ро поправился и узнал, что они вернулись из-за Марты, точнее — из-за сообщений, которые доставлял юной мексиканской шаманке один из подчиненных ей духов. С Мартой у меня никогда не было близких отношений — я ей абсолютно не нравился, она же не казалась мне кем-то, заслуживающим внимания. Но все же, я должен признать, что на фоне большинства других людей она отличалась в лучшую сторону: также, как серый, ничем не примечательный человек может показаться гением на фоне олигофренов. Во-первых, она умела общаться с различными мелкими духами. Ничего особенного в том древнем мире, который я помню, совершенно обычный талант — но в современном мире это было что-то совсем редкое и уникальное, вроде мамонта, бродящего по Сибири. Она напоминала мне о временах, когда магии было много, когда повсюду водились твари, встретить которых сейчас можно лишь в легендах. Не знаю, кем был я в ее представлении — подозреваю, что каким-нибудь злобным индейским демоном, искусно притворяющимся человеком — знаю только, что она старалась избегать любых контактов со мной. Она (и это вторая из ее положительных черт) боялась меня, но боялась правильно. Она не паниковала, а, трезво оценивая опасность, вела себя так, чтобы свести эту опасность к минимуму. Некоторых учеников ШАД, когда они слишком забывались, мне приходилось слегка встряхивать и приводить в чувство, Марту — никогда.
Так вот, вертолет унес эту троицу в соседний город, но Марта хотела знать, что происходит в Праге, и отправила туда одного из своих духов — пошпионить за мной. Так они узнали, что Паук убит, а я нахожусь при смерти. Марта не пошевелила бы и пальцем, чтобы спасти меня, но Бьянка и Клайв мыслили иначе. Вместо того, чтобы сесть на самолет, вылетающий в Эленгард, они заставили пилота вертолета отвезти их обратно в Прагу. Пока Бьянка лечила меня, Клайв, Марта и сам герр Рихтер обыскивали город, руководя отрядами огнеметчиков, уничтожая паучат и ускоряя распад призрачной паутины. А потом, когда город был очищен, мы все вместе улетели домой.
Вот, пожалуй, и все. Но теперь, когда спустя почти год после тех событий начались все эти странные покушения, я вновь мысленно возвращаюсь к событиям в Праге и думаю о том, что же имел в виду Паук, в последний миг перед неотвратимой гибелью прошептавший мне: «Наследник…» ? Что он хотел сказать? Могла ли эта тварь незадолго до нашей встречи породить кого-то, столь же сильного и хитрого, как она сама, но более близкого к человеческому миру, способного мыслить и планировать также, как это делают люди? И не обещал ли мне Паук перед свой смертью столкновение с этим «наследником»? Мол — «пусть ты отверг предложенный мир, но жить спокойно в нем ты не будешь, и мой наследник рано или поздно доберется до тебя»? Пауку не составило бы проблемы подчинить нескольких высокопоставленных военных шишек и заставить их организовать доставку на крышу «Алимитед хеус» боевого робота.
Версия с «наследником Паука» все объясняла. И все же… все же мне казалось, что я чего-то не учитываю. Было что-то еще, лежащее под самым носом, что ускользало от моего внимания…
Я провел несколько часов, то пробуждаясь, то вновь погружаясь в дремоту и вновь возвращаясь к воспоминаниям о Пауке. Паук видел во мне кого-то, схожего по духу с ним самим — то, что он не видел во мне человека, явствует из самого характера предложения, которое он мне сделал… Марта Леонардес, предпочитавшая обходить меня стороной — а в случаях, когда она все же бывала вынуждена оказаться со мной в одном пространстве, принимавшаяся беззвучно, одними губами, шептать свои индейские заговоры против злых духов… Может быть, они оба были не так уж далеки от истины? Раз существуют перерождения души в различных телах (а то, что они существуют, я знал совершенно точно), может существовать и какой-нибудь закон, определяющий характер этих перерождений. Может ли человек, сознательно и упорно творящий зло, в конечном итоге родиться в мире демонов? Предположим, что да. А раз так — может быть, я представляю собой противоположный вариант? Может быть, когда-то я и впрямь был демоном, но за какое-нибудь ужасное (для демона) преступление — вроде бескорыстного доброго поступка — обречен проживать одну человеческую жизнь за другой, до тех пор, пока не исправлюсь и не восстановлю целостность своей бездушной и глубоко порочной натуры? И что, интересно знать, мне для этого нужно сделать? Вырвать Бьянке сердце, предварительно подвергнув ее самым зверским и извращенным пыткам?.. Да ну к черту. Даже если это правда, таким путем к осознанию себя-настоящего я не пойду. Человеческая реальность за тысячи лет мне порядком приелась, но еще не настолько. В чем-то я даже привык к людям, местами даже стал более терпимым…
…От всех этих бредовых фантазий меня оторвал, вырвав из полудремы, телефонный звонок. На табло отобразился номер моего наставника. Что ему нужно в такое время?..
— Доброй ночи, герр Рихтер.
— Дил, ты еще не спишь?..
— Уже нет. — Я улыбнулся.
— Извини, что разбудил. Ты ведь, кажется, всегда хотел побывать в Китае?
— Да, — я сделал короткую паузу. Вопрос меня насторожил. — А что такое?
— Ты летишь туда завтра. Утром за тобой заедут.
— Что случилось?
— Ничего, — усталый вздох. — Ничего нового. Просто тебе нужно… исчезнуть на какое-то время. Тогда, возможно, все утрясется… По крайней мере, я на это надеюсь.
— Что утрясется?! Я вас не понимаю.
— Я не могу объяснить всего прямо сейчас. Вернешься из Китая — поговорим. Не спорь, пожалуйста. Сделай то, что я прошу.
Я долго молчал, прежде чем ответить. Мне не нравились те условия, в которые меня пытался поставить герр Рихтер. И все же… и все же я понимал, что у него могли быть причины так поступать. Он умный человек и знает меня. Знает, как я реагирую на те или иные вещи. Связь, сформировавшаяся между нами за прошедшие годы, очень хрупка и ее легко разрушить. Достаточно лишь раз предать мое доверие. Рихтер — не Бьянка, в нем нет той странной силы, которая есть в ней и которая заставляет стихать бушующую во мне жажду разрушения; силы, которая согревает мою холодную душу, приближая ее, насколько это вообще возможно, к человеческому миру, с его любовью и состраданием. Герр Рихтер, скорее, сроден Марте, хотя многократно умнее ее и хитрее: он хорошо чувствует флажки и знает, где категорически нельзя за них заступать. Между нами существует своего рода договор, и если он будет нарушен, я просто перестану отличать этого человека от всех остальных людей.
— Хорошо, — вздохнув, сказал я. — Китай так Китай. Пойду собирать вещи.
14
Самолет совершил посадку в нанкинском аэропорту. Все мои вещи уместились в небольшой рюкзак; у моего спутника, Линь Хуна, вещей было и того меньше. Линь — Норрижский гражданин китайского происхождения, агент ВЕСБ, приставленный ко мне Рихтером в качестве спутника и переводчика. Хотя я и надеялся, что, оказавшись в Китае, вспомню свою прошлую жизнь в нем настолько хорошо, что вновь смогу говорить на том языке, которым когда-то отдавал приказания огромной армии, растянувшейся от горизонта до горизонта, все же нельзя было рассчитывать, что даже и в этом случае я окажусь понят людьми, живущими на этой земле в нынешнее время. Прошло несколько тысяч лет, язык неузнаваемо изменился также, как изменился с тех пор сам мир. Поэтому я не стал особенно рьяно возражать против общества Линя: я планировал насыщенную культурную программу, и помощь переводчика будет совсем не лишней.
Рихтер подобрал хорошего исполнителя и правильно подготовил его: Линь беспрекословно выполнял мои распоряжения, не лез с разговорами и не пытался влиять на мое поведение. В первый же день я приволок в номер гостиницы симпатичную китаяночку, которую подцепил тут же, на улице. Избавленная от культурных стереотипов и привитых в ходе воспитания императивов, она превратилась в великолепное похотливое животное, обществом которого я наслаждался почти всю ночь. Я не знал китайского, она — норрижского, но, тем не менее, мы прекрасно поладили. Линь повел себя паинькой и все это время провел в своей комнате, покинув ее лишь после того, как девушка ушла.
Некоторое время мы обсуждали маршрут поездки и то, каким транспортом лучше воспользоваться. Линь предлагал скоростные аэропоезда, но мне не было нужды куда-либо спешить, наоборот, хотелось иметь возможность в любой момент остановиться и провести неограниченное время на понравившемся месте: я надеялся, что найду здесь хоть что-нибудь знакомое, что запустит цепочку воспоминаний, связанных с этим местом. И вот, мы взяли напрокат машину и отправились в Хэфэй, оттуда в Сюйчан, и далее на север, приближаясь к Великой Стене.
Мы часто останавливались, но увы — все оставалось незнакомым. Сохранилось ли хоть что-то от той страны, в которой я когда-то жил? Не все ведь превращено в автострады, фабрики и гипермаркеты? Нужно было поискать там, где еще сохранилась дикая природа и вот, миновав Сюйдэ, мы свернули на проселочную дорогу и ехали, минуя одну деревушку за другой, так долго, как только могли, а когда дорога закончилась — оставили машину в одной из деревень и дальше пошли пешком.
Когда мы ночевали у гор Циляньшань, с вершины спустился белый тигр. Линь Хун не видел его, поскольку создание это было той же породы, что горгоны и смоки — оно было способно входить в человеческую реальность и покидать ее по своему желанию. Затем тигр стал человеком — низеньким, совершенно седым стариком в просторных белых одеждах, и Линь недоуменно уставился на него, задаваясь вопросом, откуда старик тут взялся. Линь спросил у него что-то на китайском, но цзинь проигнорировал вопрос — он смотрел только на меня.
— Давно здесь не было таких гостей, как вы, достопочтенный господин, — старик поклонился. Он говорил на тфонхо — наречье духов, на языке, который слышит душа, а не ухо. Я его понимал, а вот Линь — нет, хотя, вероятно, и он ощущал что-то: во всяком случае, он смотрел на старика слегка ошеломленным взглядом.
Я прищурился. Неужели мне все-таки удалось наткнуться на след своего прошлого?..