— Господа, господа, остановитесь! — побледневший, как мел, тысячник Елисей поспешил разделить спорящих, закрыв своим телом изрядно перетрусившего вельможу. — Войдите и в моё положение! Уж не брать мне вас всех под стражу за непотребное поведение! И Вы, уважаемый Всеволод Эладович и Вы, уважаемый, не имею чести быть представленным, по — своему правы. Естественно, королевские указы надлежит слушать стоя, — Всеволод вновь угрожающе привстал, — но, в реестре воинском о подобном ничего не писано, так что каждый волен поступать, как ему вздумается. Вы, господин вестовой, зачитывайте указ королевский стоя, а Вы, капитан, можете слушать его, как Вам заблагорассудится.
Вельможа зло вращал глазами, но видя, что лучшего выхода из создавшегося положения не будет, принялся читать государеву грамоту…
— Что ж, раз велено, то придётся ехать… — выслушав приказ, смиренно произнёс Всеволод и, не говоря больше ни слова, вышел вон из ставшего вдруг неожиданно тесным и душным шатра.
"Государь обещался внеочередным званием и милостью вознаградить… С чего бы это и для чего бы это?" — подумал капитан, неспешно шествуя к расположению своей сотни…
А поднятые по тревоге ратники поспешно одевали снаряжение, седлали коней, строились в ровные шеренги. Вскорости всё было готово к выезду, и кавалькада конников и двигавшихся вслед за ними обозных телег, загруженных нехитрым скарбом, неторопливо попылила по дороге, без всякого сожаления покидая пропитанный гнилостным безмятежьем стан главного росского войска. Ясновельможный вестник, выполнив свою миссию, остался в лагере, для того, чтобы, как он выразился, "вкусить прелести походной жизни и отведать столь сладостную на свежем воздухе простую солдатскую пищу". Уже черед полчаса он и составившие ему компанию новоявленные полковники шумно восседали вокруг высокого стола, уписывая специально приготовленную "простую солдатскую пищу", состоявшую из двух десятков наименований и, поверьте на слово, заморских куриных окорочков там не было…
Вечерело, когда сотня Всеволода Кожемяки приблизилась к городским воротам. Каково же было удивление, когда Всеволод увидел встречающую их у ворот делегацию во главе с самим (кто бы мог подумать?!) ВРИО Изенкранцем.
— Чем обязан столь трогательной встречей? — осадив коня, поинтересовался Кожемяка, даже и не пытаясь скрыть своей неприязни к стоявшему у ворот человеку.
— Господину и государю нашему Прибамбасу 1, — ответил советник, в свою очередь не желая скрывать пренебрежения. Правда, было непонятно, к кому оно больше относится: к сотнику или Его Величеству.
— И чём же я государю нашему ныне требователен стал? — Всеволод ехидно прищурился.
— Милостью он своей тебя нонче облагоденствовать возжелал, чин генеральский пожаловал да предписание новое в грамоте в сиёй указал, — при этих словах Изенкранц, словно фокусник, извлёк из рукава скрепленную гербовой печатью грамотку и, протянув руку, передал её немало удивлённому сотнику.
— Эко, оно как получается! — пробежав глазами написанное, задумчиво процедил Кожемяка. — Из грязи да в князи! Вот уж не ждал — не гадал. Стало быть, теперь мне войско росское на орков войной вести?
— Тебе, тебе, — недовольно поддакнул Изенкранц, делая вид, будто и не он вовсе определил это назначение.
— Знать и впрямь дела плохи, коль я потребовался. Что, дорехформировались воинство — то, а, перемётчик фиговый?
— Ты, воевода, говори, да не заговаривайся! — на лице Изенкранца появилось выражение крайнего недовольства. — Не я тебя выдвинул, но я тебя и задвинуть могу! — при этом он повернулся и шагнул в сторону приветливо раскрывающихся ворот.
— А ты и задвинь! — смело бросил ему вслед бывший кожевенных дел мастер. — Мои руки пока что к труду привычные, я и без службы государевой обойдусь! А враг придёт, то уж продаваться ему, как некоторые, не стану! Дубьём оборонюсь, а ежели что, и смерть приму, как подобает и воину, и пахарю.
Изенкранц хотел было в ответ высказать что-то резкое, но передумал, вместо этого поджал губы и, ещё сильнее выпятив грудь, пошёл дальше. "Молчал бы ты, дурень, может и прожил бы побольше. Ты мне только орков из крепости в шею турни, а там мы и без тебя как-нибудь справимся".
— Согласно предписанию, в путь отправляйся немедленно, не ждёт времечко, — не оборачиваясь, бросил Изенкранц, и довольный тем, что последнее слово, как всегда, осталось за ним, шагнул в черту города.
Всеволод принял решение идти до полночи, и лишь потом дать отдых притомившимся коням и людям. Ехали неторопливо, в дальней дороге ни к чему было гнать и без того устающих от бесконечного пути лошадей. Думы Всеволода Эладовича устремились к далёким отрогам гор, к истекающему кровью воинству, над которым ему предстояло принять командование, но плавное течение его мыслей было прервано вопросом незаметно подъехавшего ординарца.
— Эт что ж теперь получается, раз Вы генерал нынче, так мож уже и я не простой ординарец, а? — Похоже, малому было слишком немного известно о чинах и чинопочитаниях: в купеческой лавке он боялся лишь одного тяжёлого хозяйского хлыста да голода, коим его частенько потчевали. Впрочем, и к одному и второму он давно привык, и с тех пор, как понял это, уже не боялся ничего. — Мож мне тож звание какое положено?
— Положено, положено, давно и надолго, — Воевода усмехнулся. — Вот в бою отличишься, глядишь, и выхлопочу тебе чин отделённого, а покудова в простых ординарцах походишь. И ещё запомни, малец, — голос воеводы стал непривычно строг, — с сего дня тайны многие тебе известны станут, а потому язык на замке держать должен. Понял?
— Понял, как не понять, ваше превосходительство, чай, не дурак. С пониманием! — Ленька сделал серьёзную морду.
— То — то же, смотри у меня! Узнаю, что лишнее сболтнул, в миг к маманьке отправлю!
— Да нет у меня маманьки! — ординарец сокрушённо опустил голову. — Никого нет. Как на нашу деревню орки напали, так все и сгинули. Я тогда ещё совсем мальцом был. В лесу по ягоды задержался, а когда возвернулся — никого в живых уже и не было, лишь кострища до неба да тела порубленные, покромсанные. Своих — то я так и не сыскал, видно, сгорели в пламени. А прочих там же, посреди села три дня хоронил, покуда купцы Лохмоградские мимо не проехали. Они оставшиеся тела похоронили да меня сироту к себе приспособили. А вот теперь я убёг и в армию подался. Плохого о них ничего не скажу, всё ж приютили меня, пропитанием обеспечили, но и хорошего ничего сказать не могу. Вот и вся моя история.
— А я — то всё гадал, откудать у тебя такие волосы? Вроде как бы блондин ты, но дюже они светлые из-под шапки-то выбиваются. А ты, оказывается, седой, как лунь полевой. — Всеволод покачал головой, вспомнив и свою столь схожую историю. — Вот оно как война — то красит! Да ты, парень, седины своей не стесняйся, правильная у тебя седина, не страхом великим выбитая, а горем людским и состраданием. А хочешь, я тебе свою судьбу расскажу?
— Хочу, — по — простому согласился ординарец и, подъехав почти вплотную к командиру, приготовился слушать.
— Ну, так слушай. Начало жизни моей новой много лет назад случилось, — начал свою повесть Всеволод Эладович, которому и самому давно хотелось выговориться. — Я ведь не всегда воеводой да ратником служил, до того в городе Трёхмухинске кожи мял. И мять бы мне их до смерти самой, белу свету не видевши, но случилась тут такая история: странный человек в краях наших очутился, странный, но смелый и ловкий. К счастью или несчастью, угораздило ему добыть Меч волшебный.
— Да неужто Вы самого князя Николу Хмару Талбосского знали? — Лёнька восхищённо уставился на воеводу.
— Знал, как же не знать! Как с тобой сейчас разговаривал, и не только знал, но и всю жизнь на него молиться буду, он меня от смерти лютой спас. Тогда-то я, выздоровев, и поклялся за всю Рутению грудью стоять. Но это уже потом было. А прежде власть он в городе новую установил, правильную, чтобы всё по чести, по совести, чтобы людям добрым зла не чинить, ремёсла да хлебопашество развивать. Одно плохо: война в наши края пришла, многого мы сделать не успели, лишь кое-чего наладили. Да что теперь говорить… В первой же битве меня и ранило. Так что я, почитай, всю баталию в беспамятстве пролежал. А когда очнулся, Николая Михайловича уже рядом и не было, убыл он в края неизвестные, исчез на глазах друзей своих да соратников. Вот так — то, брат. А я как от смерти лютой оправился, так в войско государево и записался. Простым ратником на охрану границ пошёл. На границах-то ещё долго пошаливали. Вот мы дозором по ним и рыскали. Вскоре дослужился до сотника. Со своей сотней, а потом и тысячей я по долам и полям много помотался, всё баронов да витязей горных, что в предгорьях бандитствовали, выискивал. Выискивал да палицей тяжёлой усмирял. Да так прославился, что уже тогда мне жезл воеводы пророчили, но тут война на границах вроде как закончилась. — Всеволод тяжело вздохнул и добавил ворчливо: — Как же, закончилась она! Только мы свои войска оттянули, как они стали к деревням нашим да станицам рваться, набеги свершать. До поры до времени Дракула их осаду сдерживал, но и на него нашлась сила, переломили его, горемычного, покуда мы тут всё рассусоливали. Помощи — то ему от нас ни на копейку не было, только препоны да подлости всякие по наущению западному чинились. Говорят, он, смирив гордыню, к королю нашему едва ли не в ноги кланялся, помощи ратной испрашивая, да не нашёл он у нас то, что выискивал… А тут уже и у нас в самом государстве раздоры начались. Это как раз перед тем, как на границы приказ государев пришёл войскам в казармы вернуться. Оказалось, покудова мы там ворога били, вельможи да люди государевы это самое государство по карманам растащили. И я так понимаю, войну объявили законченной от того, что казна царская истощилась. А как только мы на зимние квартиры вернулись, перво-наперво войска сокращать да реформировать начали, ибо как гласил манифест царский, "битвы с ворогами закончены, мир на границах и в государстве нашенском, ни к чему нам такое воинство". Потом чины да звания новые ввели, и все мы именоваться на фалюнский-западный манер стали. А раз тысячников к тому времени больше, чем самих тысяч стало, вот и подались некоторые (кто поименитее) в государевы приказы, кто министрами, кто их помощниками, (приказов королевских к тому времени развелось как грязи). А куда было Всеволоду Кожемяке податься? Можно было бы, конечно, и в кожемяки, да в родном Трёхмухинске новей нового старая власть