Если память мне не изменяет, наш дневной рацион состоял из одной маленькой баночки мясных консервов на пять человек, одного маленького хлебца – тоже на пять человек, одной столовой ложки фасоли и одной чайной ложечки сахару. Нужна была особенная изобретательность «кашевара», чтобы из этих скудных пайков изготовить какое-то подобие «обеда». Правда, были при этом «мертвые души», на которых незаконно получалось несколько пайков. Они шли, главным образом, на больных и нуждающихся в добавочном питании из-за слабости (после болезни).
Первое время нашего пребывания в Галлиполи у генерала Врангеля была еще какая-то возможность выдавать каждому чину корпуса (без различия чинов) по одной турецкой лире в месяц. Это позволяло хоть раз в месяц поесть немного сытнее, купив себе экмек (турецкий хлебец), халвы или еще что-нибудь поскромнее. Последнее время галлиполийского сидения мы были лишены и этой лиры, так как средства генерала Врангеля иссякли.
Стоявшее в то время у власти во Франции социалистическое правительство, приняв попечение о нас «в наследство» от предыдущего правительства, более благожелательно к нам относившегося, по-видимому, тяготилось этим «наследием», якобы ложившимся тяжелым бременем на французскую казну (забывая, что они сделали выгодный «бизнес», получив в уплату за содержание армии генерала Врангеля почти все прибывшие из Крыма пароходы и кое-какой бывший на них интендантский груз высокой стоимости, как, например, кожаный товар на сапоги и т. п.). Поэтому французское правительство всячески старалось избавиться от этой «обузы» и принимало все меры, чтобы «распылить» контингенты армии (отчасти, конечно, и в угоду советской власти).
Меры эти сводились, главным образом, к широкой пропаганде «возвращения на родину» (якобы гарантируя «прощение») или же к отправке на работу на плантациях Бразилии и в другие места. Как средство принуждения к этому «распылению», были угрозы прекращения выдачи продовольственного пайка, якобы «обременяющего» французское интендантство.
Но все попытки воздействовать на психику изголодавшихся людей не дали сколько-нибудь значительных результатов, и попала на их удочку лишь незначительная горсточка малодушных.
На одну такую недвусмысленную угрозу коменданта Галлиполи – прекратить выдачу продовольствия – генерал Кутепов очень спокойно ответил, что это, конечно, дело французов – выдавать или не выдавать продовольствие, но он считает своим долгом предупредить французские власти, на что могут быть способны двадцать тысяч голодных людей, представляющих большую угрозу для французских складов и французского гарнизона (который, кстати, как огня боялся сохранивших винтовки русских воинов!).
После этого разговора всякие дальнейшие намеки на прекращение выдачи питания прекратились. И действительно, слова генерала Кутепова не были пустой угрозой: двадцать тысяч прошедших огонь и воду галлиполийских русских воинов, которым «море было по колено» и которые по первому приказу своих начальников пошли бы куда угодно, – была угроза немалая для бедного коменданта – полковника Томассена!
Вспоминаю те решительные меры, которые были разработаны генералом Кутеповым и его штабом, когда до нас дошло известие, что генерал Врангель, находившийся в Константинополе, лишен «союзниками» свободы.
Намечен был план внезапного ночного марша через перешеек и стремительного удара на Константинополь. При полной своей неожиданности такой удар мог бы иметь успех (хотя бы временный). К счастью, слух об аресте генерала Врангеля не подтвердился и поход был отставлен.
Вот в какой нервной обстановке протекала наша жизнь в Галлиполи в 1920—1921 годах и складывались наши взаимоотношения с французскими властями. В сущности, реальной властью в Галлиполи был не французский комендант с его жалким батальоном черных сенегальцев (как их почему-то называли «Сережами»), а генерал Кутепов – «Кутеп-паша», как его почтительно называли галлиполийские турки, с двадцатью тысячами его отборных соратников. Нужно сказать, что и порядок в городе поддерживался, главным образом, комендантом корпуса генерала Кутепова – генералом Штейфоном, и за все время пребывания русских в Галлиполи местное население не имело повода пожаловаться.
После долгих месяцев беспокойства за судьбу своих родителей наконец в Галлиполи пришло, через Красный Крест, письмо моей мамы, из которого я узнал, что она из Новороссийска попала в Египет, где благодаря своему прекрасному знанию иностранных языков (французского и английского) сперва давала уроки языков, потом устроилась воспитательницей в семье тогдашнего премьер-министра Египта – Сидки-паша, у которого было две дочери; позже, по рекомендации Сидки-паши, моя мама устроилась на место «dame de compagnie» к пожилой принцессе Махмуд-Шамди – вдове брата египетского короля Фуада. Принцесса очень полюбила мою маму и очень хорошо к ней относилась. В свою очередь и я сообщил маме о нашем с братом благополучном прибытии в Галлиполи (брат мой Сергей со своей женой раньше меня уехал из Галлиполи сперва в Константинополь, а потом в Париж). Об отце же ни мама, ни мы с братом ничего не знали, и лишь позже, в эмиграции, я узнал о его смерти в 1919 году.
В память пребывания Русской Армии в Галлиполи (а также на острове Лемнос и в Бизерте) 15 ноября 1921 года был установлен нагрудный знак (черный крест с белым ободком) с надписью: «Галли-поли 1920—1921 гг.» (для Лемноса и Бизерты – соответствующая надпись). Грамота на право ношения этого знака гласила: «В ознаменование безграничной любви к Родине и верности Русской Армии и величия духа…»
Как я уже упомянул, в последнее время нашего пребывания в Галлиполи скудный французский паек (еще уменьшенный) сильно изнурил чинов корпуса, а особенно нашу молодежь – юнкеров, которым, конечно, не могло хватать питания при таком голодном рационе. Люди от недоедания стали болеть, и не одна могила прибавилась на русском кладбище!
Все чаще вставала в нашем сознании мысль, что мы так долго не протянем и что нужно искать какой-то выход из этого положения… И этот выход был найден генералом Врангелем.
Еще в начале нашего поселения в Галлиполи, на Лемносе, в Чаталдже и в Бизерте, в заботах о своих соратниках, генерал Врангель неустанно энергично хлопотал о расселении контингентов армии, казаков и флота по братским, славянским странам.
После долгих его усилий хлопоты эти увенчались успехом, и Сербия и Болгария дали свое согласие на принятие нескольких десятков тысяч белых воинов в свои пределы, а Чехословакия согласилась дать возможность нескольким сотням русских юношей закончить свое образование в чешских университетах.
С середины 1921 года начался разъезд из Галлиполи частей 1-го армейского корпуса: пехоты – в Болгарию, а кавалеристов – в Сербию (в дальнейшем королевство Югославия), управлявшуюся испытанным другом России – королем-рыцарем Александром Карагеоргиевичем.
Кавалерийское училище, в котором я служил, получило свою очередь отправки в Сербию значительно позже, одним из последних. Но наконец настал и день нашего отъезда из Галлиполи – 9 декабря 1921 года училище погрузилось на пароход «Керосунд» и покинуло хоть и «голодное», но ставшее родным Галлиполи.
Провожать «руссов» собралось на пристани чуть ли не все греко-турецкое население города Галлиполи, во главе с греческим епископом, турецким муллою и мэром города, которые трогательно простились со своими «гостями», которых за год с лишним пребывания у себя успели полюбить, а к генералу Кутепову – «Кутеп-паше» – преисполниться глубочайшим уважением и почитанием.
Прибыл проводить русских и французский комендант Томассен со своими офицерами, которым генерал Кутепов, не желая «поминать старое», выразил несколько слов благодарности.
Еще одна страница моей жизни – Галлиполи – перевернулась.
Генерал Кутепов, уезжая, стоя на корме парохода и глядя на уплывающий город, так выразился, обращаясь к стоявшим с ним офицерам: «Закрылась история Галлиполи. И могу сказать, закрылась с честью».
Белая армия должна была прекратить свою вооруженную борьбу и ушла в изгнание. Но и сложив временно оружие, она не отказалась от непримиримой, бескомпромиссной войны с красными поработителями нашей Родины. Она лишь от борьбы оружием перешла к борьбе идеологической. Галлиполи – это первый этап этой борьбы. Это школа, в которой выковался несломливый дух Белого воина, которого не смогли поколебать ни перенесенные тяжелые испытания и лишения, ни соблазны, ни угрозы.
Будем же верить, что недаром были принесены наши жертвы, что не погасла искра огня, зажженная Белым движением, и солнце истинной Правды и Свободы рано или поздно засияет на нашей, сбросящей свои позорные красные цепи Родине: коммунизм умрет – Россия же вечна!
Г. Куторга[324]ЧЕРНИГОВСКИЕ ГУСАРЫ В ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ[325]
В начале декабря 1917 года в Ростов, в распоряжение генерала Алексеева прибыли поручики Ростовцев[326], Романовский[327], Зборомирский[328] и Языков[329], корнеты Чиж[330], Эйхгольц[331] и Лозовский[332], принявшие участие в Первом Кубанском походе Добровольческой армии. Весной 1918 года в Добровольческую армию прибыл полковник Сабуров[333]. Все офицеры Черниговского полка вошли в состав 1-го конного генерала Алексеева полка рядовыми всадниками.
После освобождения Малороссии от большевиков и оккупации ее немцами в Киев стали пробираться офицеры из Великороссии. Таким образом, летом 1918 года в Киеве собралось еще несколько офицеров Черниговского полка. В это время от гетмана поступило предложение сформировать полк в составе гетманских войск в память о Черниговском охочеконном полку. Предложение это было офицерами отклонено ввиду уже ясно наметившегося течения самостийной «Вильной Украйны». Большинство офицеров состояло на службе в сформированном в Киеве Русском Корпусе под командой графа Келлера, а потом – князя Долгорукова