ть вдохновенно даже о самых простых делах, то Элинор была его разумом, ее умело заданные вопросы заставляли думать даже глупца. Мне доставляло огромное наслаждение слышать, как она спорит с Горридом, доказывая, что лучше иметь сильного правителя чем позволять всем делать, что им угодно, или демонстрирует застенчивому Рошу всю тщетность его попыток постичь стихосложение.
Мне нравилось слушать разговоры, иногда мне и самому было что сказать, но я редко позволял себе вмешиваться. Элинор делала все, чтобы наша стычка не повторилась. Общаясь с принцем или со мной, она была вежлива, но холодна. Думаю, она делала это только из-за Блеза. Но мое постоянное присутствие, казалось, постепенно разрушало выстроенную между нами стену. И если меня не приглашали высказаться, я просто получал удовольствие, слушая других.
Александр держался особняком, никогда не заходя дальше обычного «все хорошо» в ответ на вопросы Блеза о его здоровье. Он всегда сидел в стороне, подальше от костра. Иногда он наблюдал за людьми, как они болтают, шутят, ссорятся. Иногда он поворачивался к ним спиной и разглядывал людей, сидящих у других костров. Принц беспокоил меня, но он отгородился и от меня, как и ото всех остальных, и я не мог найти ключа, чтобы снова отпереть дверь в его сердце.
Однажды вечером, когда мы провели в долине уже месяц, Фаррол спросил меня, как заставить огонь гореть сильнее и ярче, и я начал рассказывать ему о простейших заклинаниях, что было очень непросто, потому что эти слова и действия стали частью меня самого еще в раннем детстве.
– Нет, это слово «фелиид», что означает «пламя», а не «флидд», «сырость», – сказал я, когда костер зашипел и едва не погас, а потом взметнулся выше котелка. – И не нужно произносить его вслух.
– Но когда я просто думаю его, ничего не происходит… даже если я думаю верное слово. – Голос Фаррола дрожал от обиды.
Я улыбнулся, несмотря на отчаяние, которое охватывало меня каждый раз, когда приходилось объяснять что-то простое.
– Понятно, в чем трудность. Ты не должен думать его. Ты должен чувствовать, выразить его мелиддой, а не языком или мыслью. В этом и состоит сложность простых заклятий. Извини, не знаю, как объяснить лучше.
Мы занимались этим почти час, Блез и Рош тоже присоединились к нам, особого успеха никто не добился, но все очень веселились. Горрид пытался варить куриные кости для супа и все время ворчал, чтобы мы прекратили, потому что пламя то поднимается столбом, то угасает, и приходится подбрасывать новые щепки. Адмет, сузейниец, лишенный мелидды, сидел на бревне и хохотал над всеми нами. На какой-то миг пламя приобрело волшебный серебристый оттенок, это означало, что у кого-то почти получилось, только я не понял, у кого.
Элинор с Александром, оба, устроились поодаль. Элинор шила что-то у горящего фонаря, а Александр сидел в нескольких шагах от костра, уронив голову на руки и полуприкрыв глаза.
– Линни, может быть, тебе тоже попробовать? – позвал Блез, когда Горрид с грохотом выронил крышку. У него из-под ног внезапно взметнулся сноп цветных искр и едва не опалил ему руки. – Тебя учили подобным вещам. Может, у тебя получится.
– Зачем мне это делать? – Она смотрела на меня, словно это я предложил ей заняться подобной глупостью. – Огонь горит и сам по себе, ему нужны только дрова и воздух. Лишь глупцы пытаются создавать подобные вещи с помощью магии.
– Эти «подобные вещи» согреют, когда нет дров, – вспылил я, отбросив всякую вежливость из-за презрения, прозвучавшего в ее голосе. – Они позволят уснуть в безопасности, когда ты один посреди пустыни, а вокруг бродят хищные звери, они помогут приготовить еду, согреть воду, обработать рану, когда под рукой ничего нет. Лишь глупцы не хотят учиться тому, что может спасти жизнь. – Последние Два года в Эззарии я только и делал, что спорил с теми, кто считал, будто магия годится только для битв с демонами и совсем не нужна в обычной жизни. Мне казалось, меня больше не волнуют эти вопросы, но, как выяснилось, я ошибся.
Щеки Элинор вспыхнули, она поджала губы и вернулась к своему шитью. Наш разговор остудил общее веселье.
Идиот. Мог ли ты задеть ее более явно? Надеясь исправить неприятное впечатление от нашей перепалки, я попытался вернуться к уроку.
– Конечно, может показаться глупым поддерживать и без того горящий огонь. Гораздо полезнее и сложнее создать новый на пустом месте. Попробуйте… здесь. – Я положил пук травы на плоский камень. – Измените образ в своем сознании, сначала попытайтесь увидеть траву, почувствовать ее сухость, ощутить ее запах, потом представьте искру, быструю, горячую, жар, первый дымок, и используйте слова «диарф инесту».
Я почувствовал вспышки заклятий в воздухе и услышал, как мои ученики бормочут: «Холодно… Она остается холодной… Не могу поймать… Тише, почувствовать, а не говорить… У меня никогда не получится… Невозможно…»
Зажечь траву на мокром камне, не касаясь руками, конечно непросто. Но в этом-то и состоит искусство… Совместить ряд образов, чувств, скрытого глубоко внутри понимания, а потом выпустить наружу теплый поток мелидды, наполнив ею слова. Закрыв глаза, я выдохнул слова диарф инесту… О боги, мне никогда не наскучит…
– Проклятье! Кто это сделал? – Фаррол стоял на коленях, уставясь на крошечное желтое пламя, пожирающее пучок травы.
Блез засмеялся и поднял кружку.
– Наш учитель, разумеется. Разве вы не чувствуете? Мы ползаем по земле, когда он парит. – Странно слышать такие слова от того, кто с легкостью превращается в птицу.
Отойдя от костра, я сел на длинное бревно рядом с Александром. Горрид вскоре объявил, что похлебка готова. Он разливал ее по деревянным мискам, а Рош передавал их сидящим. Элинор оставила шитье и принесла хлеба и сыра.
Стараясь не привлекать к себе ее внимание, я все время следил за тем, как она движется. Меня удивило то, что в ней есть мелидда. Когда эззарианские старейшины объявили, что ребенок, Блез, родился захваченным и его отнесут в лес на съедение волкам, родители Блеза забрали обоих детей и бежали из Эззарии. Они старались совсем не использовать мелидду, опасаясь, что «демон» Блеза сможет тогда как-то повредить тем, кто ведет войну с рей-киррахами. И они настояли, чтобы семилетняя Элинор тоже забыла свои уроки. Умение использовать мелидду теряется без постоянной практики. Неужели ей удалось восстановить навыки? Какие еще загадки таятся в ней?
Пока мы ели, Блез с Фарролом все время смеялись над своими попытками зажечь огонь и гадали, что еще можно создать с помощью магии. Элинор качала головой, но тоже не могла удержаться от улыбки, слушая их болтовню, даже хмурый Горрид на время забыл, как ему мешали готовить ужин.
– Тебе нравится учить других. – Элинор остановилась передо мной, наливая в мою миску добавки. Она словно продолжала прерванный разговор.
– Да. – От неожиданности я выплеснул половину содержимого себе на штаны, проклиная себя за тупость. Почему я не могу сказать что-нибудь умное или интересное, чтобы поддержать беседу?
Элинор снова опустила ложку в котелок и снова наполнила мою миску.
– Судя по всему, ты прекрасный учитель. Маттей часто помогает мне с Эваном.
Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что моя миска вдруг обратилась в сверкающий изумруд – я впился в нее глазами и уже не поднимал головы.
– Маттей замечательный юноша, – выдавил я.
– Да.
Элинор налила добавки Александру и пошла к следующему человеку. Я сидел, уставясь на дымящуюся миску.
Через некоторое время Адмет заговорил с Рошем и Горридом о разведчиках, приехавших из Сиры, небольшого городка к востоку от Загада, где было много шахт.
– Они сказали, что груз отправляют каждые две недели. В следующий раз, через пять дней, прибудут еще и новые рабы. Шахту охраняют всего двадцать человек, десять днем и десять ночью. У входа в шахту только четыре воина, и еще шесть внизу. Когда они отправят часть людей на охрану приготовленного груза и рабов, там останется всего пять-шесть воинов плюс надсмотрщики в самой шахте. Хорошо то, что над шахтами устроена запруда, они открывают ворота шлюза каждый раз, когда нужно промыть остатки породы и выбрать все золото. Фамарн говорит, что можно успеть открыть ворота и затопить шахты всего за час. Данатос поплатится за десять лет издевательств над людьми, а самые страшные копи в Империи окажутся непригодными для работы.
– Сколько человек нам послать? – спросил Горрид.
– Не больше дюжины. Двое откроют шлюзовые ворота, четверо займутся входом в шахту. Еще шестеро возьмут на себя охранников внизу и освободят рабов, прежде чем вода…
– У вас ничего не получится, – неожиданно перебил Александр сузейнийца. Хотя принц сказал это совсем тихо, почти про себя, все разом умолкли и уставились на него, будто забыли, что он тоже умеет разговаривать. – На этот раз вы потеряете больше, чем шестерых. Погибнут все. Так же как и рабы.
– Почему? – спросил Блез.
– Золотые копи Данатоса самые богатые в мире. Думаете, если он дерзиец, значит дурак? Думаете, если он негодяй, которого прокляла собственная мать, так он никогда не предполагал, что на его шахты могут напасть? Неудивительно, что вы ничего не можете изменить с такими наивными представлениями о мире и с такой тактикой.
Горрид вскочил на ноги.
– А ты хотел бы, чтобы у нас ничего не вышло, да? Ты, дерзийский…
– Данатос держит в шахте больше семисот рабов, – отмахнулся от него принц. – Почти все прикованы к скале, живут и умирают прямо там. Вам понадобится полночи, чтобы только освободить их. А ворота шлюза… Даже если вам удастся убить охранников внутри шахты и охранника и мастера у ворот, есть еще часовые за ущельем рядом со шлюзом. Точного расположения этого поста не знают даже охранники Данатоса, а семьи этих воинов держат в заложниках, чтобы сами воины не проболтались. На посту всегда стоят три лучника, сменяясь круглые сутки, и они уж точно попадут прямо в сердце разбойника, осмелившегося подойти к воротам шлюза. Лучники Данатоса лучшие в Империи. Он платит им золотом из шахты, что означает, что их семьи, хотя и в заложниках, живут очень неплохо. В шахтах и в самом деле может быть не больше двадцати охранников, но в поместье Данатоса сто пятьдесят воинов, и все они через полчаса после того, как поднимется тревога, окажутся рядом с шахтой. Но вы их все равно не увидите, потому что дерзийские воины внутри шахты успеют перекрыть вентиляционные отдушины, и все живое в шахте погибнет: вы, семь сотен рабов и они сами.