. – Я не считаю тебя сумасшедшей. Я могу понять, почему у него репутация ходячей проблемы, но он же моего круга. Я знала его родителей – на фоне Андерсона мой собственный отец выглядел нормальным и даже порядочным. Наши все с приветом, но Уорнер вовсе не негодяй, он просто ищет возможность выжить среди этого безумия. Каждый справляется по-своему…
У меня вырывается удивленное «О!».
– В любом случае, – пожимает плечами Назира, – я понимаю, что ты в нем нашла. А даже если бы не понимала, глаза-то у меня есть. – Она приподнимает бровь. – Попалась ты, подружка!
Я не могу опомниться – впервые Уорнера защищаю не только я.
– Но сейчас тебе нужно подумать о себе. Возьми паузу. Вот-вот приедет Лена, и тебе в это лучше не влезать, – она одаривает меня еще одним проницательным взглядом. – Тебе и своих переживаний хватает, а тут черт-те что начнется.
– Что? Какая пауза, какое черт-те что? И кто такая Лена?
Удивление Назиры кажется настолько непритворным, что я начинаю беспокоиться. Сердце учащенно бъется, когда Назира разворачивается ко мне и раздельно повторяет:
– Лена Мишкин, дочь лидера Европы!
Я недоуменно качаю головой. Назира смотрит на меня с удивлением и говорит:
– Слушай, да что ты прикидываешься?
– В смысле? – пугаюсь я. – При чем тут она и Уорнер?
– Как при чем? Ты что, шутишь? Лена – бывшая подружка Уорнера!
И вот тут я едва не грохаюсь с дерева.
Странно, я ожидала от себя большей впечатлительности.
Прежняя Джульетта разрыдалась бы, пав духом и раскиснув от стольких болезненных открытий в один день, от масштабов лжи Уорнера, от мучительного ощущения обманутого доверия. А я попросту отказываюсь реагировать – тело будто парализовало.
У меня немеют и отнимаются руки, когда Назира передает мне подробности прежнего романа Уорнера – я разрываюсь между желанием знать и заткнуть уши. Оказывается, Лена с Уорнером были едва ли не самыми видными представителями нового поколения правящей элиты режима – при этой новости три пальца на правой руке у меня вдруг дергаются сами собой, – мать Лены и отец Уорнера были в полном восторге при мысли о таком альянсе: этот союз упрочил бы режим (при этих словах я вздрагиваю как от электрошока, однако не выхожу из состояния странного безразличия).
Назира рассказывает, что Лена до безумия любила Уорнера, а он разбил ей сердце, не ответив даже простой привязанностью, и Лена возненавидела его за это.
– Лена на стенку лезет с тех пор, как узнала, что он запал на тебя, хотя ты только что из психушки. Это больно задело ее самолюбие.
Это известие меня отнюдь не утешает. Я чувствую себя чужой и одинокой, опытным экземпляром в банке с водой, будто моя жизнь мне никогда не принадлежала, будто я актриса в пьесе, которой руководят незнакомцы. Арктически-ледяной ветер дохнул мне на грудь, от холодного бриза застыло сердце, и я закрыла глаза, чтобы мороз убил эту боль, прикрыв ледяными руками раны, разъедающие мою плоть.
Вскоре я начинаю дышать снова, наслаждаясь отделенностью от боли.
Я поднимаю взгляд, чувствуя себя раздавленной – и совершенно новой, холодной и бесчувственной, медленно моргаю и спрашиваю:
– А откуда тебе все это известно?
Назира срывает листок с ближайшей ветки и принимается его складывать.
– У нас же типа клановость, общаемся исключительно в своем тесном кругу. Я знаю Лену всю жизнь. Никогда с ней не дружила, но мы же одного поля ягоды… – Назира снова пожимает плечами. – Она свихнулась на Уорнере, только о нем и могла говорить… И говорила – всем и каждому.
– Сколько они были вместе?
– Два года.
Ответ кажется неожиданно болезненным и как копьем запросто протыкает мою новоявленную броню.
Два года? Два года с другой девушкой, а он ни разу ни словом?.. Два года. А сколько было других? Шок пытается добраться до меня и сдавить ставшее совсем холодным сердце, но мне почти удается справиться с собой, хотя в груди лег раскаленный тяжелый кирпич.
Не ревность, нет. Чувство неполноценности. Неопытности. Наивности.
Сколько же еще мне предстоит о нем узнать? Что он от меня скрывает? Как ему теперь доверять?
Закрыв глаза, я ощущаю тяжесть потери; во мне поселяется обреченность. Кости с хрустом сдвигаются, давая место новой боли. Волне нового гнева.
– И когда они расстались? – спрашиваю я.
– Месяцев восемь назад.
Я перестаю задавать вопросы.
Мне хочется стать деревом. Травинкой. Я готова стать землей, воздухом или вообще превратиться в ничто. В пустоту… Да, я хочу стать вакуумом.
Я чувствую себя полной дурой.
– Не понимаю, почему он тебе не сказал, – удивляется Назира, но я ее не слушаю. – Странно, для нашего мирка это была сенсация.
– А почему ты за мной следила? – неуклюже сменяю я тему.
Глаза у меня полуприкрыты, кулаки сжаты. Не хочу больше говорить о Уорнере. Никогда. Я готова вырвать сердце из груди и швырнуть в океан за все, что оно мне сделало.
Не хочу больше ничего чувствовать. Назира даже отшатывается.
– Грядут большие перемены, – начинает она. – Ты многого не знаешь и только-только начинаешь соображать что к чему. Ты не забыла, что не далее как вчера тебя пытались убить? – Она качает головой: – Я беспокоилась о тебе.
– Мы едва знакомы, откуда такая забота?
Не отвечая, Назира долго смотрит на меня, разворачивая новый леденец. Бросив его в рот, она отворачивается.
– Я прилетела сюда, потому что отец заставил, – тихо говорит она. – Я не хотела в этом участвовать. С самого начала не хотела. Я ненавижу все, что отстаивает Оздоровление. Но я сказала себе – раз уж я здесь, я за тобой пригляжу. Этим я и занимаюсь.
– Не трать времени, – отрывисто произношу я. – Мне не нужны твоя жалость и защита.
Назира, помолчав, вздыхает:
– Слушай, мне правда очень жаль. Я думала, ты знаешь о Лене.
– Мне неинтересна какая-то там Лена, – лгу я. – Есть дела и поважнее.
– Ясно, – Назира кашляет. – Понятно. И все-таки мне очень жаль.
Я молчу.
– Эй, – говорит Назира, – я не хотела тебя расстроить. Усвой: я здесь не чтобы над тобой посмеяться, я тебя опекаю.
– Мне не нужна опека, я сама справлюсь.
Назира удивляется:
– Разве вчера я не спасла твою жизнь?
Я что-то бурчу под нос. Она качает головой:
– Соберись, иначе тебе живой не выбраться. Ты понятия не имеешь, что творится в закулисье, что для тебя готовят другие лидеры… – Когда я не отвечаю, Назира добавляет: – Чтоб ты знала, Лена не последняя гостья, и наши сюда не миндальничать едут.
Я смотрю на нее без всякого выражения.
– Хорошо, – отвечаю я, – пусть едут.
Назира смеется, но как-то безрадостно.
– Значит, вы с Уорнером поссорились, и остальное тебя не интересует? Очень взрослое поведение.
Меня будто огнем обжигает. Зрение сразу становится острее.
– Если я расстроена, то только потому, что только что узнала – близкие люди лгали мне и манипулировали мной в своих интересах. Биологические родители, – с ненавистью произношу я, – живут и здравствуют, но они не лучше чудовищ, которые меня удочерили. У меня есть сестра, которую зверски пытают в Оздоровлении, а я даже не подозревала о ее существовании. Мне нужно как-то свыкнуться с мыслью, что ничего уже не будет по-прежнему, я не знаю, кому теперь доверять и как жить дальше, так что – да! – чуть не ору я, – сейчас на остальное мне наплевать. Потому что я не знаю, за что теперь бороться… и кого называть своими друзьями. Теперь для меня все враги, и ты в том числе.
Назира даже не моргает.
– Ты можешь бороться за свою сестру, – говорит она.
– Я даже не знаю, что она такое!
Назира недоверчиво смотрит на меня:
– А разве мало того, что ни в чем не повинную девушку подвергают истязаниям? Ты же вроде рвалась бороться за какое-то высшее благо?
Пожав плечами, я отворачиваюсь.
– Может, тебе и все равно, – продолжает Назира, – но мне нет. Мне не все равно, что Оздоровление делает с людьми. Мне не все равно, что наши родители – кучка психопатов. Мне совсем не все равно, как Оздоровление поступает с теми, у кого есть… способности… Что до твоего вопроса, почему я помалкиваю о том, что умею, – насмотрелась, как обходятся с подобными мне. Для них одна дорога – психлечебница. – Она смотрит мне прямо в глаза: – Не хочу стать очередным экспериментом.
Внутри меня что-то стало безнадежно полым, точно растаяло. Я ощущаю лишь пустоту и грусть.
– Мне не все равно, – признаюсь я наконец. – Может, даже чересчур не все равно.
Гнев Назиры утихает, и она вздыхает.
– Уорнер сказал, что Оздоровление хочет меня снова забрать, – полувопросительно говорю я.
Назира кивает:
– Похоже на то.
– А куда меня могут забрать?
– Не знаю, – пожимает она плечами. – Могут просто убить.
– Спасибо, успокоила.
– Или, – Назира чуть улыбается, – увезут на другой континент. Новое имя, новая лечебница…
– На другой континент? – переспрашиваю я, невольно заинтересовавшись. – Знаешь, я ведь никогда не летала на самолете!
Я явно сказала что-то не то.
На миг Назира опешила. В ее глазах мелькает боль, и она сразу отводит взгляд и кашляет. Когда она снова поворачивается ко мне, лицо ее выглядит бесстрастно.
– Ну, и немного потеряла.
– А ты путешествовала?
– Ага.
– А вообще ты откуда?
– Второй сектор азиатского континента. Но родилась я в Багдаде.
– В Багдаде, – говорю я себе.
Слово кажется знакомым. Я пытаюсь вспомнить, где он на карте.
– Ирак, – подсказывает Назира.
– Ого, – не удерживаюсь я.
– Много еще учиться, да?
– Да, – тихо отвечаю я и, не в силах сдержаться и ненавидя себя за это, добавляю: – А Лена откуда?
Назира смеется:
– Ты же сказала, тебе нет до нее дела!
Я закрываю глаза и качаю головой, сгорая от стыда.
– Она родилась в Петергофе, пригороде Санкт-Петербурга.