Ведь если бы тогда, когда начиналась революция, хоть на момент можно было показать народу картину сегодняшнего боя русских против русских, ведущегося с таким ожесточением и упорством, он бы понял, насколько путь к действительному миру через войну внешнюю был короче и дешевле пути, выбранного революцией через немедленный мир – к миру и хлебу… и война была бы выиграна еще в 17-м году. Но этого боялись решительно все, и наши союзники – особенно англичане, и немцы, не терявшие надежды без России справиться с врагами, и наши революционные круги, боявшиеся усиления престижа монарха и монархии после выигрыша такой исключительной кампании. И все приложили дружные усилия к тому, чтобы победы не было во что бы то ни стало. И гибнет русская сила в междоусобной борьбе, под смех всей Европы, глумящейся над нашей простотой. «Какой ужас», – мысленно повторял я… а «Рота – пли»… все звучало. По-видимому, какой-то командир усердствовал в угоду своему комиссару. Наступила ночь, прекрасная лунная ночь – немного холодная. Красные все стреляли, чем страшно действовали на нервы. Хотелось отдохнуть, ибо нервы натянулись как струны, а сердце билось в груди так сильно, что, казалось, биение его слышно посторонним. За проволокой кто-то надрывающим душу голосом молил о помощи. Он употреблял все дорогие когда-то имена. «Ползи к нам! Мы ничего тебе не сделаем!» – кричали ему наши… «Не могу», – неслись стоны. Красные били по проволоке, и не было необходимости рисковать новыми жизнями.
«Разрешите, я вынесу раненого, он уж больно на нервы действует», – произнес подошедший прапорщик Абт. «Куда вы? Жить надоело?» – старался отговорить его я. Крики все неслись, раздались рыдания. «Ну что, не прошло у вас желание?» – спросил я Абта полчаса спустя. «Никак нет, я сейчас».
Через 5 минут, бог весть каким способом, раненый был доставлен. Рана была в животе, и, по-видимому, задет был позвоночник, так как ноги не действовали. Я приказал его перевязать. Он плакал, стараясь поймать мою руку.
Володя вызвал меня к себе для прочтения только что полученного приказа. «Ну, поздравляю, пришли танки», – встретил он меня.
Наутро нам приказано было перейти в наступление. Танкам приказано было со станции Разгуляевка через Городище атаковать в направлении на Орловку. Коннице Бабиева и 4-й Кубанской дивизии давалась задача преследования. Мы должны были атаковать прямо перед собой по получении особого приказа.
Итак, завтра увидим действие магических танков. Все воспрянули духом. Ночь прошла в нервном ожидании этого решительного боя. Пусть смерть, чем такое напряжение нервов.
Едва забрезжил рассвет, как далеко влево… затарахтели пулеметы часто-часто, забухала артиллерия. Бой разгорался и все ближе подвигался к нам. Вдруг – чудо. Против 1-го полка все поле покрылось бегущими людьми. 4-я Кубанская дивизия неслась по Саратовскому тракту, охватывая отступающих красных. Вот веером рассыпались кубанцы, блеснули шашки…
«Вперед!» – скомандовал появившийся Гранитов и полез через проволоку. Ему помогали другие разбрасывать колья. Вот мы за проволокой… спустились прямо на голову красным. «Стой, стой, будем стрелять!» – кричали гренадеры. Из красных кто остановился, кто бежал. Раздались одиночные выстрелы по убегающим. Все равно не уйдут, вот она – наша кавалерия. Наша кавалерия действительно была уже далеко впереди, никто уйти не мог.
Верхом в сопровождении ординарца показался Густав. Глядя на разбросанных по всему фронту красноармейцев, он произнес только одно слово: «Мало» – и проехал дальше. Я подошел к одному убитому. Это был тот самый, что подъехал к проволоке верхом. Молодой, рыжий, кудлатый, в офицерских рейтузах, при шашке, весь обвешанный красными кумачовыми лентами. На красном поясе висели у него четыре ручные гранаты. Пуля пробила ему череп, а запекшаяся кровь еще больше придала его облику красных тонов. По-видимому, это был красный командир.
Мы двинулись вперед, по пути, в балках, забирая пленных. Сделав большую петлю в несколько верст и пройдя Большой Яр цепью, мы вышли на Саратовский тракт. Борис выстраивал пленных, которых набралось до 100 человек. Из Царицына показался быстро едущий автомобиль. Я узнал генералов Врангеля и Шатилова. «Это гренадеры?» – обратился он ко мне. «Так точно, Ваше Превосходительство», – ответил я. «Благодарю вас за лихое дело», – прогремел он и понесся дальше. Казаки везли мимо нас 13 взятых орудий. Победа была полная. Разгром 28-й советской «Железной» дивизии оказался решительным.
Когда пленные были выстроены, я обратился к ним с вопросом, нет ли среди них желающих пойти в наши ряды. Сначала вышли два уфимских татарина, как оказалось потом, коммунисты, что не помешало им, однако, быть верными солдатами. Немного подумав, вышел один русский – Мотков. Изъявившим желание драться на нашей стороне были выданы винтовки, остальных оправили в тыл. Что особенно порадовало наших гренадер, это то, что все английское обмундирование, снятое красными с саратовцев, попало к нам. Красные, боясь, чтобы в них не признали по обмундированию бывших изменников – саратовцев, побросали все сами. Весь путь отступления был завален шинелями и френчами. Некоторые гренадеры ухитрились забрать про запас по 4 шинели. Нашему сильно поредевшему полку приказано было вернуться в Городище. Вперед была послана кавалерия, а нам был дан заслуженный отдых.
В Городище пришли мы поздно ночью и разместились по квартирам. Утром торжественно хоронили убитых нашей роты и прапорщика Жильцова, погибшего за минуту до общего отступления красных.
На четвертый день отдыха заболел полковник Гранитов. По всему было видно, что у него начался тиф. Раздумывать долго не приходилось, вызвана была санитарная линейка и дано знать Густаву. Густав подошел как раз в тот момент, когда Володя собирался садиться. После коротких пожеланий начали прощаться. «Знаешь что, Густав, возьми мой наган, у тебя ведь нет револьвера, он тебе пригодится», – сказал Володя, протягивая Пильбергу свой наган; тот его машинально взял. Повозка тронулась.
«Теперь твоя очередь принимать роту», – обращаясь ко мне, сказал Густав и пошел в штаб, унося и револьвер. Я принял роту в 25 гренадер. Настроение, в связи с полученным отдыхом, резко изменилось у всех к лучшему. Каждый день после вечерней молитвы я вел беседы с гренадерами на злободневные темы, а потом садились и разучивали полковые песни. Через три дня Густав даже был поражен тем, как хорошо пела рота. Песни пришел слушать и начальник дивизии генерал-майор Чичивидзе, старый кавказский стрелок. Теперь хоть мало было нас, но я видел каждого в бою и уже был уверен, что эти не подведут. Залогом этого было то, что каждый весело смотрел мне прямо в глаза.
Отпущенный в Царицын поручик Богач привел с собой трех наших дезертиров. Начальник дивизии приказал дать двум по 15, а одному 20 плетей. Как не хотелось гренадерам пороть, как ни мошенничали они со жребием – кому пороть, – приказание нужно было исполнить. Тогда, чтобы не было обидно, виновных пороли взводные. Пороли по-божески – без крови.
7 сентября, когда я зашел к Густаву в штаб полка, я застал его лежащим на постели. На другой день утром эвакуировали и его, заболевшего сыпным тифом. Полк принял полковник Илларион Иванович Иванов. Ряды смыкались. 8-го в полдень получены были тревожные сведения о готовящемся наступлении красных, получивших вновь сильные подкрепления.
Мы получили теперь совсем другой участок от Грязной Балки до Земляного вала. Полковник Иванов позвал меня к себе на обед и объявил мне: «Знаешь, Котэ, я дам тебе выпить три рюмки водки, закуси как следует, забирай весь батальон и отправляйся на наш участок, я вышлю отсюда проволоку и колья. Ты должен сам распределить роты на участки. На ночь будете оставаться на местах работ, как гарнизон». – «Понял. Так точно», – отвечал я. «Ну так вот и отправляйся».
За два дня работы мы прибавили по всему фронту по одному ряду проволоки, прорыли в нужных местах ходы сообщения, устроили легкие блиндажи, а на третий день отдыхали.
К нам на участок приезжали артиллеристы выбирать позицию – все было готово. 10-го утром штаб полка переехал в блиндаж в 400 шагах от окопов и связался телефоном со всеми ротами.
8 пулеметов Максима и 5 пулеметов-ружей были на местах. Можно было начинать.
В этот день, 10 сентября, прибыл к нам в полк штабс-капитан Ващанин. Кадровый офицер, очень горячий и храбрый. На правой руке у него был только один палец. Кроме того, он имел еще несколько весьма тяжелых ранений, полученных в обе войны. Его временно оставили при штабе осмотреться, так как офицеров было достаточно. Сведения о красных оказались верными, об этом свидетельствовала все приближающаяся канонада. Часа в три дня уже стали видны в версте от позиции разрывы шрапнели. На этот раз мы ничего не боялись. Рота наша пополнилась влитыми к нам учебниками и насчитывала в своих рядах 62 штыка. Кроме меня, в роте были поручик Силаев, поручик Богач, поручик Мохов и прапорщик Шаталов.
Помню, все мы сидели на бруствере окопа и ели тыквенную кашу, только что принесенную Бражнинским. Вдруг меня вызвали в штаб полка. Получено было приказание перейти нам в контрнаступление и сбить наступающих. «Вот так вещь, а мы старались, укрепляли позицию!» – воскликнули все. Даже досада взяла.
В наступление приказано было перейти с получением сего, выждав только, когда две Астраханские роты зайдут плечом. Роты спустились из окопов сдвоенными рядами и пошли вдоль Грязной Балки. По дороге мне приказано было принять батальон и вести его вместо подполковника Талише. Это для меня не делало никакой разницы, так как, в сущности, весь батальон был ротой. Перед выходом из балки я вылез осмотреться. Впереди был небольшой удлиненный бугор, примерно с версту длиною, пересекавший нам путь. За ним шел бой. Пока же ничего не было видно.
Взяв направление на возвышенность, роты на ходу рассыпались в цепи. Солнце садилось, когда силуэты наши, если смотреть со стороны противника, обрисовались на фоне неба. Впереди в двух верстах шла перестрелка, но определить, где наши, где красные, – я не мог. Два орудия красной батареи повели по нас пристрелку, но как-то неудачно. Уже пули все чаще начинают посвистывать. Часть рот двигается по пахоте, другая часть – по земле, оставленной под пар. Около меня едут две тачанки с пулеметами, сзади идет в полном порядке первая рота. Правее ее – четвертая, левее – вторая и, наконец, третья. Астраханских рот еще не видно. Навстречу нам скачет казак. «Кто у вас командир?» – обратился казак ко мне. «Я». – «Наш 8-й батальон не может продвинуться, красные сбили левый фланг, – докладывал он. – Наш командир просил вас его поддержать». – «А где кончается ваш левый фланг?» – не замедляя темпа движения, спросил я. «А вон тачанка наша стоит», – указал он рукой. Я действительно увидел тачанку. Кроме тачанки, ничего не было видно.