Голодные, все время кашляющие, но никогда не жалующиеся, они трудились ночи напролет, невзирая на страдания и усталость.
Пейдж могла бы всплакнуть, глядя на их мужество, но ее слезы высохли. Она опять словно оцепенела, ее чувства оказались упрятанными где-то в безопасном месте, где трагедия не могла их коснуться.
В тесной сырой пещере на берегу реки на третье утро осады у Джиджет Райел начались родовые схватки.
ГЛАВА 21
Полночь уже миновала. Схватки у Джиджет продолжались уже более восьми часов каждые две минуты, и наконец Пейдж поняла, что та готова рожать.
Пейдж и Мадлен были одни с Джиджет – остальные женщины, сделав все приготовления для принятия родов, какие могли, ушли с детьми спать в соседнюю, более просторную пещеру. В одном из углов пещеры горел маленький костер, и дым от него душил Пейдж. Тени мелькали по стенам, как жуткие привидения, и где-то неподалеку лаяли койоты.
– Напрягись, Джиджет. – Мадлен держала молодую женщину за руки, а Пейдж склонилась у соломенной подстилки, стоя между ног у роженицы.
– Я не могу. – За еле слышным ответом Джиджет последовал стон, когда началась очередная схватка.
– Я уже вижу головку твоего ребенка, ты бы видела, какие у него прелестные темные волосики, напрягись еще разок, и он будет здесь, – уговаривала ее Пейдж. – Давай, Джиджет! – Она повысила голос и жестко приказала: – Еще один разок напрягись, вот сейчас!
Пейдж переполняло чувство нереальности происходящего. Святой Боже, что она делает, принимая ребенка в пещере? Эта женщина должна рожать в клинике, она не может вздохнуть достаточно глубоко, чтобы напрячься и вытолкнуть ребенка, между схватками она кашляет кровью, у нее такое неритмичное сердцебиение. Пейдж боялась, что Джиджет может умереть во время родов. Ее стоны все усиливались и перешли в вой.
– Выталкивай, очень хорошо, ну-ка еще, Джиджет, напрягись!
Головка ребенка показалась, его маленькое тельце медленно повернулось в нужное положение, и при следующей схватке маленькая девочка оказалась в подставленных руках Пейдж.
Девочка не плакала, и Пейдж принялась трудиться над ней с привычной отчаянной настойчивостью, вдувая воздух в это хрупкое тельце, возликовав, когда девочка издала слабый плач.
Однако все старания Пейдж в конце концов оказались напрасными, потому что через два часа после родов девочка Райела умерла.
В течение долгих часов после этого, дрожа от влажного холода раннего утра, Пейдж боролась, чтобы Джиджет не последовала за своей дочерью.
Вскоре после рассвета она убедилась, что Джиджет будет жить, но вид мертвого ребенка, лежавшего на одеяле на полу слабо освещенной пещеры, разрывал ей сердце. Она чувствовала себя раздавленной, лишившейся всякой энергии и надежды.
Мадлен обмыла девочку и завернула ее в чистый мягкий кусок фланели.
– Мне так хотелось спасти ее, – шепнула Пейдж Мадлен, когда они прибирали в пещере. – Должно же было быть что-то, что я могла сделать, чтобы спасти ее.
Мадлен покачала головой.
– Замолчите! – твердо приказала она. – Вы не Господь Бог! Вы сделали все, что могли, все, что мог сделать кто бы тут ни был, это все, что каждый из нас может потребовать от себя.
Она передала тельце ребенка матери и нежно погладила маленький безжизненный сверток, который Джиджет прижимала к груди. Слезы медленно текли по ее худенькому лицу.
Как всегда в таких случаях, у Пейдж ожила память о ее собственном ребенке, и на какой-то момент при взгляде на ребенка Джиджет чувство потери вспыхнуло с новой силой.
Она знала, что и Мадлен сейчас вспоминает о своих умерших детях, но, как ни странно, ни одна из них не плакала.
Наверное, подумала Пейдж, обе они выплакались давно. Быть может, обе они понимали, что раны зажили, остались только шрамы.
Впервые Пейдж почувствовала себя неодинокой в своей печали. Когда умер ее ребенок и позднее, когда на руках умирали новорожденные, она всегда ощущала себя одинокой и виноватой.
Здесь, в этой мрачной пещере, она чувствовала себя хорошо, общество этих женщин утешало.
Снаружи доносился мерный шум реки, и это как-то успокаивало. Время от времени вспыхивающая перестрелка казалась далекой и несущественной, частью мужского мира войн и кровопролития.
Здесь, в этой мрачной пещере, женщины объединились в ритуале, более древнем даже, чем война, в ритуале рождения, смерти, грусти и наконец приятия.
Через некоторое время Мадлен взяла тело девочки и перенесла его на одеяло в угол. Она разожгла маленький костер и вскипятила немного воды, заварила чай, и три женщины выпили его.
Им совершенно нечего было делать, кроме как ожидать, когда кончится сражение. Джиджет заснула на своей соломенной подстилке, а Пейдж и Мадлен тихо разговаривали, вели обычный женский разговор – о своих семьях, друзьях, о своей жизни, – этот разговор вызвал улыбки на их лицах, увел их куда-то далеко от суровой реальности пещеры, битвы и мертвого ребенка.
В сумерках в узкий проход в пещеру проскользнул Габриэль, который принес с собой немного провизии и несколько одеял. Мадлен тихо заговорила с ним по-французски и показала на труп девочки. Он горестно покачал головой и перекрестился, потом развел руки, и Мадлен подошла к нему. Он прижал ее к себе, похлопав по спине грубоватым жестом, выражавшим утешение и любовь.
Его сверкающие глаза встретились с вопрошающим взглядом Пейдж, и он покачал головой.
– Все кончено, – сказал он по-английски с сильным акцентом. – Мы разбиты. Райел пошел во вражеский лагерь и подписал бумагу о капитуляции. Но без меня. Дюмон никогда не сдастся – они должны для этого сначала убить меня.
Пейдж окатила волна эмоций – облегчение от сознания того, что сражение закончено, смешавшееся с сочувствием к этому сильному храброму метису, который отчаянно сражался против превосходящих сил противника.
– Луи!
Оттуда, где она лежала, Джиджет услышала, что говорил Габриэль. Она снова и снова повторяла имя мужа, и Габриэль подошел к ней и опустился на колени.
– Я отвезу сейчас Мадлен на ферму моего отца, там она будет в безопасности, – сказал он Джиджет. – Луи просил, чтобы ты и дети отправились с нами. Я знаю, что тебе это тяжело, но мы должны спешить. – Его взгляд обратился на маленькое, завернутое в одеяло тельце. – Я сделаю так, чтобы доставить этого ребенка к священнику для надлежащих похорон, но мы не можем ждать. Мы должны немедленно уехать.
Он обернулся к Пейдж.
– Мадам, вы свободны. Я благодарю вас за все, что вы сделали для моего народа. Генерал англесов сейчас в деревне. Я позабочусь о том, чтобы вы в целости и сохранности добрались до него.
– Там есть раненые, Габриэль? Сначала, если вы не возражаете, я сделаю для них все, что смогу.
– Мерси, мадам. Я буду вам весьма благодарен. Трое из моих верных метисов ранены, еще двенадцать убиты. Их отнесли в церковь, англесы всю остальную деревню сожгли.
Пейдж собрала остатки медикаментов, имевшихся у нее, а Мадлен помогала Джиджет встать и одеться. Обе женщины, слабые и плохо одетые, ужасно кашляли на холодном влажном воздухе. Пейдж взяла два одеяла из тех, что принес Габриэль, и набросила им на плечи.
Настал момент, когда Пейдж должна была прощаться с ними.
Она сунула маленький пакет с лекарствами в руки Мадлен – это было все, что она могла дать ей, и обняла эту женщину, которую полюбила, не желая отпускать ее к ожидавшей ее судьбе, про которую Пейдж знала, что она может быть только трагической. Слишком взволнованная, чтобы говорить, она несколько минут держала ее в своих объятиях.
Глаза Мадлен были полны слез. Она оторвалась от Пейдж и, повинуясь какому-то импульсу, сняла медальон, который всегда носила, и повесила его на шею Пейдж.
– Это на счастье вашему ребенку, – произнесла она дрожащим голосом. – С Богом, мой друг!
В середине мая в прерию пришла весна, и жители Баттлфорда начали оправляться от того месяца, который они провели в осаде. Пока они отсиживались за стенами форта, многие их дома и большинство ферм за пределами города оказались сожжены мародерами-индейцами.
Магазин Компании Гудзонова залива был разграблен и сгорел дотла.
Дом Пейдж, стоявший на холме и вдалеке от города, каким-то чудом оказался одним из немногих зданий, переживших осаду, которые остались нетронутыми, может быть, из-за своей близости к форту.
Майлс наезжал туда, но не мог жить там в одиночестве. Он снова занял свою комнату в госпитале и проводил там бессонные ночи, читая, меряя шагами комнату, стараясь думать или, наоборот, не думать о Пейдж.
Единственная для него возможность не сойти с ума была в том, чтобы не верить, что ее нет в живых. Он уверял себя, что ее держат заложницей и что когда восстание кончится, она вернется домой.
Несколько дней назад до Баттлфорда дошло известие о капитуляции Райела, значит, восстание закончилось.
А ее все не было. Днем и ночью Майлс ждал известий о ней. Он расспрашивал каждого раненого солдата, каждого разведчика, которые добирались до форта, не видели ли они ее или слышали что-нибудь о ней, но никто не мог ему ничего сообщить.
Настало время, когда надежда почти истаяла, и он пришел в совершенное уныние. Он проводил свои дни за писанием срочных рапортов комиссару с просьбой прислать медикаменты, одеяла, кухонные принадлежности, инструменты, кровати: командиры в форте отдали поселенцам все, что могли.
Майлс заставлял себя заниматься делами, ухаживать за ранеными, писать рапорты, следить за чистотой, занимаясь учетом всего того, что осталось в его аптеке, но голова его была занята совсем другим.
Он не мог избавиться от ужасного чувства, что напрасно ждет Пейдж, что она погибла где-то в прерии.
Это случилось перед наступлением вечера. Он шел по двору казармы, направляясь к резиденции комиссара, чтобы передать ему донесения, когда произошло какое-то движение у ворот. Он услышал окрик часового, после чего ворота открылись.