новодных рыб и изрядное количество хлореллы[65], которой малькам полагалось питаться. Увы, на высшие организмы вода Лио оказывала вполне благотворное влияние, водоросли же сдохли практически сразу. Рыбки тоже. От голода.
«Привратниками» на Лио служили ручьи. Ключами — камни со дна этих ручьёв. Якорями, как нетрудно догадаться, отколотые от этих камней кусочки. Годился далеко не каждый ручей, но, в целом, уйти из Лио «куда-то» проблемы не составляло. Проблемой было уйти туда, куда нужно — подавляющая часть ручейков имела нехорошую привычку менять русло по собственному настроению, пересыхать без видимых причин, а то и нагло занимать «чужое» пространство, и путник, идущий привычным маршрутом, вполне мог оказаться совсем не там, где планировал. Но, что было куда хуже, точно так же вели себя и их тени.
Встречались и ручьи, так сказать, «стационарные», не меняющие своего положения десятилетиями, а то и веками. Но такие явления в Лио были редкостью и, насколько знал Оррин, во всей Эллане существовало одно-единственное место, где тень ручья Лио оставалась на одном и том же месте уже лет с тысячу. Местных лет.
Отвечая на вопрос старого друга, он не стал пересказывать всю эту теорию, ограничившись лишь кратким резюме. И выводом касательно того, что лично ему, Оррину, другого способа гарантированно попасть на Лио не известно.
— Всё верно, — кивнул Урмас. — Всё верно, дрруг мой. Только вот беда какая, высох ручеёк-то.
— Высох? — вскинул брови Фаррел. — Тень ручья Лио высохнуть не может. Исчезнуть, это да, для Лио такое в порядке вещей, хотя ручей Каэр Тора просуществовал… сколько?
— Он был здесь, когда мы пришли. Так что не знаю. Может, это вообще самый долгоживущий ручей. Но сейчас он иссяк. Сперва воды становилось всё меньше и меньше, потом сочились лишь капли. Где-то с год назад пропали и они. Гномы исследовали скалу, из которой брал начало ручей, но ничего определённого сказать не смогли.
— Крепость осталась без воды?
Арраук изобразил обиду.
— Ты что ж, думаешь, что мы не позаботились о колодцах? — хмыкнул он, окидывая всадника изумлённым взглядом. — Под нами, всего в полусотне локтей, водоносные горизонты. Если Каэр Тор обложат, мы осаждающим воду прродавать сможем. По медяку за бочку. Озолотимся.
— Печально…
Урмас встал и, обогнув стол, положил руку другу на плечо.
— Это сильно нарушает твои планы?
— Скажем, это заставляет их пересмотреть, — поморщился Оррин. — Лио меня устраивал куда больше, чем любой другой путь из Элланы, который я смог бы отыскать.
— Развилка… — понимающе хмыкнул арраук.
Всадник лишь кивнул. Многочисленные острова Лио изобиловали ручьями, речушками и прочими водными артериями, сосудами и капиллярами. Преследователю нелегко будет определить, куда именно сунулись беглецы. Жаль, что эта дорога теперь закрыта.
— Мы пробовали пустить по пересохшему пути воду, — сообщил Урмас, отводя в сторону взгляд, словно стесняясь столь дилетантских действий, — и воспользоваться ключом. Не вышло.
И не могло выйти. Тень «привратника», хотя и кажется неотъемлемой частью мира, на самом деле с ним ничего общего не имеет. Тот дуб на Земле, что являлся тенью эльфийского мэллона, можно срубить — это будет просто дерево, пригодное хоть на доски, хоть на дрова. А тень останется, просто будет невидима, и если точно знать место, то использовать кору-ключ можно просто помахав ею в воздухе. А вот если срубить сам мэллорн, хоть и думать о подобном святотатстве неприятно, то исчезнет и его тень, и сколько не тыкай в дуб ключом, ничего не произойдет.
Фаррел встал, подошёл к узкой прорези то ли окна, то ли — что более вероятно — бойницы. За ужином и беседой время летело незаметно и сейчас небо уже сбросило звёздчатое покрывало, пылая алыми красками рассвета.
— Что думаешь делать дальше?
Он пожал плечами. Что сказать старому другу? Попросить убежища в крепости, запереться за каменными стенами и принять бой, если предчувствия не обман и ша-де-синн явится к Каэр Тору — один, с компанией себе подобных или с армией эльфов и людей? В искренности Урмаса он не сомневался ни на мгновение, если арраук сказал, что готов принять бой, значит, так и есть. И сейчас могущественного тана (а контролировать три горных крепости и, по меньшей мере, шесть тысяч отменно обученных воинов — не признак ли могущества) ничуть не беспокоило осознание того, что бессмертный охотник, если поднапряжётся и не пожалеет времени, сумеет одолеть горных воителей и в одиночку. Долг чести — людям есть чему поучиться у аррауков. Да и суашини, если на то пошло. Оррин не обманывал себя — его личная преданность делу и стремление любой ценой защитить возрождённого есть не более чем следствие полученного в незапамятные времена приказа. И счастье, что тот приказ был отдан в достаточно мягких формулировках, оставляя исполнителям свободу манёвра. Ему хотелось бы думать, что он искренне привязан к Лене и желает защитить её просто потому, что она — девчонка, толком не начавшая жить. Но… но он понимал, что возникни необходимость — пожертвует ею, не раздумывая, ради исполнения воли давно почившего хозяина. Несмотря на всё её обаяние молодости.
Крепость — не выход. Имей он уверенность, что от вставшего на след охотника удастся отбиться — да, пожалуй, готовность аррауков к самопожертвованию вполне можно было бы использовать. Она и сейчас пригодится — не убить ша-де-синн, так хоть задержать на какое-то время. Но лишних жертв лучше избежать.
— Дальше я думаю немного поспать, — наконец сообщил он. — С ног валюсь.
— Это вино, — авторитетно уверил его Урмас. — Коваррная штука, голова соображает, а ноги отнимаются. Комнату тебе приготовили, а девчонка твоя спать будет долго, от сонного-то отвара. Да оно и славно. Как говорят у нас, сон прриносит мудрые мысли.
— Это у всех говорят, — хмыкнул Оррин, — что у людей, что у суаши. Слова разные, суть одна.
Поспать ему не дали.
Суашини могут обходиться без сна долго. На четвёртые или пятые сутки накопившаяся усталость начнёт оказывать влияние на скорость реакции, но и тогда воин-суашини останется отменным бойцом, в сравнении с которым сколь угодно хорошо обученный человек будет выглядеть черепахой. Но если речь идет о по-настоящему серьёзном противнике, лучше встречаться с ним как следует отдохнувшим. За прошедшие века Оррин, в иных местах известный как Фрейр, приучил себя не выделяться — спал как все, каждую ночь, если не происходило чего-нибудь экстраординарного, ел регулярно. И сейчас приобретённая привычка вышла боком — глаза слипались, тело казалось ватным, а в голове билось одно-единственное желание — зажмуриться и провалиться в сон ещё часика на два. А лучше — на все пять.
Увы, воин в массивных доспехах — интересно, зачем аррауки таскают на себе весь этот металл, находясь в относительной безопасности цитадели — нарочито шумно топтался у дверного проёма. Потрясти гостя за плечо вроде бы как и невежливо, но создать ему условия, с мирным сном несовместимые, можно и без подобных жестов. Для усиления эффекта стражник демонстративно громко выдал, обращаясь к невидимому собеседнику:
— Уважаемый гость скорро проснётся, Гаррта, тащи таз для омовения!
И сказано это было отнюдь не шёпотом. Оррин поморщился — вроде и не так уж много вчера выпил — хотя чаши у гостеприимного Урмаса ничего общего с напёрстками не имели, но в прошлом приходилось вливать в себя и побольше, и покрепче. Видать, винцо-то и в самом деле коварное, пусть и кажется слабеньким.
— Гость уже проснулся, — пробурчал он недовольно.
Воин то ли намёка не понял, то ли пропустил его мимо ушей. Аррауки — народ сложный. С одной стороны, вроде бы как и мирный — за весь период их пребывания на Эллане, насколько Оррину было известно, ни разу обитатели горных крепостей не выступали в качестве агрессора. В глобальном смысле, мелкие пограничные стычки не в счёт. С другой стороны, каждый арраук лет с десяти уже считался «младшим воином» и при этом никого не интересовало, какого ребёнок пола. Младший — значит, не в бой идти, но помогать старшим всем, чем можно. Не кашу готовить, этим занимались в свою очередь все, и сам Урмас, бывало, вставал к котлу или к вертелу, хотя его от подобных занятий освобождала традиция. А вот крутить, по указаниям мастера, механизмы наведения баллист и катапульт[66], подносить бойцам стрелы, оттаскивать в укрытие раненых, а то и поработать с арбалетом у специальных, ниже обычного расположенных бойниц — это для младших являлось делом привычным. Лет с пятнадцати «младший» становился «запасным» воином. В схватку их по-прежнему не пускали, берегли — но, чтобы служба не казалась мёдом, тренировали столь напряжённо, что Оррин поражался — как молодёжь не сбежит куда-нибудь от подобных издевательств. Достаточно сказать, что в интервале от пятнадцати до двадцати лет доспехи юношам и девушкам разрешалось снимать лишь для омовения. Девушек в «запасные» определяли уже по желанию — аррауки понимали, что продолжение рода в условиях, так сказать, враждебного окружения есть задача первостепенной важности. Поэтому лет в шестнадцать все местные особы женского пола — на взгляд человека неопытного, отличавшиеся от мужчин лишь более длинными волосами и относительно мелкими клыками — оказывались замужем, а то и становились матерями.
Лозунг «мужчина может иметь столько жён, сколько способен прокормить» здесь не прижился. Сыты, обуты и одеты были все, и примерно в одной и той же степени. И голодали — если таковое случалось, тоже все. Кусок мяса в миске сотника ничем не превосходил тот, что доставался немощному старику, одинокой женщине (редко, но встречались и такие) или заурядному «запасному» юноше. Добыча, взятая в бою или полученная в качестве выкупа за пленников от проигравшей стороны (сами аррауки проигравшими становились крайне редко) считалась собственностью общины. Золото и серебро шло на закупку продовольствия и иных необходимых в быту вещей, редкое оружие распределялось по жребию среди тех, кто выражал желание им обладать, а, скажем, драгоценности… К ним аррауки относились с полнейшим равнодушием, а вот кое-кто из благородных тэнов захлебнулся бы слюной от зависти при одном лишь случайном взгляде на содержимое сундуков в сокровищнице крепости.