Целый день 30 октября большевики густыми цепями, не считаясь с громадными потерями от нашего огня, вели яростные атаки на жидкие цепи белых, занимавших окопы на перешейке. В ожесточенном бою, доходившем до штыкового удара, окопы переходили несколько раз из рук в руки. Несколько раз наша доблестная конница стремительной атакой выбивала красных из захваченных ими окопов и красные волны откатывались назад…
Но и для героев есть невозможное… потеряв почти 50 процентов убитыми и ранеными, обескровленные остатки белых полков начали отходить. За нашей спиной было море… Гибель Белой армии, прижатой к морю, казалась неминуемой…
В этот момент полной, казалось, безнадежности и обреченности был передан приказ генерала Врангеля: «Оторваться от красных и спешно отходить к морским портам для погрузки на пароходы!»
Обессиленные огромными потерями, красные преследовали отступавшие части Белой армии крайне вяло.
Форсированными маршами 31 октября части армии генерала Врангеля, оторвавшись на целый переход от большевиков, успели достигнуть Севастополя, Феодосии, Керчи и Ялты, согласно указанному в приказе распределению, где их ждали приготовленные пароходы, снабженные запасом угля, достаточным для перехода Черного моря.
Кавалерийский корпус генерала Барбовича (в составе которого находился и я), пройдя форсированным, ночным переходом расстояние до Ялты, прибыл в порт этого города и не только успел в полном порядке погрузить на пароходы весь личный состав корпуса (бросив, конечно, лошадей), но и предоставить возможность сесть на пароход «Крым» и тем лицам гражданского звания, которые не могли и не хотели оставаться в красном Крыму. В числе таковых мы с моим братом Сергеем помогли погрузиться на пароход «Крым» (на котором поместились ингерманландцы) и нашей близко знакомой семье Лесевицких, живших в Ялте.
К моему успокоению, мне удалось получить известие, что моя мама заблаговременно успела покинуть Россию, погрузившись несколько месяцев тому назад на какой-то пароход в Новороссийске (позже я узнал, что она эвакуировалась в Египет). Об отце же, который оставался в Петрограде, я по-прежнему не имел никаких сведений и очень беспокоился за него. (Уже находясь в эмиграции во Франции, до меня дошли сведения, что еще в 1919 году он умер в Петрограде от голода и холода и, конечно, ограбленный.)
В отличие от Новороссийской эвакуации, при которой, из-за отсутствия подготовленного плана и организованности, не было заготовлено достаточного тоннажа и целые части не могли быть погружены на пароходы и частично погибли, частично капитулировали, – Крымская эвакуация явила пример блестящей подготовки и выполнения и не только позволила погрузить в порядке весь личный состав Белой армии с ее госпиталями, ранеными и больными, и даже частью интендантских складов, но и дала возможность значительному числу лиц гражданского звания и их семьям сесть на пароходы и покинуть охваченный красным пламенем Крым. В этом сказался талант и заботливость генерала Врангеля, предвидевшего возможность необходимости эвакуации.
С тяжелым чувством покидали мы политую кровью Русскую землю и шли в полную неизвестность, о чем говорил и предупреждал последний приказ генерала Врангеля на Русской земле: «Дальнейшие пути наши полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет…»
1 ноября 1920 года целая флотилия перегруженных людьми пароходов всех видов и размеров собралась в Севастопольском рейде. Это было все, что оставалось от Белой армии после трех лет ее героической борьбы за честь России! Но даже сломленная физически, она не была побеждена морально и отошла с оружием в руках, увозя с собой свои овеянные славой боевые знамена и штандарты. Это была еще грозная для врагов армада!!
Вот на легкой яхте «Лукулл» показался на рейде генерал Врангель, объезжавший корабли со своими боевыми соратниками… Восторженное, громовое «Ура» своему обожаемому вождю потрясло воздух рейда, и, вытянувшись в длинную кильватерную колонну, флотилия с Белой армией взяла курс на Константинополь.
На палубе парохода «Крым», на котором я находился, трубачи одного из кавалерийских полков заиграли гимн «Боже, Царя храни», как бы прощаясь им с Россией, как залог верности ей… Головы всех благоговейно обнажались и мысли обратились к ней – горячо любимой Родине… Со слезами на глазах смотрел я на удалявшийся город Ялту и душа была переполнена тоской по покидаемой России… Мой брат Сергей стоял рядом со мной и не отрывал глаз от исчезавших берегов родимой Русской земли.
Все дальше и дальше отходят очертания Крыма, где еще вчера гордо развевался русский трехцветный флаг… Вот они еще чуть видны… Еще несколько минут, и последняя скала окончательно скрылась из виду, и кругом, сколько глаз хватает, видны лишь одни мутные волны Черного моря…
Прощай навсегда, родная, незабываемая Россия!
В пасмурный, холодный день 22 ноября 1920 года пароходы с частями Белой армии (сведенными в 1-й армейский корпус генерала Кутепова) стали около унылых берегов Галлиполийского полуострова и бросили якорь против города Галлиполи. От одного из пароходов отвалила лодка, и из нее на берег вышел моложавый, коренастый генерал с небольшой черной бородой – это был герой Белой борьбы, генерал от инфантерии Александр Павлович Кутепов – командир 1-го армейского корпуса Русской Армии. Он был встречен комендантом французского гарнизона, расположенного в Галлиполи – полковником Томассеном. (В Галлиполи стоял батальон черных сенегальских стрелков.) Французский комендант был предупрежден о прибытии в Галлиполи контингентов Белой русской армии и предоставил в распоряжение генерала Кутепова верховую лошадь, на которой генерал Кутепов сейчас же отправился, в сопровождении французского офицера, осмотреть место, отведенное для русского лагеря. В 6—7 километрах от города, среди пустынных холмов, покрытых колючим кустарником, полным ядовитых змей, тарантулов и скорпионов, открывалась широкая долина, перерезанная посередине небольшой речкой, впадавшей в Дарданелльский пролив. Ни каких-либо жилых помещений, ни деревца, на котором мог бы остановиться глаз, не было на этой унылой местности, недаром носившей название «Долина Смерти» (вероятно, по причине большого количества находившихся там ядовитых гадов).
Это и было место, отведенное французами для поселения остатков Белой армии. По приказанию генерала Кутепова, на следующий же день вверенные ему части выгрузились и прибыли на место будущего лагеря. Распоряжением французского коменданта им были выданы брезентовые бараки двух типов (большие – на несколько десятков человек и малые – на двух-трех человек). Это было все, что было получено от «щедрых» бывших союзников, удержавших, в возмещение своих расходов на содержание Русской Армии, почти все русские пароходы, привезшие русских воинов и кое-какой интендантский груз, бывший на них.
С большим трудом, при отсутствии самых необходимых инструментов, поставили новые поселенцы на места эти громоздкие бараки и приступили к устройству своего спартанского лагеря. Вспоминается мне первый период нашей суровой «Робинзониады», когда единственными нашими постелями были собранные в ближайшей роще опавшие сухие листья, одеялами же нам служили старые, истрепанные в боях шинели (лишь у немногих счастливцев были кавказские бурки). Скудный французский паек, выдаваемый для нашего пропитания, составлял нашу неприхотливую пищу, которая готовилась или на кострах, или в примитивных очагах, сложенных из больших камней. Но с течением времени изобретательность и природная сметка русского человека внесла некоторые «усовершенствования» в нашем быту, и кровати начали строить из сплетенных в решетку веток деревьев, положенных на шесть кольев, воткнутых в землю. Что касается кухонного «инвентаря», то он «эволюционировал» при помощи приспосабливаемых для этого консервных банок.
Конечно, бараки наши из старого брезента не давали защиты от холода и сырости, столь ощутимых в это время года (ноябрь—декабрь), а потому от невзгод климата в лагере появились простудные болезни…
Но, как говорится, ко всему можно в конце концов привыкнуть и приноровиться, и вот прошло каких-нибудь два-три месяца, и вместо голого, унылого, пустынного поля по обе стороны маленькой речки раскинулись в порядке вытянутые бараки, в которых заботами и «соревнованием» между собой полков появились всевозможные усовершенствования и даже украшения, ласкавшие глаз, сделанные искусными руками домашних мастеров. Змеи, тарантулы и скорпионы были постепенно изгнаны, а кустарники с малярийными комарами выжжены. Что же касается появившихся в большом количестве черепах, то они нашли себе место в котелках, служа дополнением к голодному французскому пайку.
Как я уже сказал, по лагерной долине протекала маленькая (можно было перепрыгнуть) речка. Она разделяла лагерь на две части: пехотную (корниловцы, марковцы, дроздовцы) и кавалерийскую. Нельзя было узнать и жителей этих лагерей – вместо оборванной, измученной и утратившей всякий воинский вид толпы, высадившейся в Галлиполи, вновь предстали подтянутые, дисциплинированные воинские части, верившие своим начальникам и преданные им. Все слабое духом, павшее морально и утратившее свое воинское достоинство, отсеялось и ушло в беженские лагеря, а оттуда – «на родину» или на бразильские плантации.
Скоро начались в полках и строевые занятия, чтобы не угасал воинский дух, а сохраненные и не сданные французам винтовки заставляли чувствовать, что мы не толпа беженцев, а воины, в любой момент готовые продолжать вооруженную борьбу. Во всем была видна рука «железного генерала» – Кутепова, сумевшего вдохнуть в своих подчиненных необходимость добровольной, сознательной дисциплины. И не только иностранцы, но и русская левая, либеральная «общественность», отсиживавшаяся в Париже или Праге, никак не могла понять, что толкало этих, казалось бы, все потерявших людей так упорно сохранять свою воинскую организацию и добровольно поддерживать дисциплину в суровых условиях галлиполийского сидения и давать отпор всем проискам и усилиям социалистического французского правительства, добивавшегося покончить с этой опасной «игрой в солдатики», чтобы угодить новым «друзьям» – советчикам?!