Стас мечтательно сказал:
— Я слышал, что есть редкие суперженщины, у которых не две женских хромосомы, а три.
Матвей поднял брови:
— А, это трисомики или метаженщины. По-моему, они ничем не супер и не такие уже редкие — на пятьсот женщин рождается одна метаженщина, что чаще, чем рождение трисомиков с синдромом Дауна.
— И ещё есть агрессивные супермужики, у которых на одну женскую хромосому приходится не одна, а две мужских.
— Есть такие, один на тысячу. Только насчёт агрессивности — враньё. И чаще встречается обратная мутация — когда у мужчин по две женские хромосомы. Такие мужчины-трисомики женоподобны, глупы и болтливы. И склонны к драматизации своих переживаний.
Бульба скривился:
— Кончайте про мутантов! Меня от таких разговоров мутит. — И проворчал кому-то: — Эй, вы, с охапкой пива! Вежливость советует проходить возле человека, повернувшись к нему лицом, а не задом.
Стас откликнулся:
— К женщинам это правило не относится, они выглядят вежливыми со всех сторон. А вы заметили, что девушки, которые шли по Арбату с другими девушками или вообще одни, были одеты гораздо эффектнее, чем девушки, шедшие с парнями? Красивая одежда для одинокой женщины — это одновременно и маскхалат, и охотничье оружие. Она ищет добычу!
Игорь поинтересовался:
— А девушка, которая с парнем, её уже нашла?
Бульба согласился:
— Верно. Нашла и ест.
Матвей отметил:
— Страсть к яркому и красивому может быть заложена на хромосомном уровне. Вот у птиц всё не как у людей, а наоборот: у людей по две одинаковых половых хромосомы имеют человеческие женщины, а у птиц — самцы, которые оперением обычно ярче самок.
Вдруг Бульба помотал головой, как лошадь, доедаемая гнусом, и сказал не к месту:
— Моя жена терпеть не может любых насекомых и визжит на них громче, чем на меня. Мы уничтожили в квартире всю живность: жена оглушает её звуковым ударом, а я добиваю тапком… Она всё время заставляет меня кого-нибудь убивать: то муху, то паука какого-нибудь. Я стал профессиональным киллером!
Пока ждали заказанную еду настоящих мужчин — жареные свиные рёбрышки, пару бифштексов и порцию креветок, Бульба, единственный отец в компании, вспоминал:
— Моему сыну доверили украсить мигающей гирляндой ёлку. Он так хитро разместил лампочки, что получился динамический мультик.
— Какой умный мальчик!
— Ага. Но мультик был ужасно неприличный. И как раз директор школы пришёл на ёлку…
Наконец принесли заказ.
Голодные мужские желудки при виде еды заурчали, как влюблённые голуби.
Когда подзакусили и вакуум в животах ослаб, вспомнили о работе.
Бульба заворчал:
— Не понимаю, что себе думает Аркаша. Наша прибыль на нуле, литературные е-игры и кибер-романы, написанные дурацкими любителями с помощью этого проклятого Великого Инки, вытесняют нас всё больше.
Игорь вздохнул:
— Если человеческая литература пасует перед компьютерной и Инка оказывается лучшим писателем, чем мы, значит, так надо. Всякая пакость на свете свои причины имеет и куда-то путь держит.
Матвей усмехнулся:
— Брось. Жизнь самотекуча, безмозгла и страшнее домыслов конспирологов. Раньше писатели были кустарями-одиночками. Их вытеснили текстовики и структураторы — с жёсткой кожей, с металлическим прищуром твёрдых глаз. Банды литераторов недрогнувшей рукой отмеряли в шприцы литры суспензии саспенса и хладнокровно гнали в ловушки хеппи-эндов жалобно плачущего читателя, острым пером срезая кошельки с его желейно трепещущей талии… А сейчас на смену крутым текстовикам и структураторам пришли ещё более жёсткие и крутые компьютерные интеллекты. Самотёк Дарвина!
Бульба бурчал:
— Нейролингвистическое структурирование… Расчёт юмористических реакций… Шахматы отдали компьютеру, теперь сдаём литературу.
В углу бара радовался тивизор:
— В моду снова вошло вызывающее женское бельё цвета кислого яблока и мужское бельё-хаки… Наши эксперты комментируют это событие.
Матвей пробормотал:
— У каждой тли своя фиеста.
Бульба отметил:
— Какой лбище у комментатора! О такой лоб хорошо кошек бить.
Матвей скривился, понюхал свой бокал пива и мрачно сказал:
— Городская вода воняет дустом; в жилах горожан течёт тефлон; асфальт после дождя пахнет не свежестью, а гарью сгоревших бензиновых автодуш. Как я не люблю город!
В тивизоре появилась Николь Гринвич. Она стояла в шлюзе своего крейсера и махала рукой провожающим.
— Улетает на Нептун. И её Джерри, конечно, с ней.
— Вот история. Сюжет, который не выдумаешь.
— Такая реальность не ложится в книгу — слишком сказочная.
Игорь задумчиво сказал:
— Слышали, что королева Гринвич своими грантами поощряет только позитивных писателей и кинорежиссёров?
Бульба возмутился:
— Она воспитывает нас положительной стимуляцией, как Павлов — собак! Безобразие!
— И ведь получается! — хехекнул Матвей.
Бульба недовольно скривился.
— Ну… Павлов был не дурак.
На экране появилась и что-то невнятно сказала седая голова. Закадровый комментатор затараторил:
— Согласно последним результатам космобиологов, жизнь на Марсе возникла раньше земной и, судя по всему, марсианские бактерии были перенесены на Землю, где успешно адаптировались.
— Ну вот, вдобавок ко всему мы оказались марсианами… — пробормотал Матвей.
Стас спросил:
— Значит, бог тоже был марсианином, если он создал сначала жизнь на Марсе?
Бульба сказал строго:
— Не богохульствуйте, дети мои.
Матвей скосил на него глаза:
— Бульба, говорят, ты записал сына в воскресную церковную школу? А ты слышал о детском крестовом походе?
— Нет.
— В тринадцатом веке десятки тысяч детей и подростков, воодушевлённых верой и церковью, отправились в крестовый поход в Палестину — освобождать Гроб Господень из рук неверных. В результате все дети погибли или были проданы в рабство. Эта реальная история позже легла в основу сказки о гаммельнском флейтисте-крысолове, который увёл детей из города.
— Времена изменились!
— А учение осталось. И сейчас твоему сыну расскажут о первородном грехе Адама и Евы и внушат глубокий страх перед адом.
— Он не трус!
— Но бояться ада обязан каждый христианин. Это воспитательный императив для выращивания поведенческого инстинкта.
Стас провозгласил:
— Цивилизация — это борьба закона против инстинкта.
Бульба фыркнул:
— Когда-то я тоже был молодым и самоуверенным. Прошло время — и я понял, каким был кретином.
Матвей сочувственно спросил:
— Ты уверен, что прошло достаточно времени?
Стас оглядел гудящий ресторан:
— По субботам тут выступает очень приличный джаз. В нём играет тромбонист с интеллигентной кличкой «Тромбофлебит».
Игоря всегда удивляло лихорадочное многолюдье московских ресторанов. Полная противоположность, например, степенным ресторанам Голландии, которую Игорь любил и старался бывать в ней при каждом удобном случае.
В Амстердаме голландцы с обветренными мужественными лицами кряжисто ездили на велосипедах вдоль каналов, а голландские девушки приветливо улыбались — все румяные и наваристые.
Незнакомая голландская история текла на Игоря с наклонившихся старинных домов, свисала с крючковатых балок над каждым подъездом, хлюпала между баржами, стоящими в каналах, выплёскивалась с потемневших музейных картин, где толстые усатые мужчины в боевых кружевных штанах и с длинными копьями сидели живописными дозорами за столами, много ели и пили.
Тёмные деревянные стены углового английского паба «The Old Bell», в котором любил сидеть Игорь, были испещрены и увешаны изречениями и пословицами, оленьими рогами, свечами и светильниками, иконками и пивными этикетками, тарелками, портретами политических деятелей и картинами скачущих лошадей.
«Если вам кажется, что вы контролируете ситуацию в этом море неопределённостей, то вы просто не понимаете ситуации».
В пабе жила надменная рыжая кошка с отвислым животом. Она любила спать на пальто, которые посетители сваливали на стулья, и не любила подачек.
Она сидела на подоконнике и смотрела в окно, хотя увидеть там ничего было нельзя — стекло витража, цветное и неровное, превращало рутинную заоконную действительность площади Рембрандта в загадочный мир переливающихся спектрально-чистых бликов.
В «Старом колоколе» подавали замечательного копчёного угря с пивом «Palm Royal». После третьей кружки Игорю казалось, что это не Голландия передвигается за окнами, шаркая подошвами и шинами, звеня трамваями и велосипедными звонками, а сам бар плывёт по городу, разрезая своим стеклянным углом фиолетовые волны реклам.
Прощай, Амстердам, я уплываю от тебя в одном из твоих пабов.
«Меланхолия — это удовольствие обиженных».
В «Старом колоколе» было хорошо думать о себе и о жизни.
Каждый из десяти тысяч человек, встреченных тобой сегодня, сам связан с миром десятью тысячами нитей. Это фантастическая паутина из телефонных звонков и велосипедных цепей, томности утренних пробуждений, никчёмности соседских реплик, назойливости телевизора, тепла семейных ужинов, холода рабочего стола, плача детей, дружеских разговоров, горечи, удовольствий, тайн, стыда, счастья. Люди, как вы узнаете, что эта паутина — ваша?
Кипение вокруг тебя чужой многообразной реальности внушает странную надежду: жизнь не закончится, если ты продуешь свою партию.
Жизнь играет на многих досках.
Молодые думают, что они новы.
Старики верят, что они умны.
С точки зрения чаек, мир состоит из чаек и рыб.
Кошка спокойно спит на подоконнике. Откуда она знает, что её не зажарят к пиву? Она этого не знает, но надеется на лучшее.
Она мудра.
Приоритеты, дружок, приоритеты — в этом суть умения жить.
Не влезай в чужую паутину, приятель! Плети свою.
— О чём ты мечтаешь, Игорь? — вернули его друзья. — Чем будешь заниматься, если наша брига