Когда Лена разворачивается к ней всем корпусом, присутствующие ощутимо напрягаются.
– Привет! – громко говорит она. Притворная радость искажает улыбку, сделав ее жестокой. Лена протягивает руку: – Приятно наконец-то познакомиться с подружкой Уорнера… Ах, простите, бывшей подружкой!
Я перестаю дышать. Джульетта окидывает Лену взглядом. Не торопясь, наклонив голову набок, она разглядывает гостью. Протянутая рука Лены начинает уставать – расставленные пальцы дрожат.
Джульетту ее бравада явно не впечатляет.
– Можешь обращаться ко мне «Верховная главнокомандующая Северной Америки», – говорит она. И отходит.
В моей груди клокочет почти истерический смех – приходится опустить взгляд, чтобы сохранить невозмутимость. Но веселость тут же отступает, когда я вспоминаю – Джульетта больше не моя. Не моя, чтобы ее любить, не моя, чтобы ее боготворить. Меня еще никогда не тянуло к ней сильнее, чем сейчас, и ничего с этим не поделать. Сердце начинает биться быстрее, когда она идет по комнате, оставив Лену стоять с отвисшей челюстью у дверей, – но внутренне я цепенею от тоски.
Как же я умудрился потерять ее дважды…
А ведь она меня любила – однажды.
– Назовитесь, пожалуйста, – обращается она к троим новым гостям.
Стефан реагирует первым.
– Стефан Ферузи Омонди, – представляется он и шагает вперед пожать ей руку. – Я представляю лидера Африки.
Высокий здоровяк, Стефан держится с достоинством и безукоризненно официален. Он родился и вырос в Найроби, поэтому изучал английский за границей и теперь щеголяет британским акцентом. Взгляд Джульетты задерживается на лице Стефана, и я понимаю, что он ей понравился.
У меня в груди что-то сжимается.
– Родители и вас отправили шпионить за мной, Стефан? – интересуется она, глядя на него в упор.
Стефан улыбается – улыбка неожиданно освещает его лицо, отчего я ощущаю прилив острой неприязни.
– Я приехал сюда просто пообщаться, – говорит он, – встретиться с друзьями.
– Угу. А вы? – поворачивается Джульетта к близнецам. – Тоже на дружескую встречу?
Николас, старший, только улыбнулся: казалось, происходящее его забавляет.
– Николас Кастильо, – представляется он, – сын Сантьяго и Мартины Кастильо. А это моя сестра Валентина…
– Сестра? – язвительно перебивает Лена, как всегда, в своем репертуаре. Никогда она не была мне так неприятна. – Значит, он еще не бросил свою придурь?
– Лена, – предупреждающе говорю я.
– Что? – спрашивает она. – Почему все ведут себя так, будто это нормально? Сын Сантьяго решил, что хочет быть девочкой, а нам делать вид, что мы не знаем?
– Да пошла ты, Лена, – впервые за утро разжимает губы Валентина. – Надо было отрезать тебе уши, когда у меня была возможность!
Глаза Джульетты становятся еще больше.
– Эй, – Кенджи подается вперед и машет рукой. – Я чего-то не знаю?
– Валентина любит поиграть, – цедит Лена.
– Cállate la boca, cabrona![2] – встревает Николас.
– Ничего, – Валентина кладет руку на плечо брата. – Все нормально, пусть болтает. Лена думает, что я играю, pero cuando cuelge su cuerpo muerto en mi cuarto[3], это будет не игра.
Лена только закатывает глаза.
– Валентина, – говорю я, – не обращай на нее внимания. Ella no tiene ninguna idea de lo que está hablando. Tenemos mucho que hacer y no debemo[4]…
– Ничего себе, – перебивает Кенджи, – ты и по-испански говоришь? – Он проводит рукой по волосам: – Никак не привыкну.
– Мы все говорим на нескольких языках, – говорит Николас с ноткой раздражения. – Нужно уметь обща…
– Слушайте, меня не интересуют ваши разборки, – вдруг говорит Джульетта, сжав двумя пальцами переносицу. – У меня зверски болит голова и миллион дел на сегодня, поэтому давайте начинать.
– Por su puesto, señorita[5], – с легким поклоном отзывается Николас.
– Что? – моргает Джульетта. – Не понимаю.
– Entonces deberias aprender como hablar español[6], – невинно замечает он.
Николас нарочно вредничает.
– Basta ya, – говорю я ему. – Dejala sola. Sabes que ella no habla español[7].
– О чем вы говорите? – требовательно спрашивает Джульетта.
Николас улыбается еще шире – голубые глаза окружают веселые морщинки:
– Ничего существенного, мадам главнокомандующая. Рады знакомству.
– То есть можно рассчитывать на ваше присутствие на симпозиуме? – уточняет она.
Новый легкий поклон.
– Claro que si[8].
– Это означает «да», – перевожу я.
– Сколько языков ты знаешь? – вдруг спрашивает Джульетта, обернувшись ко мне. Я так удивляюсь, что она заговорила со мной при всех, что забываю ответить.
Меня выручает Стефан:
– Нас учили разным языкам с раннего детства. Командующим и членам их семей очень важно общаться друг с другом…
– Оздоровление же хотело упразднить языки, – перебивает Джульетта. – Вроде велась работа над созданием универсального языка?
– Си, мадам главнокомандующая, – вставляет Валентина, вежливо наклонив голову, – это истинная правда. Но даже для сотрудничества по этому вопросу нам необходимо понимать друг друга, не правда ли?
Джульетта невольно заинтересовалась, забыв свой гнев ровно настолько, чтобы восхититься огромностью мира. Я читаю в ее глазах желание отвлечься.
– А откуда вы родом? – как-то очень искренне спрашивает она. Что-то в ее голосе задевает чувствительную струнку в моем сердце. – Как назывались ваши страны до передела мира?
– Аргентина, – одновременно отвечают Николас и Валентина.
– Моя семья родом из Кении, – говорит Стефан.
– И вы бываете друг у друга в гостях? – Джульетта всматривается в наши лица. – Летаете на разные континенты?
Мы киваем.
– Ого, – тихо говорит она словно про себя. – Как это, должно быть, хорошо…
– Вы обязательно должны побывать у нас, мадам главнокомандующая, – улыбается Стефан. – Будем счастливы оказать вам подобающий прием. В конце концов, вы теперь одна из нас.
Улыбка Джульетты тает, выражение лица становится задумчивым. Она ничего не отвечает, но я чувствую, как в ней плещутся гнев и печаль.
Неожиданно она говорит:
– Уорнер, Касл, Кенджи!
– Чего?
– Да, мисс Феррарс?
Я лишь вопросительно смотрю на нее.
– Если мы закончили, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз.
Джульетта
Я все думаю: не надо волноваться, это игра воображения, все будет хорошо, вот-вот дверь откроется, и меня выпустят отсюда. Ни о чем другом я не могу думать. Это обязательно случится, потому что иначе и быть не может. Людей не забывают в каменных мешках и не бросают, как ненужную вещь.
Так не бывает.
На моем лице запеклась кровь – меня же швырнули на пол, и руки все еще дрожат, когда я пишу эти строки. Ручка – моя единственная отдушина, мой единственный голос, потому что мне не с кем больше поговорить, и нет мыслей, кроме моих собственных, в которые можно было бы погрузиться, и все спасательные шлюпки заняты, а спасательные жилеты неисправны, и я не умею плавать, не умею плавать, не умею плавать, и мне так трудно, так тяжело… Точно в груди застряли миллионы криков, и я должна их сдерживать, потому что какой смысл кричать, если тебя никто не услышит? Никто меня больше не услышит…
Я научилась смотреть на вещи.
На стены. На свои руки. На трещины в стенах. На узоры на подушечках пальцев. На оттенки серого на бетоне. На форму моих ногтей. Выбрав что-то одно, я смотрю на это часами и мысленно веду счет времени, считая проходящие секунды. Я удерживаю в памяти дни, записывая события. Сегодня день второй. Второй день. Сегодня день.
сегодня
так холодно так холодно так холодно
пожалуйста пожалуйста пожалуйста
Я смотрю на них троих, ожидая согласия. Кенджи выпаливает:
– Э-э, да-да, без проблем.
– Разумеется, – отвечает Касл.
Уорнер вообще ничего не говорит и только глядит на меня так, будто видит насквозь, и я вспоминаю, как, голая, умоляла его, стоя под душем, а потом плакала в его объятиях и говорила, как соскучилась по нему, и трогала его губы…
Кривлюсь от унижения. Привычка краснеть берет верх. Закрываю глаза, резко отворачиваюсь и молча выхожу из комнаты.
– Джульетта, любимая…
Я уже прошла полкоридора, когда почувствовала на плече его руку. Я напрягаюсь. Пульс мгновенно учащается. Обернувшись, я вижу, как меняется его лицо: страх уступает место удивлению меньше чем за секунду, и меня бесит, что Уорнер обладает способностью считывать чужие эмоции. Я для него всегда как открытая книга, и это невероятно злит…
– Что?
Я пытаюсь говорить грубо, а выходит напряженно. Досадливо.
– Я только… – рука Уорнера бессильно падает. Он встречается со мной взглядом, и на мгновение я замираю во времени. – Я хотел тебе сказать…
– Что? – На этот раз это звучит тихо, нервно и испуганно. Я отступаю на шаг, спасая собственную жизнь. Касл и Кенджи медленно идут по коридору, нарочно отстав, чтобы дать нам возможность объясниться. – Что ты хотел сказать?
Уорнер изучает меня. Он глядит на меня так пристально, что я задаюсь вопросом, сознает ли он, что делает. Знает ли он, что от его взгляда во мне рождается ощущение его обнаженного тела в моих объятиях, знает ли он, что своим взглядом сводит меня с ума, и мне невыносимо, что я не могу взять себя в руки, что эта ниточка между нами никак не разорвется. Наконец Уорнер говорит тихо и мягко что-то, чего я не слышу, потому что гляжу на его губы и чувствую, как горит кожа при одном воспоминании о нем, и это было еще вчера, еще вчера он был моим, и я чувствую поцелуи Уорнера на своей коже, и чувствую его во мне…