— Да у вас выключены все телефоны, — оправдывался Леша. — Я звонил, звонил… «Абонент не отвечает или временно недоступен»…
— Ах да, — вспомнила Наталья Петровна. — Забыла включить. Совершенно вылетело из головы.
Шепотом все рассказала. Леша нахмурился, соображая.
— Значит, так, — сказал он, скрывая острую жалость, внезапно ударившую прямо в солнечное сплетение. — Перво-наперво зальем горе шампанским и закусим тортом. А потом подумаем, как быть и куда податься: есть же частные вузы.
— И вправду! — обрадовалась Наталья Петровна.
— Только все нужно проверить, — продолжал Леша, как всегда в трудные минуты чувствуя себя другом и защитником своей Наташи, а значит, и Леночки. — Все документы чтоб были в порядке — лицензия, то да се. Там хоть честно: платно, значит, платно, без всяких «спонсорских взносов». Ищи, Леночка, подходящий вуз, а я помогу.
— Поможешь найти? — не поняла Наталья Петровна.
— Помогу получить высокое образование, — впервые при Лене обнял ее за плечи Леша. — В смысле финансов. Так что не бойтесь, девочки.
И второй рукой он уверенно обнял Лену.
— А я знаю, куда пойду, — неожиданно сказала она, осторожно, чтоб не обидеть, выворачиваясь из-под руки маминого Леши.
— Куда? — в два голоса спросили ее.
— В УНИК, вот куда! В Университет истории культур.
— Это еще что за зверь такой? — удивился Леша. — Откуда он взялся? Давай, колись сразу!
— Может, сядем за стол? — предложила, воспрянув духом, Наталья Петровна.
— Принято! — бодро откликнулся Леша, снял руку с плеча Наташи и стал энергично ей помогать.
«Хорошо, что он здесь, так вовремя, — думала Наталья Петровна, вынимая из буфета фужеры и чашки. — А то прячемся от Лены, как дети…»
— Ну, будем! — откупорил шампанское Леша. — Пусть у Леночки все получится!
— Так что там за УНИКум? — вопросительно посмотрела на дочь Наталья Петровна.
— Здорово ты его назвала! — засмеялась Лена. — Он, наверное, и есть уникальный. Мне один парень о нем рассказал — там, в инязе. Как услышал про «спонсорский взнос», так и вылетел пулей из аудитории, не стал сдавать. Дождался меня в коридоре, есть, говорит, такой вуз, преподают светила — профессора МГУ.
— А государственные дипломы они дают? — осторожно спросила Наталья Петровна.
— По-моему, да, — не очень уверенно ответила Лена.
— Надо узнать точно, — заволновалась мать. — И сколько стоит каждый семестр. Вдруг не потянем?
— Я же сказал, это мои проблемы, — негромко, но твердо напомнил Леша.
Он накрыл ладонью руку Натальи Петровны, и она взглянула на него с благодарностью. Иллюзия общего дома, одной семьи была столь ощутимо полной, что когда Леша ушел, Наталья Петровна восприняла его уход как нелепость, обидное, странное недоразумение, которое можно, наверное, разрешить, но оно почему-то не разрешается, тянется семь с лишним лет.
— Очень скоро мы получим аккредитацию, — сказали Лене. — Государство подтвердит, разумеется, профессиональные достоинства университета. Вы-то в них, надеюсь, не сомневаетесь?
— Нет, что вы! — горячо заверила проректора Лена.
— Ну и отлично. Вам ведь учиться целых пять лет, так что времени предостаточно…
Сейчас Лена с Катей шли по осенней Москве и говорили как раз об этом: о бесконечно длящейся аккредитации. Шуршала под ногами листва, но ее пока было немного — золотая осень была впереди.
— Гляди, выстраиваются косяками…
Катя остановилась, запрокинув голову, глядя в пронзительно синее небо. Золотистые волосы коснулись плеч. Остановилась и Лена.
— Готовятся к перелету, — задумчиво сказала она. — Такие маленькие и такие сильные.
— Да уж, тут нужен характер.
Катя подставила лицо еще жаркому солнцу, закрыла глаза.
— Скажешь тоже, — возразила Лена. — Какой характер? Инстинкт.
— Постулат «Человек и стоящие ниже его животные» необъективен, потому что его составлял человек, — посмеиваясь, напомнила Катя известное изречение. — Так что все-таки будем делать?
— Ничего уже не поделаешь: третий курс, — философски ответила Лена. — Остается только надеяться.
— Пожалуй… А что пишет твой верный Дима?
— «Верный»… Скажешь тоже… Пишет, что у них, на Севере, уже вовсю зима, пишет, что скучает и все время со мной разговаривает, что ждет не дождется. И так далее, и тому подобное… Наделал глупостей, а теперь страдает. Интересные, если честно, письма.
— Сам факт интересен. Кто сейчас пишет друг другу? Никто! Сплошь эсэмэски, мобильники. От нашего времени ничего не останется — ни писем, ни дневников.
— Дневников… Скажешь тоже…
Они идут, болтая о том о сем, заглушая в себе тревогу, стараясь не думать о главном — неужели они останутся без государственных, настоящих дипломов? Но тревога эта живет в них с первого курса, и Лена ловит себя на постыдной, унижающей ее мысли: уж лучше было бы дать взятку в инязе.
2
Хорошо стоять на посту: можно без помех размышлять о жизни — настоящей, прошедшей и будущей.
Над головой серое, тяжелое небо; сливается на горизонте с таким же тяжелым и серым морем. Край земли… Граница… Почему народ панически боится армии? Нечего ее бояться, к ней надо просто готовиться. Хотя, конечно, потеря времени… А с другой стороны, где еще стать настоящим мужчиной? В бандитских формированиях? Дима поежился, как от холода. «Драться легче, чем думать», — писал Олдингтон — из того, «потерянного поколения» Первой мировой. Но ведь он, фронтовик, еще как дрался! А уж потом стал думать, писать — о войне и о том, что ждало фронтовиков после.
Дима смотрит на море и вспоминает лето, последнее на гражданке.
— Где ты выучился так лягаться? — там же, в лесу, после мучительной, бессонной ночи подошел он к Петьке.
Наслаждались березовым соком девчонки, наперебой подставляя под висящие на деревьях кружки свои стаканчики, чашки; Серега с Наташей хлопотали у горящей синим огнем спиртовки — им по жребию выпало готовить завтрак; смотрела издалека, с другого края поляны, медовым взглядом Таня, и свежие ландыши светились у нее в волосах. Ее взгляд пугал и притягивал, отталкивал и манил, и, спасаясь от душевной сумятицы, чувствуя, что окончательно запутался в ощущениях, мыслях, страстях, Дима изо всех сил пытался вернуться в прежний, не замутненный томлением мир.
Петька разминался, как всегда по утрам, на залитой солнцем соседней поляне.
— Лягаться? — переспросил он. — Скажешь тоже… Это же каратэ. А-а-а, — заорал он вдруг дурным голосом, повергая невидимого противника ловким ударом наземь. — У нас клуб в подвале. Летом начнем осваивать джиу-джитсу, отца и мать каратэ. В армии, если что, пригодится. — Он поймал непонимающий взгляд Димы. — Про дедовщину слыхал? То-то… Нужно наращивать мышцы и оттачивать мастерство ближнего боя, понял?
Все знали, что Петька не собирается никуда поступать: отец — кадровый военный — наказал идти в армию.
— Что ты сейчас можешь выбрать, в твои-то годы? — сказал он сыну. — Послужи, возмужай — у нас все служили в роду, — научись за себя постоять, а уж потом выбирай, что душе угодно. Осенью, к призыву, тебе как раз восемнадцать. Сам Бог велел!
На Петьку в классе смотрели, не скрывая почтительного восторга и ужаса: все знали, что творится в армии, все ее как огня боялись, а Петька — нет, лез в самое пекло.
— Можно и мне к вам в клуб? — неожиданно спросил Дима.
Петька перестал лягаться, окинул приятеля критическим взором.
— Ну-ка, согни руку. — Жесткими пальцами он пощупал Димины мышцы. — Ничего, — протянул уважительно. — А теперь напади на меня! — Отойдя на три шага, Петька принял бойцовскую стойку. — Давай, вперед — никаких приемов, нормальная дворовая драчка.
Их уже окружили ребята.
Дима, спружинившись, прыгнул на Петьку, и они покатились по юной траве. Петька честно держал слово: никаких приемов не применял, но Дима чувствовал железные мускулы, крепость рук и упругость ног.
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей…
Да, наверное, Петька мог бы сразиться и с барсом.
— Аут, — рубанул рукой воздух Сергей. — Чай стынет.
Он просто спас Диму от жестоких объятий Петьки.
— Так возьмешь меня в этот ваш клуб? — задыхаясь, спросил Дима. — Сколько в месяц? — добавил, спохватившись, с тревогой.
— Нисколько, — хлопнул его по плечу Петька. — Это же отец мой придумал. Выбил у ЖЭКа подвал, заставил нас привести все в порядок. Жаль, не ходил ты на каратэ, трудно сразу начинать с джиу-джитсу. Но я тебе подсоблю, покажу кое-что. Айда пить чай, а то слопают все без нас.
И снова был едва уловимый аромат ландышей в волосах Тани, нестерпимость желания, внезапно охватившая Диму, завладевшая им всецело, поработившая его плоть. И когда Таня шепнула: «Пошли в лес, погуляем», — он, проглотив упругий комок в горле, только кивнул.
Лес был прозрачным, зелень едва проклюнулась, всюду бродили ребята в поисках белых, желтых, голубых первоцветов, и Дима с Таней удалялись все дальше, поминутно оглядываясь: когда наконец скроются из глаз однокашники — дались им эти цветы!
Нашли низинку, обрадовались. Дима бросил на землю куртку и, торопясь и страдая, сгорая от нетерпения, повалил Таню. Ее светлые волосы щекотали ему лицо, синие глаза потемнели, закрылись, а он все брал с наслаждением и восторгом Таню, защищая ее своим телом от комаров, тучей налетевших в низинку, закусив губы, чтоб не стонать…
— Пошли, а то бросятся нас искать, — шевельнулась Таня.
— Обожди немного, — взмолился Дима.
— Нет, хватит.
Таня отодвинула Диму, встала.
— Взгляни, я в порядке?
— Да, — сдавленно ответил Дима. — А я?
— Не очень, — засмеялась Таня и стала по-хозяйски поворачивать и отряхивать Диму.
— Что теперь будет? — спросил он тихо.
— Что? — распахнула глаза Таня. — Разве я теперь не твоя девушка? Разве не было тебе хорошо?
— Было, — ответил Дима, и ему стало страшно: эта жуткая от Тани зависимость и есть, значит, любовь?