— Как это? — не понял Дима.
Да и Лена не поняла.
— Совершенно одинаковым взглядом, — пояснила Настя. — Верно, Костик?
— Точно! — с удовольствием подтвердил Костя. — Глаза, правда, разные, но взгляд один к одному.
У них и был одинаковый взгляд — на все.
— Наша с тобой похожесть — случай довольно редкий. Ты и вправду мое «второе я».
Когда он это сказал? Недавно. Но теперь его слова казались далеким прошлым, все было как будто не с ней. Никто больше не поцелует ее, а за окном такая весна! Не с кем ей теперь говорить обо всем на свете, разве что с Настей, но это совсем другое. «Помнишь, как мы ходили с тобой по Москве и ты читал мне свои стихи? Помнишь, как зашли в кафе и я зачем-то решила стрельнуть сигарету у заросшего до бровей угрюмого парня, а ты меня отговаривал — «Ленка, ты ведь не куришь!» — помнишь нашу беспомощность перед таинственным суфле с чем-то совершенно неведомым?»
Лена сидела и терзала себя. Неужели все кончено? Неужели он ей даже не позвонит? Но такого не может быть! А если позвонит, что скажет? И что скажет ему она? Надо было, наверное, не прощать — тогда, после новогоднего вечера в школе. «Предавший раз — предаст тебя снова…» Кто это сказал? Никто. Это она сама сейчас поняла. «Когда ум приговаривает и казнит, сердце еще только прощается…» Да, книжная она девочка. А книжные девочки никому не нужны — во всяком случае, не нужны мужчинам.
Солнце упрямо врывалось в комнату, и Лена снова заставила себя встать и задернула вторые, тяжелые шторы. Так, в полумраке, просидела она до вечера, смутно ожидая звонка — он развеет мрак и спасет, — но никто ей не позвонил.
Очнулась от двойного поворота ключа — это пришла мама — и вдруг поняла, что сидит в кресле, пристально смотрит на серый экран невключенного телевизора и тихо плачет.
Часть вторая
Вот так, столетия подряд,
Все влюблены мы невпопад,
И странствуют, не совпадая,
Два сердца, сирых две ладьи,
Ямб ненасытный услаждая
Великой горечью любви.
1
Третий курс, осень. Учиться осталось всего ничего, а Университет истории культур по-прежнему пребывает в бесконечном процессе аккредитации. Сначала Лену это не очень-то волновало — еще есть время, успеется! — теперь она все чаще об этом думает: ведь речь идет о дипломе — будет он государственным или нет.
В чем, черт возьми, тут дело? Понять невозможно. Ведь УНИКу есть чем гордиться: в стенах его — профессора с мировыми, известными именами. Лена и прежде читала их книги, как раз по истории культур, теперь слушает лекции, отваживается спорить на семинарах. Вначале просто не верилось, что так вот, запросто, стоит перед ними, студентами, и общается, можно сказать, на равных тот самый автор, которым заочно она восхищалась, над мыслями которого много думала, про себя соглашаясь и споря. Потом уж почти привыкла.
Нет, она ни о чем не жалеет — кривая судьбы вывела ее куда следует, а все-таки страшно вспомнить то нестерпимо жаркое лето три года назад, когда она так страдала и мучилась, так рвалась к этому самому высшему образованию.
Димка не позвонил, исчез, словно его и не было, и, подчиняясь инстинктивно закону вытеснения, известному в теории всем психологам, а непсихологам, товарищам по несчастью, на горькой практике, Лена с головой бросилась в омут знаний, в нескончаемую череду экзаменов — выпускных в колледже и приемных в инязе.
Занималась упорно, отчаянно, несмотря на изнурительную жару, и сдавала, сдавала, сдавала, срывая одну за другой пятерки. К концу июня колледж был позади, диплом с отличием лежал в инязе. Лена вышла на финишную прямую и побежала из последних, еще оставшихся, но быстро тающих сил.
— Может, спадет наконец жара, — робко надеялась на милость неба Наталья Петровна.
Но адская жара не спадала, упорно испытывая людей. Это потом будет мокрый холодный август, пока же над Москвой неподвижно стояло душное марево, и ни единой капли дождя не упало на землю за целых два месяца.
— Ну как? — с замиранием сердца встречала свою Леночку мать.
— Отлично, — еле шевеля губами, отвечала Лена. Даже радоваться не было сил.
Наталья Петровна, сроду неверующая, машинально крестилась.
— Слава тебе, Господи! Три экзамена позади. Остался последний, английский. Ну, его-то ты сдашь, за него я спокойна.
— Не сглазь, — машинально просила Лена и скрывалась в ванной, чтобы принять душ, который, строго говоря, нельзя было назвать холодным — огненной была земля, в которой лежали трубы, — но все-таки освежал.
За ужином, после душа, они вяло переговаривались.
— Помнишь, как мы боялись истории? — вспоминала Наталья Петровна. — Вдруг экзаменатор, например, сталинист, и если попадутся тридцатые годы…
— Да уж, — лениво кивнула Лена. — На историю у всех сейчас своя точка зрения. Но мне так везет, даже страшно: по русско-японской войне споров давно уже нет. Ну, пойду заниматься.
— Деточка, отдохни, — жалобно попросила мать. — Английский ты знаешь. И еще два дня впереди — на подготовку. Отдохни хоть сегодня, а то надорвешься.
Лена остановилась, подумала.
— Да, ты права, — заторможенно сказала она. — Я — как заведенная: все учу и учу. Это, наверное, нервное. Пойду лягу. Может, усну.
— Конечно, уснешь, — засуетилась Наталья Петровна. — Сейчас накапаю тебе валокордину, сорок капель, и ты сразу заснешь, вот увидишь.
Она быстро убрала со стола, накапала в рюмку с водой валокордину, дала Лене выпить, отключила телефоны и ушла в кухню, затворив за собой обе двери.
Лена, как всегда, пошла в первой пятерке, с утра, пока не раскалилась аудитория и не заболела от жары голова. Соперников не было: многие привычно трусили и чего-то ждали, сидя на подоконниках и прохаживаясь по коридору. Но пятерка тем не менее набралась — четыре девушки и один парень, высокий и тощий, с умными насмешливыми глазами.
— Прошу, — вежливо сказал ассистент, совсем еще юный — может быть, аспирант? — сидевший слева от седой дамы, экзаменатора, и широким жестом обвел рукой расположенные веером на столе билеты.
— Номер пять, — тихо прочитала Лена.
Ей дали словарь и два листочка с текстами. Словарь полагался лишь к первому, сложному тексту, для дословного перевода. Второй, полегче, надлежало понять без словаря и пересказать по-английски его содержание. На закуску полагалась беседа с экзаменатором.
Стараясь успокоиться, Лена несколько раз вздохнула и принялась за работу. Сложный текст оказался совсем нетрудным — она лишь трижды заглянула в словарь, прежде чем вернуть его экзаменатору. — Второй, легкий, Лена узнала сразу, по русскому переводу одной из любимых книг. «Это же «Трое в одной лодке», — обрадовалась она. — Про чучело форели в трактире — каждый хвастает, что он-то ее и поймал. А потом форель — бах! — и разбилась, потому что была из гипса! Надо же, как повезло… Фантастически повезло…»
— Можно? — подняла Лена руку.
— Уже? — приятно удивилась седая дама и тряхнула кудряшками. — Что ж, послушаем.
Аспирант поощрительно улыбнулся.
Ее не перебили ни разу, не отметили ни одной неточности или ошибки.
— «Fine», — коротко сказала дама и добавила к сказанному вопросительную короткую фразу.
Лена, растерянно улыбаясь, непонимающе смотрела на даму. Может быть, это и есть беседа, обозначенная в третьем пункте? Просто такой вопрос?
— Are you joking? — несмело спросила она, выбрав самую ясную, простую форму вопроса: «Вы шутите?»
— Ничуть, — неожиданно ответила по-русски дама. — Именно так. У нас принято вносить спонсорский взнос, и сумму я вам назвала. Значительная сумма, не спорю, но ведь и вуз наш не из последних.
Девушки и высокий парень, сидевшие за столами напротив экзаменатора, перестали писать, подняли головы и не без испуга прислушались.
— Но у меня нет таких денег, — тоже перешла на русский Лена. Она говорила громко, отчетливо — пусть слышат! — И я все сдала на пятерки.
— Не все, — с чуть заметной насмешкой возразила дама и отвела назад упавшие на лоб кудряшки. — Мы вам поставим четыре, не так ли? — полуобернулась она к ассистенту. — А у нас на бесплатное отделение проходят только с пятерками, — сочла нужным добавить она, хотя всем и так все было ясно.
Аспирант, избегая смотреть на застывшую в изумлении Лену, молча кивнул. Воцарившуюся тишину нарушил с яростью отшвырнутый стул: тощий парень, оставив на столе словарь и тексты, схватив свой кейс, быстрым шагом покинул аудиторию, оглушительно хлопнув на прощание дверью. За ним, растерянно и понуро, вышла Лена.
Так она не попала в теоретически бесплатный вуз, о котором мечтала.
Как она плакала — просто исходила слезами — вечером, у себя дома, в объятиях матери.
— Ну будет, будет, — повторяла мать, сжимая ее хрупкие косточки, поглаживая прямые, уныло повисшие, влажные от пота пряди волос. — Что-нибудь придумаем, без высшего образования не останешься. Не плачь, детка, не убивайся так, родненькая моя!
— Мамочка, — рыдала Лена, — как это несправедливо, нечестно! Ничуть не стесняясь, при всех… Даже не вымогая взятку, а…
— Тихо, тихо, — покачивала Лену мама, легонько похлопывая ее по спине — как маленькую, когда та болела или кто-нибудь ее обижал. Да она и была для нее маленькой. — Может, сходить в ректорат, пожаловаться, потребовать, чтобы вмешались?
Лена оторвалась от матери, засмеялась сквозь слезы.
— Ох, мамочка! Какой ректорат? У кого требовать? Сам ректор небось этот взнос и придумал. Ты еще скажи «написать в газету»!
Засмеялась и Наталья Петровна.
— Это было бы уж совсем по-советски. Газета, горком, обком…
— …и профком! — подхватила Лена.
Обе смеялись уже истерически, до слез. Так и нашел их Леша, явившись с традиционным шампанским и тортом поздравить Лену.
— Что же ты без звонка? — отворяя дверь, упрекнула его Наталья Петровна. — У нас тут такое творится…