задумчиво сгорбившись над приборами, и вместо ответа лишь молча пожал плечами.
Южнее ледники отступали в горы, а когда мы совершали долгий спуск, то видели, что на вершинах западных гор тоже лежит снег. Я разглядывал эти цветные черточки и мазки, а когда мы опустились ниже, начал различать отдельные деревья. Они не походили на знакомые нам дубы, вязы или сосны и росли отдельными группами, как и целыми безбрежными лесами. По большей части эти высокие прямые великаны стояли на порядочном расстоянии друг от друга, а внизу не росли даже кустарники — никакого подлеска. Здесь встречались деревья с кирпично-красными кронами, с листьями вишневого цвета, оранжевые, розовые, горящие золотом, желтые, пылающие, точно объятые пламенем.
Все топливо без остатка пошло на приземление. Космолет плавно скользнул над экзотическим ландшафтом, а когда совсем близко начали вырисовываться неясные очертания плотной стены леса, Кейси задрал нос корабля вверх, притормаживая, пока наконец тот не уткнулся в зеленовато-синюю, бархатистую подушку мха, и все смолкло. Корабль покачнулся и застыл на месте.
Кейси устало откинулся в кресле, отер рукавом лицо и взмахнул картой.
— Мексика. — Он говорил короткими фразами, выдавливая из себя каждое слово, точно давалось ему это с большим трудом. — Вот здесь когда-то был Чихуахуа… западнее — Сьерра-Мадре… баки пусты… мы здесь останемся до конца… — Карта выпала из дрожащей руки. — Я больше не могу, Данк… дальше уж ты сам… Будь осторожен…
Он закрыл глаза и обвис в кресле, тяжело, со свистом, похрапывая. Я опустил пилотское сиденье, снял с Кейси ботинки и накрыл его одеялом. Повернувшись к окну, я увидел простирающуюся далеко на юго-восток синеватую долину. Лес стоял западнее, в километре от того места, где мы приземлились. Казалось, стена великолепных деревьев играет на солнце, сливаясь с золотистым багрянцем заката. И каким бы необычным ни было это зрелище, каким чужим и незнакомым, меня все же не покидало приятное чувство умиротворенности и покоя.
Улетая на запад, мы обогнали ночь, теперь же она настигала нас: на востоке медленно выплывал из-за горизонта пурпурный диск. Мне становилось не по себе в сгущающихся сумерках, и я, схватив бинокль, стал внимательно осматривать окрестности. Ровная долина простиралась прямо на восток навстречу опускающейся ночи. Я не приметил в лесу движения, да и не чувствовалось никакой опасности.
Кейси, по всей видимости, крепко спал, а я тем временем открыл дверь и спустился с корабля. В прохладном неподвижном воздухе витал цветочный аромат. Я упал на колени и потрогал землю: податливый ковер голубовато-зеленых волокон, мягкий и теплый на ощупь, словно мех.
Поначалу было тихо, будто все вокруг затаилось, встревоженное приземлением корабля, но вскоре до меня донесся издалека едва слышный звук — высокий и чистый, который устремился вверх, поиграл переливчатой трелью и смолк. Казалось, он исходит от самих деревьев. Я обошел корабль, чтобы осмотреться и попытаться установить источник странного звука. Лес уже заволокло сгущающимся сумраком, и только багровые тона заката проглядывали в верхушках деревьев, да темные пики гор выделялись на фоне раскаленного неба далеко за лесом.
Я прислушивался, пока наконец мелодия не зазвучала снова. На этот раз чище и нежнее. Песнь дрожала и колыхалась в ритме доселе мною неслыханном, а потом, достигнув крещендо, стала стихать и окончательно умолкла. Неужели так поют птицы? Я задумался. Когда мы были детьми, отец ставил для нас голографические записи птиц, и еще ткани птиц хранились в криостате на станции. Помню даже, Таня упрашивала мать клонировать для нее канарейку и отстала, лишь когда Арни расхохотался и заявил, что птицу непременно слопает кот Дианы.
Я и не сомневаюсь, что все пернатые древности вымерли. Может, это голос одного из новых видов, столь же чуждых Земле, как и те черные вампиры? Наверно, какое-то существо, обеспокоенное нашим приземлением, желает выяснить, кто это пожаловал. Мне казалось, будто этот голос, хоть и не человеческий, все-таки обращался именно ко мне. Настойчивый, призывный, он наводил на мысль о каком-то скрытом значении, которого я не улавливал.
Пение повторилось. Я устремился ему навстречу, не отдавая себе в том отчета. Я приближался, а звук становился все громче. Сменился тембр. Пение превратилось в многоголосый хор, который отбивал ритм, никогда мною прежде не слыханный, и порождал чувства, доселе мною неизведанные. Приветствие? Радость встречи? Или существо вопрошало, кто я и зачем пожаловал.
В этой музыке не слышалось угрозы. Мучивший меня прежде страх перед африканскими вампирами постепенно отпустил. Африка осталась далеко позади, и я знал, что у тех существ нет летательных средств, чтобы перебраться через океан. Какая-то сила влекла вперед и вперед. Наконец я спохватился и начал контролировать себя, потому что все это было чересчур уж странно. К тому же я вспомнил, что на космолете лежит Кейси, мучимый какой-то неведомой напастью.
Я развернулся и стал возвращаться к космолету, с облегчением глядя на его знакомые незамысловатые очертания, сияющие серебристыми створками в пурпурном мареве приближающейся ночи.
До жути одухотворенная эвфония звуков настойчиво следовала за мной, достигнув такой притягательной силы, что я встал как вкопанный на полпути к космолету. Я застыл на месте словно зачарованный, совершенно сбитый с толку. Силился понять, что происходит. Никогда прежде я не видел урагана — разве что на голограммах — и никогда раньше не слышал грозовых раскатов, но думаю, что та же самая сила, которая таится в природной стихии, приковала мое внимание к этой величественной гармонии.
Я обернулся к лесу, пытаясь обнаружить источник этих звуков, вызывающих благоговение и столь чарующих. Огромные стволы уже потерялись во мраке, а высокие макушки деревьев все еще полыхали красными отсветами на фоне багровеющего заката. Вокруг все было неподвижно, но каким-то образом мое беспокойство о Кейси улеглось. Утихла боль от мучительного осознания того факта, что мы вынуждены будем остаться здесь до конца своих дней и умереть, так никогда больше не повидавшись со своими друзьями на станции. Я вновь наполнился верой в нашу миссию и в грядущие поколения собратьев-клонов.
Так стоял я в сгущающейся тьме, тщетно пытаясь уловить знакомые аккорды и кадансы в то накатывающих, то отпускающих волнах могучего моря звуков, и меня переполняла какая-то непостижимая радость. Позабылись былые споры с Арни, не было больше африканских кровососов, я даже перестал волноваться о будущем Земли. Я будто воспарил в облаке чистейшего блаженства, когда отпадает необходимость думать или действовать.
Время точно перестало существовать для меня. Наконец музыка — если только можно назвать это музыкой — достигла самой верхней ноты и медленно стихла. Наступила полная тишина. Мне страстно хотелось, чтобы песнь не кончалась никогда. Темнота напомнила об одиночестве, и меня вновь кольнуло беспокойство за Кейси. Я тяжело побрел к самолету. У самой лестницы я обернулся и увидел, как что-то выплывает из леса.
Да это же воздушный шар!
Поначалу, когда он только поднимался в лучах света, то показался мне лишь золотистой вспышкой, блеснувшей на солнце, но постепенно я понял, что это самый настоящий воздушный шар, и под ним раскачивается гондола. Ветра не было, и все-таки он медленно дрейфовал в мою сторону.
Я стоял, вытянув шею, и разглядывал проплывающее высоко над головой чудо, пока летающий объект окончательно не скрылся из виду в тусклом свете догорающей ночи. Все случившееся могло означать лишь одно: здесь поселился еще один вид чужих — разумных существ, располагающих высокоразвитыми технологиями. И все-таки мне, все еще одурманенному той музыкой, не терпелось узнать их поближе.
Когда я вернулся на космолет, то обнаружил, что Кейси уже сидит на кровати и выглядит гораздо лучше. Он согласился съесть чашку подогретого супа и пачку тыквенных вафель, которые приготовили на станции роботы, — блюдо, когда-то нареченное Арни «манной лунной». Кейси ел, а я тем временем попытался рассказать ему о чудной музыке и о том, как она повлияла на мое настроение.
— Я тоже слышал ее. Ну или что-то похожее, — отозвался он. — Снился какой-то кошмарный сон. — Кейси поднес ложку ко рту и удивленно покачал головой. — Мне стало казаться, будто каким-то образом у нашей миссии есть шанс на успех, несмотря на тех африканских страшил. Во сне все казалось гораздо невероятнее.
Он умолк и взглянул на меня, точно хотел удостовериться, не считаю ли я его сумасшедшим.
— Я вроде как увидел золотистый воздушный шар. Он выплывал из леса. А в нем сидела Мона. Будто она прилетела с Луны, чтобы найти меня. Пожалуй, ты не знаешь, но когда мы прорвались на спасательный корабль, она ждала ребенка, уже шестой месяц, хотя и умело это скрывала. Мальчик… Мы хотели назвать его Леонардо. Она потеряла ребенка уже на станции. Во сне мне привиделось, будто Лео мог бы все-таки родиться. Помню, как…
Прикрыв глаза, рассказчик умолк, будто предаваясь воспоминаниям.
Во всяком случае, было на то похоже. Подрастая, мы узнавали своих физических родителей через их голограммы в рубке да по письмам, дневникам и журналам, что они оставили. Да еще, пожалуй, из их рассказов друг о друге и благодаря их старым вещичкам. В моем личном шкафчике меня дожидались трубка отца, потрепанный кожаный кисет, в котором он хранил табак, перочинный нож и бумажник с выцветшими фотографиями чужих мне людей.
Его жизнь и его мир представлялись мне чем-то гораздо более красочным и волнующим, чем годы моей собственной жизни, проведенные в крошечной норе в жерле кратера. Рассказы родителей-клонов казались реальными настолько, словно я пережил все сам. Да и физически мы были идентичны. Отец рассказывал о том, что существует видовая память, передающаяся через подсознание. Она заправляет нашим мироощущением и поведением, реакциями на жизненные ситуации. Думаю, бывали моменты, когда мы знали о фактах прошлого не понаслышке. Арни, правда, никогда не разделял такого в