К тому же его любили женщины. Сам старшина был однолюбом, предпочитал одиноких молодух в теле и обязательно с собственным хозяйством. Благо во время войны этого добра хватало, и везде — на Украине, в Польше, Германии, где бы ни останавливался бригадный штаб, старшина находил себе бабу. Как он объяснялся с немками и полячками, оставалось тайной, но от них он нахватался импортных словечек, которыми пересыпал свою речь. Чем-то он напоминал Вове одного персонажа из старого фильма, только у того руки были золотые, а у старшины росли из… Но это уже в Вове заговорила зависть.
На обратном пути грузовик начало вести вправо. Поначалу Вова решил, что почудилось, но чем дальше, тем сильнее машину уводило с прямой. Матюгнувшись, он съехал на обочину. Зашевелился спавший до этого Дормидонтов.
— Что случилось?
— Прокол, похоже. Сейчас разберемся.
Действительно, прокол. Место тут нехорошее, безлюдное. И развалины кругом. Вместе с домкратом и инструментом Вова вытащил из кабины ППС, повесил его на зеркало так, чтобы был под рукой, и приступил к ремонту. Старшина куда-то отошел, пока Лопухов крутил гайки и снимал запаску.
Сзади что-то залепетали по-немецки. Голос детский, но Вова все равно вздрогнул. Автомат трогать не стал, обернулся. Девчонка лет четырнадцати-пятнадцати, на страшного русского смотрела с испугом, но продолжала что-то лепетать, показывая то на себя, то на него. Вова ни хрена не понял ни из ее слов, ни из жестов, стоял и хлопал глазами. Подошел Дормидонтов.
— Чего тут у тебя?
— Да вот, девчонка немецкая что-то хочет, а что, не пойму.
— Ну, ты и лопух, Лопухов, — заржал старшина, — она тебе себя предлагает в обмен на продукты.
Вова пригляделся к девчонке внимательнее. Похоже, с возрастом он ошибся, постарше будет, лет шестнадцати, а может, семнадцати. Худая, бледная, наверняка в подвале последние дни сидела, ручки, ножки тоненькие, груди, считай, совсем нет, вот и ошибся. В чем другом, но в педофилии Вова замечен не был, предпочитал бабенок постарше и пофигуристей. К тому же не по своей воле на дорогу вышла, где-нибудь поблизости в подвале наверняка мать, братишки-сестренки. От одной этой мысли зашевелившееся было желание напрочь отбило. А тут еще и старшина рядом стоит и ржет, как жеребец.
— Да ну ее.
Как выяснилось, старшина оказался более всеяден.
— Если не хочешь, так я воспользуюсь. Пошли, фройляйн, не обижу!
Облапив немочку, Дормидонтов повел ее в развалины ближайшего дома. Но тут девчонка почему-то уперлась, то ли плату хотела вперед получить, то ли замена ей не понравилась, то ли по ходу дела передумала.
— Ну чего упираешься? Жрать-то небось хочешь?
Видимо, старшина сделал ей больно, немка заверещала.
— Ах, ты еще и кусаться?!
Рука у Дормидонтова тяжелая, девчонка отлетела метра на два, свернулась калачиком и заплакала.
— Оставь ее!
Пока дело было добровольным, Вова не вмешивался, но насилия над женщинами он и раньше не терпел и насильников не переваривал. Уже протянувший к девчонке руку старшина на мгновение замер, выпрямился и обернулся к Лопухову. Не понравился Вове старшинский взгляд.
— Не встревай, ефрейтор!
Но в Вову уже вселился бес противоречия.
— Отвали от нее, козел!
Дормидонтов потянулся к висевшей на пузе кобуре, но рука замерла на половине пути сразу, как только щелкнул затвор ППСа.
— Она же немка, а ты из-за нее на кого оружие направил? На своего командира? На боевого товарища?
— Тамбовский волк тебе товарищ! Вон как ряху на солдатских харчах разожрал! Уйди, не доводи до греха!
Старшина уже понял, что прямо сейчас убивать его не будут, руку от кобуры убрал и в сторону отошел, прошипев что-то угрожающее. Вова повесил автомат на плечо, вытащил из кабины свой НЗ, подошел к немке и попробовал ее приподнять. Попытка удалась.
— Ну, все, все, успокойся.
Успокаивающие слова возымели обратное действие, немка зарыдала еще сильнее.
— Ну-ка, дай посмотрю. Ничего страшного, до свадьбы заживет.
А фингал-то будет знатным.
— На вот, возьми.
Вова сунул ей в руки мешок с НЗ.
— Все, иди отсюда, иди. Мне колесо менять надо.
Девчонка еще пыталась что-то лепетать, но Лопухов развернул ее и легким толчком в спину придал ускорение. Когда он вернулся к машине, в развалинах никого уже не было.
Дормидонтов всю дорогу молчал, в Вовину сторону даже не смотрел. Злоба просто переполняла его, даже капитаны на него голос не повышали, а тут какой-то ефрейторишка оружием угрожал. Прибыли в расположение, машину разгрузили. И все молча. После этого Лопухов отправился отдыхать, а на следующий день ему пришлось предстать перед темными очами майора Левинсона.
— Дормидонтов на тебя рапорт написал, что ты ему оружием угрожал.
— Этого никто не видел.
— Значит, сам факт ты не отрицаешь?
На этот вопрос Вова предпочел не отвечать, Левинсон сделал выводы сам.
— Тогда есть два варианта. Первый — дать делу официальный ход, и тогда для тебя все закончится штрафной ротой.
— А второй?
— Есть приказ направлять тыловиков для пополнения передовых частей.
— Водителей этот приказ не касается.
— Правильно, но можно пойти добровольно.
Размышлял Вова недолго.
— Можно бумагу и ручку, товарищ майор.
За все время пребывания здесь писать перьевой ручкой он до конца так и не научился. Нацарапав рапорт, он отдал его майору и вышел из штаба на улицу. Подумав, направился на склад к Ерофеичу, еще предстояло сдать сменщику машину, так что на фронт он попадет явно не завтра.
Проходя мимо приоткрытой двери хозяйственного сарайчика, Вова услышал оттуда характерные хлюпающие звуки. Вова заглянул в щель. Марта, нынешняя старшинская пассия что-то, не иначе Дормидонтовские подштаники, стирала в корыте. Лопухова заинтересовал мощный зад и белеющие из-под подола икры. Семь бед — один ответ. Вова просочился в сарай, женщина его не заметила. Подкрался сзади и толкнул Марту вперед, быстро задрав подол. Видимо, немка приняла его за самого Дормидонтова и покорно стояла в прежней позе, пока Вова путался в завязках кальсон, а потом освобождал ее от излишков белья.
Но не могла же Марта не понять, что сзади к ней пристроился не нынешний хахаль, а кто-то другой, в ходе самого процесса. Но то ли замена ее вполне устроила, то ли ей было все равно, но никакого неудовольствия она не выказала, скорее, наоборот, и звуки характерные издавала. На контрацепцию Вове было плевать, закончив, он натянул кальсоны с галифе и, оставив женщину приводить себя в порядок, вышел на солнечный свет.
Похоже, Вовиных подвигов никто не заметил, только Ерофеич ковырялся в дальнем углу двора, не обращая ни на кого внимания. Вова продолжил путь к нему.
— Ну что, отомстил?
— Кому? — удивился Вова.
— Дормидонтову. Или всем немцам в лице Марты. Этого, уж прости, я не знаю.
— Отомстил. Знаешь уже?
— Штаб слухами полнится. Куда тебя?
— В пехоту.
— Подожди.
Ерофеич скрылся в своем складе. Вышел, держа в руках несколько особо ценных в Вовином положении предметов. Противогазную сумку с гранатами Лопухов взял, от каски и второго подсумка с запасными магазинами попытался отказаться, но старшина его урезонил.
— Бери, патронов много не бывает. И голову береги.
В Вовины руки перекочевали несколько банок консервов, пара индивидуальных пакетов и еще кое-чего по мелочи.
— Возвращайся, — Ерофеич обнял Вову.
— Я постараюсь.
Еще два дня Лопухов ошивался в автороте, сдавая «студебеккер». Потом застрял на пересыльном пункте, но любому везению приходит когда-нибудь конец. Выцепили, в конце концов, и Вову.
— Давай на выход, там тебе и попутчик, кстати, нашелся.
Выбравшись с пересылки, Лопухов от удивления замер.
— А тебя за что?
От Дормидонтова осталась где-то половина. Кобура с ремня исчезла, вместо нее подсумки под винтовочные обоймы, даже живот вроде уменьшился. Да и с лица спал, бедненький. Шинель прежняя, а на голове пилотка, лямки сидора и ствол карабина над правым плечом. Но вид был совсем не геройский, не то что прежде.
— Да-а… Там комбриг…
Развивать данную тему старшине явно не хотелось, ну и хрен с ним. Бог шельму метит. Из штаба мотострелкового батальона обоих направили во вторую роту.
Командный пункт роты располагался в подвале углового дома, стоявшего на Т-образном перекрестке. Стены подвала были оштукатурены, и после недавнего артналета все, кто в нем находился, были словно присыпаны сероватой пудрой. На их фоне вновь прибывшие Дормидонтов и Лопухов сразу выделялись своей почти чистой формой и здоровым цветом лиц. Будущее низвергнутых с Олимпа почти полной безопасности тыловиков решал ротный. Капитан, на вид едва перевалил за двадцать, совсем мальчишка из взводных военного выпуска.
Старшину, однако, ротный раскусил сразу.
— Пэфээсник?
Быстро растерявший гонор тыловик, вздрогнув от далекого взрыва тяжелой мины, подтвердил:
— Так точно, товарищ капитан.
Ишь, как тянется товарищ старшина, а еще совсем недавно морду воротил.
— Пойдешь во взвод к Крылову.
Судя по ухмылкам окружающих, взвод веселый, и такому пополнению сил там здорово обрадуются.
— Проводи, — кивнул капитан белобрысому сержанту.
Тот легко поднялся, подхватив свой ППС.
— Пошли, только смотри в штаны по дороге не наложи.
Дормидонтов промолчал, бросил на Вову такой взгляд, будто хотел хоть от кого-то получить сочувствие, но не дождался, так и ушел.
— Теперь с тобой.
Капитанский взгляд остановился на трех нашивках.
— Где их получил?
— Первую под Москвой, вторую в Сталинграде, Третью в Польше.
— А потом ты решил, что с тебя хватит, пусть другие повоюют?
Вова счел вопрос риторическим и решил не отвечать. Капитан поднялся, подошел к одному из подвальных окон и подозвал Лопухова.
— Значит, так, — принял решение ротный, — берешь этих двух орлов и проверяешь вон тот серый дом. Через два часа доложишь о выполнении. Часы есть?