Из Кореновки мы шли в Екатеринодар. Я ехал на тачанке со знаменем Мингрельского полка. Через Екатеринодар тянулись беспрерывной лентой обозы. В Екатеринодаре нас разместили на Дубинке. В день прибытия в Екатеринодар полковник Кузнецов слег в сыпном тифе. Остатки гренадер опять были сведены в батальон, который принял полковник Кочкин.
Эвакуация была в полном ходу. Нужно было во что бы то ни стало вывезти полковника Кузнецова. С большим трудом удалось поместить его в санитарный поезд только 3 марта. Мало того, я назначил особый офицерский наряд, которому вменялось в обязанность проследить момент отправления поезда. За шесть дней до оставления Екатеринодара оставшимся гренадерам и кавказским стрелкам, построившимся под железнодорожным виадуком, генерал Деникин произвел смотр. После смотра генерала Деникина окружили офицеры, задавая целый ряд вопросов на животрепещущие темы. Главнокомандующий в своих ответах подавал надежду на могущий еще произойти в настроении масс перелом, упомянул о том, что нас в любой момент поддержит английский флот, а в крайнем случае нами прочно еще удерживается Крым. Относительно выступления капитана Орлова[649] Главнокомандующий сообщил, что движение это благополучно ликвидировано.
4 марта в 8 часов утра остаткам гренадер, в количестве 45 человек, приказано было перейти на станцию Крымская, где они должны были присоединиться к Добровольческому корпусу. В этот день Екатеринодар оставлялся нашими частями. Повозки стояли сплошной стеной от Екатерининского парка до моста, все прилегающие улицы к району мостов также были забиты. Еле-еле можно было пробираться между ними пешеходу. Отходившие части грабили винный склад, разнося оттуда спирт кто в чем мог.
В городе началась стрельба. В полдень мы перешли Кубань по железнодорожному мосту и остановились в Георгие-Афипской. В тот же день железнодорожный мост через Кубань был взорван нашими частями. Половина моих вещей не успела переехать через мост и осталась на двуколке в Екатеринодаре. Другая половина вещей с обозом 1-го разряда перешла мост еще накануне и находилась где-то в пути. На мне была маленькая английская сумка с кружкой, двумя фунтами сахару, мылом, зубной щеткой и полотенцем. Кроме того, на мне висели палетка с документами и неизменный друг маузер. Больше со мной решительно ничего не было.
6-го вечером остатки гренадер во главе со мной прибыли на станцию Крымская, где мы должны были получить указания нашего командира, полковника Кочкина. В ожидании его прибытия прошли 7-е и 8 марта. Вечером 8 марта я почувствовал себя плохо. У меня поднялась температура, и я примостился в одном из стоявших на запасном пути вагоне. Вдруг, взволнованные, вбегают ко мне несколько наших офицеров и докладывают, что на станции появились дроздовцы, которые арестовали всех бывших на перроне офицеров, в том числе нескольких наших. Оказалось, дроздовцы демонстрировали свой коронный номер – «мобилизацию». Тут уже, конечно, никакие силы не помогали. Офицеры подвергались незаслуженным оскорблениям и даже побоям. Я вышел на совершенно обезлюдевший перрон и как раз наткнулся на полковника Туркула, шедшего в сопровождении конвоя. У нас произошел разговор, в котором я указал властителю положения на всю неприемлемость по отношению к офицерам приемов вверенных ему частей и просил освободить арестованных. «Вы должны присоединиться к нам», – заявил он мне. «Прекрасно, но у нас есть свои начальники, приказания которых мы и исполняем». – «Хорошо, я вам достану приказ», – сказал полковник Туркул и пошел по направлению к штабному поезду. Я отправился к себе в вагон. Через час меня вызвали к месту расположения дроздовцев. Последние, в количестве роты, разместились у костров, расположенных в парке, прилегающем к станционным постройкам. Несколько поодаль на дереве висел труп повешенного. У отдельного костра сидели наши «мобилизованные». Мне предложили подписать именной список сдаваемых под расписку офицеров.
Пришлось подписать. «Ну вот, теперь повоюете, а то вы, как видно, не воевали еще», – донеслись до меня реплики дроздовцев.
Мы стали «дроздовцами».
Чуть свет получен был приказ погрузиться для следования в Новороссийск. Погрузились. У меня сразу начался сильный жар; на одной из остановок пришлось обратиться к доктору. «Боюсь, что у вас тиф, – сказал доктор. – Вы болели сыпняком?» – «Болел», – ответил я. «Завтра посмотрю вас еще раз», – сказал доктор и ушел.
К вечеру мы прибыли в Тоннельную. Мне сделалось совсем плохо. Наши гренадеры приняли во мне участие и устроили меня, наконец, в классный вагон. Я просил их меня не бросать, в случае если я потеряю сознание. Всю ночь я бредил. Под утро немного забылся. В это время мои новые однополчане сгрузились с эшелона и ушли в Новороссийск, оставив меня на произвол судьбы. К счастью, утром мне стало легче. Я лежал один в вагоне. «Ну, нужно уходить, пока не поздно», – сказал я вслух и, собрав последние силы, встал и тронулся в путь.
Придя в Новороссийск, я не знал, кого и где искать, но случай помог. Идя по путям, я вдруг услышал, что меня кто-то окликнул. «Котэ, ты ли это? – встретил меня поручик Богомолов. – Здесь наша хозяйственная часть, вот в этом вагоне, – указал он рукой, – идем к нам, для тебя найдется место». В теплушке было уютно и тепло. Меня напоили чаем и уложили. Наутро пришел Гранитов. Посмотрев на меня, он сказал: «Знаешь что, сегодня идет пароход на Кипр. Уезжай-ка ты, подлечись. Сейчас тебе здесь все равно нечего делать». Я колебался. Путешествие в полную неизвестность без гроша денег в кармане казалось мне рискованным. Нехотя пошел я за Владимиром. Пришли мы в бюро на Серебряковской улице, там была масса народа. «Ну, становись в очередь, а я сейчас приду», – сказал Володя и ушел. Я постоял, постоял в очереди, мне стало плохо, и я решил не ехать. Когда я вернулся в вагон и лег, мне передали, что только что был Гранитов, который меня разыскивал. Вскоре Володя пришел опять. «Ты почему же не остался? – возмущался он. – Ну-ка, идем вместе…» Через час, получив необходимые документы, я шел на восточный мол, где стоял целый ряд громадных пароходов. Мои документы написаны были на пароход «Бургомистр Шредер». Громадный корпус «Шредера», как трехэтажный дом, возвышался над пристанью. Усиленным темпом шла погрузка при помощи команд с английского дредноута «Император Индии». Грузили автомобили, орудия, обмундирование и всякие другие грузы, тарахтели лебедки и звенели цепи. В ушах у меня стоял стон. С большим трудом поднялся я по трапу. На мостике у меня потребовали, через переводчика, документы. «С вами есть оружие?» – последовал вопрос. «Есть». – «Сдайте его сейчас, вы получите его обратно по прибытии на место». Я снял свой маузер и передал его морскому офицеру. К слову сказать, маузер свой я уже больше не увидел – англичане его мне не вернули.
Затем мне указано было, в какой трюм мне идти. И на этом процедура погрузки кончилась. В трюме № 2, в который я был назначен, было полно народу. Ни одного свободного места на полу уже не было. Долго я бродил, пока не примостился около сорного ящика. К счастью, в этот же день мне дали два одеяла. Я получил возможность прилечь. Когда я очнулся, мы были уже в Севастополе. У меня оказался возвратный тиф. Не помню, сколько дней мы простояли, помню только, что многие волновались, что какая-то комиссия будет свидетельствовать отъезжающих на предмет годности их к строю. Потом что-то долго грузили…
«Ну, господа, сейчас уходим», – сказал кто-то. «Уходим, – старался собрать я мысли, – уходим в полную неизвестность, всецело полагаясь на милость наших союзников», – звучало в голове, и болезненно хотелось взглянуть еще раз на то, что мы покидали.
Собрав все силы, я поднялся по сходням на палубу. Мы выходили на внешний рейд Севастополя. На палубе было много народу. Каждому хотелось не пропустить момент вынужденного прощания с Родиной. Вот контуры берега стали сливаться в утреннем тумане, – лица у всех стали серьезными. Многие плакали, другие крестились.
«Прощай Россия», – вырвалось и у меня.
Б. Павлов[650]ГИБЕЛЬ ГРЕНАДЕРСКОГО БАТАЛЬОНА В ДЕСАНТЕ НА КУБАНЬ[651]
В июле пошли слухи, что наше мирное пребывание на берегу Черного моря скоро кончится. Полк получил пополнение, получил недостающее вооружение и стал опять внушительной силой. Кроме всего, в него отдельным батальоном был влит Гренадерский полк в триста человек, почти одних офицеров.
Передохнуть в Приморско-Ахтарской не удалось. Не успели мы хорошо поесть, как был отдан приказ выступать дальше. Наш полк получил приказание занять позиции около так называемых Свободных Хуторов, находящихся верстах в двадцати по железной дороге от Приморско-Ахтарской, и прикрывать высадку главных сил десанта. Нужно было торопиться, чтобы не дать красным опомниться и подтянуть силы.
На другой день рано утром большевики повели наступление. Наступил день тяжелый для нашего полка.
Наш полк занял позиции ночью, действуя на ощупь, не зная, что впереди и вокруг него. Два батальона заняли позицию левее железной дороги. Правее, довольно далеко от железной дороги, у Свободных Хуторов, занял позицию третий Гренадерский батальон.
Наступала на нас кавалерийская дивизия, имеющая в своем распоряжении артиллерию, которая начала нас усиленно обстреливать. Наша артиллерия еще не успела подойти, и мы не могли ответить им тем же.
Большевики, наверное узнав, что в железнодорожной будке находится штаб полка, взяли ее по-серьезному под обстрел. Снаряды, все сотрясая, рвались совсем рядом. Такого обстрела я еще не переживал. Перепуганный, я сидел за кирпичной стеной какого-то сарая и просил у Бога, чтобы этот ужас скорее кончился. Судьбе хотелось быть милостивой к нам, и на этот раз попаданий не было. Было много грохота, переживаний и страха, но никто не был даже ранен.