– Что? – моргнув, переспрашиваю я.
– Я говорю, мне очень нравится то, что ты сделала с волосами.
Ненавижу его, ненавижу за то, что он делает с моим сердцем! Ненавижу свое тело за эту слабость, за страстное томление, за то, что оно тоскует по Уорнеру несмотря ни на что, и не знаю, заплакать, поцеловать его или дать кулаком по зубам, поэтому говорю, глядя в сторону:
– Когда ты собирался рассказать о Лене?
Уорнер на мгновение замирает.
– Я не знал… – он кашляет, – что ты слышала о Лене.
Я прищуриваю глаза, не решаясь заговорить (боялась, что подведет голос). Я еще не придумала, как лучше поступить, когда Уорнер почти шепчет:
– Кенджи был прав.
– Что?!
Он поднимает глаза.
– Прости меня, – тихо говорит он. – Я должен был сразу сказать, теперь я это понимаю.
– А почему же не рассказал?
– Она… я… – начинает он, – между нами не было ничего особенного. Это были отношения, основанные на удобстве и в немалой степени замешенные на приятельстве. Она для меня ничего не значит, клянусь. Если я о ней не заговаривал, так это потому, что я ее просто не вспоминал.
– Вы же два года встречались!
Он качает головой:
– Это не были два года серьезных отношений или хотя бы постоянного общения. – Уорнер вздыхает. – Любимая, Лена живет в Европе, наши встречи были нечастыми и короткими. Чисто физические контакты, а не настоящие отноше…
– Чисто физические, – ошеломленно повторяю я. Меня качнуло назад, и я едва не упала – слова Уорнера прошлись по мне острым осколком, раздирая плоть. Такой боли я не ожидала. – Ничего себе… Ясно.
Теперь я не могу не думать об их сплетенных телах, о двух годах, которые он провел обнаженным в ее объятиях…
– Нет, подожди, – говорит он, и настойчивость в его голосе возвращает меня в настоящее. – Я не это имел в виду. Я же… я… я не знаю, как объяснить, – таким расстроенным я его еще не видела. Уорнер качает головой: – До встречи с тобой я жил… иначе. Я был одинок и никому не нужен. И мне никто не было нужен, я ни с кем не хотел сближаться. Ты была первым человеком, с которым я…
– Прекрати, – качаю я головой. – Просто замолчи, ладно? Я устала, мозги плавятся, у меня нет сил все это слушать…
– Джульетта!
– Сколько у тебя еще секретов от меня? – не выдерживаю я. – Сколько мне о тебе еще узнавать? О себе, о моей семье, о моей истории? Об Оздоровлении и о моей настоящей жизни?
– Клянусь, я не хотел сделать тебе больно, – говорит он. – Я не хочу ничего от тебя утаивать. Но такие отношения для меня внове, любимая, и я не знаю, как…
– Ты от меня уже многое утаил, – упрекаю я, чувствуя, как и в самом деле тают силы. Невероятной силы головная боль взламывает мою броню. Не выдержав наплыва чувств, я говорю: – Я о тебе многого не знаю… Я почти ничего не знаю о твоем прошлом, о нашем настоящем – я уже не знаю, во что верить!
– Спроси меня что хочешь, – предлагает он. – Я расскажу все, что ты хочешь знать.
– Кроме правды обо мне и моих родителях?
Уорнер бледнеет.
– Ты собираешься вечно скрывать от меня факты? – интересуюсь я. – Ты с самого начала не собирался говорить, что меня удочерили?
Он дико смотрит на меня. Глаза блестят от эмоций.
– Ответь на вопрос, – требую я. – Скажи мне хотя бы это! – Я шагаю вперед, оказываясь совсем близко и ощущая дыхание Уорнера на своем лице. Так близко, что я почти слышу, как бьется его сердце. – Ты мне вообще собирался об этом говорить?
– Не знаю.
– Не лги!
– Право же, любимая, – он качает головой. – Наверное, сказал бы, – он устало выдыхает, будто от этого признания у него кончились силы. – Не знаю, как тебя убедить, что я берег тебя от лишней боли. Я действительно думал, что биологические родители мертвы. Теперь я вижу, что скрывать это от тебя было неправильно, но я же не всегда поступаю как по учебнику… Прошу, поверь, я не хотел сделать тебе больно. Я не собирался намеренно утаивать от тебя информацию. Рано или поздно, выбрав момент, я сообщил бы тебе правду. Я просто выжидал удобной минуты…
Я уже не знаю, что чувствовать.
Я смотрю на Уорнера, на его опущенный взгляд, на движение кадыка, когда он пытался справиться с приливом эмоций, и что-то во мне ломается. Какая-то стена сопротивления начинает крошиться.
Он выглядит таким беззащитным и юным…
Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, я поднимаю глаза, вглядываясь в его лицо, – и вижу, ловлю тот момент, когда он ощущает перемену во мне. В его глазах будто просыпается жизнь. Уорнер подается вперед, и мы оказываемся так близко, что я не решаюсь заговорить. Сердце бьется болезненно сильно, и мне ничего не нужно, лишь бы мне напоминали о каждом нашем миге и прикосновении. Меня обволакивает запах Уорнера, тепло его тела, его дыхание, золотистые ресницы и зеленые глаза. Почти машинально я касаюсь его лица – мягко, будто передо мной призрак или соткавшаяся из воздуха греза, и кончики пальцев проходятся по щеке, обводят подбородок и останавливаются. У Уорнера прерывается дыхание. Он дрожит всем телом,
когда мы прижимаемся друг к другу, будто в воспоминании
закрыв глаза
и легонько касаясь друг друга губами
– Дай мне еще шанс, – шепчет он, касаясь лбом моего лба.
У меня ноет сердце.
– Пожалуйста, – тихо повторяет он, придвинувшись еще ближе, и его губы касаются моих. Осторожно взяв мое лицо ладонями, он говорит: – Клянусь жизнью, я тебя не разочарую!
И целует меня, прямо здесь, в гуще событий, на глазах у всех. Меня переполняют чувства, голова идет кругом, а он прижимает меня к себе, и я не могу спасти себя от себя самой, не удерживаю стон, когда он целует меня, и я забываюсь в его вкусе, в тепле его тела, в его объятиях, и
резко отстраняюсь
отступаю так быстро, что едва не оступаюсь. Я тяжело дышу, щеки горят. В душе растет паника.
Уорнер молча смотрит на меня, и его грудь ходит ходуном от волнения, и в голову не приходит ничего правильного или разумного о том, что только что случилось, или о поднявшейся во мне буре эмоций, кроме…
– Это нечестно, – шепчу я, борясь с подступившими слезами, от которых щиплет глаза. – Это нечестно!
И, не желая слышать ответ, я бросаюсь бежать по коридору в бывшие покои Андерсона.
Уорнер
– Гром в раю, мистер Уорнер?
Я хватаю его за горло – от шока его лицо искажается – впечатываю его в стену и бешено говорю:
– Вы… Вы толкнули меня в эту невозможную ситуацию. Зачем?
Касл пытается сглотнуть, но не может. Глаза у него широко открыты, но в них нет страха. Когда он наконец начинает говорить, голос звучит хрипло, полузадушенно.
– Вы должны были это сделать. Без этого нельзя. Ее нужно было предупредить, и предупреждение должно было исходить от вас.
– Я вам не верю! – кричу я, еще сильнее ударяя его о стену. – Зачем я вообще вам доверял!
– Сынок, ты уж поставь меня на пол.
Я отпускаю его, и он судорожно вдыхает несколько раз, прежде чем ответить:
– Я не лгал тебе, Уорнер, ей нужно было узнать правду. Узнай Джульетта от других, она бы вас не простила. А теперь, по крайней мере, со временем… – он закашлялся, – может, и простит. Это ваш единственный шанс обрести счастье.
– Что? – Я опускаю руку. – С каких пор вас заботит мое счастье?
Касл долго молчит, растирая горло и глядя на меня. Наконец он отвечает:
– Думаешь, я не знаю, что отец с тобой сделал? Через что он заставил тебя пройти?
Теперь уже отшатываюсь я.
– Думаешь, я не знаю твою историю, сынок? Думаешь, я впустил бы тебя в мой мир, укрыл среди нас, если бы считал, что ты способен нам навредить?
Я тяжело дышу, вдруг смутившись и чувствуя себя беззащитным.
– Вы ничего обо мне не знаете, – возражаю я, зная, что лгу.
Касл улыбается, но заметно, что ему обидно.
– Ты еще мальчик, Уорнер, – тихо говорит он, – тебе только девятнадцать лет, ты об этом все время забываешь. У тебя нет опыта, ты не понимаешь, что уцелел чудом. Впереди у тебя вся жизнь, – он вздыхает. – Я пытался объяснить то же самое Кенджи, но он такой же упрямец…
– У нас с ним нет ничего общего!
– Ты знаешь, что ты на год моложе его?
– Возраст не имеет значения, почти все мои солдаты старше меня!
Касл смеется.
– Вы, ребята, слишком много выстрадали, – говорит он, качая головой. – У вас у каждого своя трагедия. Неуравновешенные, неустоявшиеся характеры… Я всегда хотел помочь, как-то поправить, улучшить мир для вас, молодых.
– Можете отправляться спасать мир куда-нибудь еще, – парирую я. – Нянчитесь с Кишимото как вам заблагорассудится, но я не ваш подопечный. Мне ваша жалость не нужна.
Касл только наклоняет голову.
– Тебе не избежать моей жалости, Уорнер.
У меня сжимаются челюсти.
– Вы, мальчишки, – взгляд Касла на минуту становится далеким, отсутствующим, – напоминаете мне моих собственных сыновей.
Я молчу.
– У вас есть дети?
– Да, – и я ощущаю от Касла волну страшной боли, когда он договаривает: – Были.
Я невольно отступаю на несколько шагов, чтобы уйти от шквала чужих эмоций, и смотрю на него с удивлением и любопытством. С сочувствием.
– Эй!
При звуках голоса Назиры я резко оборачиваюсь. Она стоит с Хайдером, и вид у них мрачный.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Нужно поговорить, – она бросает взгляд на Касла. – Вас зовут Касл?
Тот кивает.
– Я знаю, что вы дока в этих делах, Касл, поэтому мне и вас придется посвятить в дело, – Назира обводит пальцем круг в воздухе, обозначив всю нашу тесную компанию: – Нам нужно поговорить, и немедленно.
Джульетта
Странная штука – не знать покоя. Сознавать, что куда ни пойди, тебе не скрыться. Что угроза боли всегда на волосок от тебя. Я не нахожусь в безопасности, даже запертая в этих четырех стенах, я никогда не была в безопасности, выходя из дома, и не чувствовала себя в безопасности все четырнадцать лет, прожитых дома. Лечебница убивает людей каждый день, мир уже научили бояться меня, и мой дом мало чем отличается от лечебницы – отец запирал меня в комнате на ночь, а мать кричала, что я адское отродье, которое она вынуждена растить.