начается лично ему.
— Вы имеете в виду — не украл ли кто скунса?
— Не-е, — протянул Тайсон. — Дикое животное украсть нельзя — они принадлежат всем.
Я закатил глаза.
— Ну, — сказала Джоди, — должно быть, кто-то решил, что этот скунс принадлежит ему.
И она рассказала, что несколько ночей назад кто-то выставил заднее окно и стибрил скунса.
— Бог знает, как они сумели вытащить его отсюда так, чтобы он не обдал их с ног до головы. Наркоты ему, что ли, вкатили...
Мы обошли вокруг здания к окну, в которое забрался злоумышленник — искали отпечатки ног или что-нибудь в этом роде, но земля была сухая и твёрдая, да ещё и покрытая опавшими сосновыми иглами. Никаких подсказок в отношении личности преступника.
— М-да, негусто, — подытожил Тайсон.
Джоди скрестила руки на груди и усмехнулась:
— Ой, парни, можно подумать, вы убийство расследуете.
— Может, так оно и есть, — возразил я. — Ведь скунса, после того как он удрал из машины Алека, больше никто не видел.
Она засмеялась, но тут я заметил, что Тайсон заёрзал: ему не понравилось, что это я насмешил Джоди, а не он.
— Если хотите провести настоящее расследование, лучше поговорите с моим отцом, — предложила она.
— Да, точно! — воскликнул Тайсон. — Он меня как-то допрашивал!
Вот уж ляпнул так ляпнул. Лицо его вспыхнуло. Отец у Джоди был большая шишка — шериф, каковая должность в нашем городе, в общем-то, была синекурой. Обычно.
— А что, он разве не говорил ещё со Смартцами?
— Может и говорил; но я уверена, он будет рад узнать, что вы заинтересовались этим случаем.
Поскольку я по-прежнему оставался первым подозреваемым, беседа с представителем полиции в число моих приоритетов не входила.
— Пусть это остаётся нашим приватным расследованием, — сказал я Джоди.
— Ага, — с глупой улыбкой поддержал Тайсон. — Тут дело такое... интимное.
Я просмотрел список вопросов, заранее записанных на листке в блокноте: был ли кто-то подозрительный замечен на территории в соответствующее время? случались ли случаи воровства животных раньше? — и так далее, и тому подобное. Ответом ка каждый вопрос было «нет». Когда больше не осталось вопросов, мы попрощались; но прежде чем ступить на просёлок, я не сдержался, обернулся к Джоди и спросил:
— Ты же знаешь, что это не я, правда?
Девочка пожала плечами.
— Как скажешь. — Она поправила кепку и вернулась к своим кроликам.
— Мне кажется, я ей нравлюсь, — сказал Тайсон, когда мы отошли от Центра.
Меня так и подмывало сказать: «Мечтай-мечтай», но я одёрнул себя.
— Может быть, — сказал я, потому что, если по правде, уже не понимал, кто что думает.
В понедельник школу реально залепило. Я имею в виду все помещения облепили плакатами и транспарантами выборной кампании, словно обоями, так что даже родного цвета стен не было видно. На одном значилось: «Томми Николс — выбор мыслящих мужчин!» — что, конечно, было недальновидно, потому что напрочь исключало женскую половину избирателей. «Голосуйте за Катрину Мендельсон!» — призывал другой транспарант. «Не настало ли время?» — вопрошал лозунг Шерил. Собственно, под этим подразумевались практические и весьма привлекательные изменения, которые она собиралась претворить в жизнь. В этот список входили экономические санкции против старика Солерно до тех пор, пока он не изменит рецепт своей убийственной пиццы, а также требование повысить температуру в спортивном зале, где царил просто субарктический холод.
Но большинство транспарантов, плакатов, листовок и прочего ратовали за Алека Эмери Смартца — младшего. Я нечаянно подслушал разговор между ним и Шерил около её шкафчика.
— Интересно, — сказала она, — ты эльфов нанял, чтобы они тебе всё это расписали?
Алек расхохотался.
— Некоторым образом. Это всё семи- и восьмиклассники — сами вызвались, добровольно.
— Знаешь, по-моему, это следовало бы запретить, — сказала Шерил. — Они ведь даже не имеют права голосовать за девятиклассников!
— Если это так тебя тревожит, — вздохнул он, — я прикажу их снять.
Но Шерил, само собой, дала задний ход.
— Нет-нет. И вообще, имеет значение качество, а не количество; а у меня на плакатах значится не только моё имя, но и кое-что позначительнее.
Она улыбнулась ему, он улыбнулся ей, и они вместе пошагали на урок, словно никакой напряжёнки между ними и близко не было. Но я-то знал Шерил лучше, чем кто-либо, и начал задаваться вопросом, что для неё теперь важнее: назревающий роман или соревнование с Алеком.
— Я рада, что у Алека такая обширная поддержка, — сказала мне Шерил на следующий день в биологической лаборатории. — Особенно потому, что в городе он совсем недавно. За такой короткий срок он завёл себе массу друзей.
— И массу врагов.
Она пожала плечами — мол, какие пустяки — но было видно, что её это беспокоит.
— Ребята, которые его не любят, — они просто не знают его. — И она быстренько переменила тему. — А как дела в Теневом клубе?
Я приложил глаз к объективу микроскопа и обнаружил несколько инфузорий-туфелек, плавающих между тонкими стеклянными пластинками.
— Никак, — был мой ответ. — Провожу своё собственное расследование без их помощи.
— Да что ты? Алек тоже. Он по-прежнему считает, что это ты сыграл с ним те шутки, и обещает доказать мне, какая ты жалкая, ничтожная личность. А я сказала ему, что и так это знаю, из чего ещё не следует, что это ты сотворил те безобразия.
Шерил одарила меня такой улыбкой, что я проглотил её ехидный комментарий, не поперхнувшись.
— В общем, — прибавила она, — тебе не о чем волноваться, потому что я знаю — это не ты.
— Ну так убеди и его!
— Не могу. Каждый раз, когда я заговариваю о тебе, мы начинаем орать друг на друга; поэтому Алек установил правило: тебя мы больше не обсуждаем.
— А оно идёт до или после правила, по которому тебе не разрешается ни в чём быть лучше него?
Шерил так крутанула фокусную рукоятку микроскопа, что хрупкое предметное стекло треснуло.
— Вот только этого и не хватало! — Она принялась готовить другой препарат.
Я поднял голову и заметил, как несколько ребят быстро отвели от нас взгляды. За нами наблюдали, нас подслушивали, и ко мне снова вернулось то самое неприятное чувство. О_о назвала его паранойей, но я... Ну не знаю я. Одна девчонка принялась крутить шеей, как бы показывая, что вовсе не пялилась на нас, что это у неё шея затекла. Другой пацан сделал вид, что поправляет бейсболку, а вовсе не указывает своему партнёру по лабораторной на нас глазами. Вдруг я почувствовал себя чем-то вроде инфузории-туфельки под объективом микроскопа — все на тебя таращатся, а скрыться некуда.
В тот день я покидал школу позже обычного, так что в коридорах и холлах было совсем мало народу. Обычно здесь стоит такой гам, что собственных мыслей не расслышать, но сейчас, когда в школе почти никого не осталось, малейший шумок был настолько явственен, будто его передавали через громкоговоритель. По коридору, вдоль стен которого выстроились шкафчики, разнёсся звук рвущейся бумаги; я последовал за ним на первый этаж. Там я обнаружил Остина Пэйса, срывающего один из предвыборных транспарантов Шерил.
— Что ты делаешь?!
Он взглянул на меня, а затем вернулся к прерванному занятию.
— Сам не видишь, что ли?
Он скомкал транспарант, так чтобы его можно было засунуть в мусорную урну. Непохоже, чтобы он пытался проделать это втихую; я имею в виду, по коридорам ещё сновали школьники и учителя, но Остин не обращал на них никакого внимания. Такое впечатление, будто ему хотелось, чтобы его поймали за руку. Он словно бы бросал вызов: а ну попробуйте остановите меня!
— Но какой в этом смысл?
— А такой, что после ваших с Шерил художеств она не заслуживает должности президента класса, да и вообще ничего не заслуживает! Может и правда, зачинщиком был ты, но всё же лодыжку мне сломала именно она. — Всё это время он комкал транспарант, пока тот не стал размером с баскетбольный мяч. Остин метнул его в мусорную урну, и тот влетел точнёхонько куда надо, даже не задев края урны. — Три очка, — удовлетворённо заметил он. — Как два пальца.
И пошагал к противоположной стенке, к следующему предвыборному плакату Шерил. Я ухватил его за запястье — остановить, но он вырвался. А потом толкнул меня. Я тоже его толкнул. И оба застыли в ожидании развёртывания дальнейших событий. Но Остин, видно, решил не лезть на рожон, повернулся и сорвал плакат.
— А знаешь, мамуля приглашала на обед и Шерил, — поведал он. — Но та оказалась умнее тебя. Не пошла. — Он принялся комкать плакат. — Слушай, почему бы тебе не помочь мне, а? Ты как-то говорил, что сделаешь всё, чтобы доставить мне удовольствие. Ну так вот: если бы ты сейчас начал срывать её плакаты вместе со мной, это согрело бы мне сердце.
Он выжидательно молчал, но я не двинулся с места.
— Угу, так я и думал. Уверен, ты донесёшь ей, кто именно посрывал её агитки. Ну и отлично. Я хочу, чтобы ты ей сказал.
Но я уже решил, что ничего не скажу Шерил. У злобы больше лиц и косых взглядов, чем у целой колоды карт; и если Остин намерен разыгрывать свои козыри таким вот манером, то не мне его останавливать. Однако я не доставлю ему удовольствия, наябедничав Шерил. Даже больше того: отчасти я был с ним согласен. После того что натворил Теневой клуб, было бы лучше, если бы Шерил отступилась от выборной кампании, как я отступился от команды легкоатлетов, но она приняла иное решение, и не моё дело её осуждать. Дни, когда я считал себя вправе судить других людей, прошли.
— Оторвись на всю катушку со своей анти-кампанией, — сказал я Остину и оставил его — пусть швыряет свои трёхочковые в мусорные урны хоть до посинения.
Вандализм Остина служил ещё одним доказательством того, что злоба в нашей школе разрасталась и цвела, точно культура болезнетворных бактерий. И хотя не всегда я служил причиной проявления болезни, я был её носителем, в этом не было сомнений. Оставалось лишь надеяться, что отдельные рецидивы не перерастут в эпидемию.