На другой стороне улицы лежит в позе плода почерневшее тело, нашедшее последнее упокоение рядом с бордюром.
Шелестит горячий ветер.
Вдали слышны крики и стоны.
Больше ничего.
Невозможно поверить, что меньше часа назад он сидел на снежной лужайке на высоте, глядя оттуда на Денвер, каким тот был прекрасным весенним утром.
Слишком уж нам легко себя уничтожить.
Барри почти не может стоять. Колени подкашиваются. Он садится посреди улицы перед пожарной частью, глядя, как пылает мир, и стараясь терпеть боль.
Прошло несколько минут, как он вышел из лаборатории.
Хелена умирает в капсуле.
А он – здесь.
Барри ложится на спину и смотрит в черное небо, с которого льется огненный дождь.
Голову прорезает яркая мучительная вспышка, и он чувствует облегчение – знак того, что конец близок, что мозг Хелены сейчас заливает ДМТ, а она скользит к воспоминанию о том, как шестнадцатилетней девчонкой шла к сине-белому «Шевроле» и вся ее жизнь была впереди.
Они попробуют снова, хочется верить, что у них все получится.
Горящие частицы постепенно замедляют свое падение и наконец застывают в воздухе вокруг Барри, словно миллиарды светлячков…
Холодно и сыро.
Пахнет морем.
Слышно, как волны плещут о камни, над поверхностью воды разносятся крики птиц.
Наконец возвращается зрение.
В сотне метров от него – дикий берег, над серо-голубой водой вьется дымка, частично скрывая растущие на отдалении ели, что протянулись вдоль береговой линии, словно начертанная загадочными письменами строка.
Боль в обгоревшем лице исчезла. Барри, одетый в гидрокостюм, сидит в морском каяке, держа на коленях весло, утирает текущую из носа кровь и пытается сообразить – где он.
И где Хелена.
И почему он никак не может вспомнить эту временную линию.
Несколько секунд назад он лежал в Денвере посреди улицы рядом с пожарной частью и смотрел, как с неба падает огонь.
Сейчас же он… там, где он есть. Жизнь кажется сном, она перепрыгивает из одной действительности в другую, воспоминания делаются реальностью, а потом – кошмаром. Все происходит на самом деле, и в то же время очень подвижно. Пейзажи и эмоции постоянно чередуются, и однако во всем есть своя извращенная логика – подобно тому как сон кажется осмысленным, пока ты не проснулся.
Барри опускает весло в воду и посылает каяк вперед. В поле зрения появляется укромная бухточка – остров здесь плавно поднимается вверх небольшой горкой, ее склон покрыт темным еловым лесом, пронизанным то тут, то там белыми полосками берез. У подножия холма среди изумрудно-зеленой травы стоит дом, окруженный постройками поменьше – два гостевых домика, крытый навес, а еще ниже, на берегу – причал и сарай для лодок.
Барри движется в бухту, набирая скорость по мере приближения к берегу. Наконец днище каяка скребет по каменистой отмели. Когда он неуклюже выбирается из лодки, является единственное воспоминание:
Он сидит в портлендском баре, рядом с ним на табурет усаживается Хелена – в третий раз за время их странной, повторяющейся жизни.
«Вижу, вы желаете угостить даму».
Как это странно, когда у тебя три разных, отдельных воспоминания об одном и том же, по сути, событии.
Барри идет босиком по камням пляжа, ступает в траву, готовый к тому, что воспоминания вот-вот нахлынут волной – только сегодня они что-то запаздывают.
У дома каменный фундамент, а дерево стен словно выбелено морем – сказываются десятилетия соли, ветра, солнца и суровых зим. Через двор несется огромная собака. Шотландская оленья борзая, шерсть у нее такого же серого цвета, как и доски, которыми обшит дом, она слюняво приветствует Барри, встав на задние лапы, чтобы встретиться с ним глазами и восторженно облизать лицо.
Барри поднимается по лесенке на веранду, с которой открывается прекрасный вид на бухту и на море за ней. Отодвинув стеклянную дверь, он вступает в жарко натопленную гостиную, центральное место здесь занимает сделанный из камня камин, труба от которого идет сквозь потолок через весь дом. В камине горит небольшой огонь, наполняющий комнату приятным дымным ароматом.
– Хелена?
Ответа нет.
Дом молчит.
Барри проходит через кухню в сельском французском стиле – голые стропила, вокруг большого стола с комплектом мясницких ножей на нем деревянные скамьи. Идет по длинному темному коридору, чувствуя себя так, будто вторгается в чужое жилище. Останавливается в самом конце у входа в уютный, хотя и не слишком аккуратно прибранный кабинет. Внутри железная печка, окно с видом на лес, в центре – старенький столик, просевший под весом книг. Рядом с ним грифельная доска, покрытая непонятными уравнениями и диаграммами чего-то наподобие ветвящихся временных линий.
Воспоминания возвращаются, не успевает Барри и глазом моргнуть.
В следующий момент он уже знает, где находится, помнит всю траекторию своей жизни после того, как Хелена его нашла, и понимает, что означают уравнения на доске.
Поскольку он сам их написал.
Это экстраполяции уравнения Шварцшильда, определяющего радиус объекта, связанный с массой и необходимый, чтобы образовать черную дыру. Дыра же затем формирует кротовую нору Эйнштейна – Розена, способную, во всяком случае в теории, мгновенно соединять между собой отдаленные области пространства или даже времени.
Поскольку сознание Барри из предыдущих временных линий сливается сейчас с нынешним, его взгляд на их с Хеленой работу за последние десять лет парадоксальным образом одновременно и свежий, и сильно замыленный. Он видит ее результаты непредвзято и при этом совершенно необъективно. Большую часть этой жизни он посвятил изучению физики черных дыр. Сначала Хелена работала с ним вплотную, однако в последние пять лет, по мере того как 16 апреля 2019 года делалось все ближе, а прорыв так и не просматривался, стала отдаляться.
Знание, что ей снова придется через все пройти, ее попросту раздавило.
На оконном стекле, за которым поднимается лес, все еще видны вопросы, что он записал черным маркером много лет назад – они продолжают его мучить своей неотвеченностью.
Чему равен шварцшильдовский радиус воспоминания?
Дикая мысль: что, если, когда мы умираем, огромная масса наших коллапсирующих воспоминаний образует микроскопическую черную дыру?
Еще более дикая мысль: не открывает ли в таком случае процедура реактивации – в момент смерти – кротовую нору, соединяющую сознание с более ранней версией себя?
Ему предстоит утратить все эти знания. Не то чтобы они были чем-то бо́льшим, нежели просто теорией, попыткой приподнять завесу и понять, каким образом кресло Хелены делает то, что делает. Без научной проверки все это ровным счетом ничего не значит. Только в последнюю пару лет Барри сообразил, что им следовало бы доставить свое оборудование в лаборатории ЦЕРН[29] в Женеве и там убить кого-нибудь в депривационной капсуле рядом с детекторами Большого адронного коллайдера. Если удастся доказать, что при чьей-то гибели в капсуле действительно образуется вход в микроскопическую кротовую нору, а когда сознание возвращается в тело в предшествующий момент времени – выход из норы, они могут приблизиться к пониманию истинного механизма путешествия в воспоминания.
Хелену идея возмутила. Она не считала, что возможное новое знание оправдывает риск очередной утечки их технологии, что произойдет почти наверняка, если они поделятся информацией о кресле с научным сообществом БАК. Кроме того, чтобы убедить руководство центра дать им доступ к детекторам, потребуются годы, а после этого – еще годы и целая научная группа, чтобы написать соответствующие алгоритмы и обработать данные. В конце концов оказалось бы, что на изучение физики кресла уйдет намного больше усилий и времени, чем на то, чтобы его построить.
Вот только времени-то у них как раз сколько угодно.
– Барри.
Он оборачивается.
Хелена стоит в дверях, и шок от того, как его жена выглядит по сравнению с предыдущими двумя их жизнями, взрывается внутри него автомобильной сиреной. Кажется, что любимая женщина постепенно тает – она слишком худа, глаза потемнели и запали, а надбровья стали чуть заметней, чем следует.
Приходит воспоминание – два года назад она пыталась покончить с собой. Белые шрамы вдоль предплечий все еще видны. Барри нашел ее в старинной ванне на ножках, стоящей в застекленном алькове с видом на море, и вода в ванне была цвета вина. Он вспомнил, как вытащил из ванны почти безжизненное мокрое тело, как уложил ее на кафель. Принялся поспешно бинтовать запястья марлей – и успел остановить кровотечение в самый последний момент.
Она чуть не умерла.
Хуже всего оказалось то, что ей не с кем было поговорить. Разделить бремя собственного существования с психиатром она не могла. У Хелены был только Барри, и его уже который год грызло чувство вины, что этого ей недостаточно.
Сейчас, когда он видит ее в дверях, его переполняет готовность все отдать ради этой женщины.
– Ты самый храбрый человек на свете, – говорит он.
Она поднимает телефон.
– Ракеты стартовали десять минут назад. Мы опять проиграли. – Хелена делает глоток из бокала с красным вином, который держит в руке.
– Тебе не стоит пить перед тем как залезешь в капсулу.
Она допивает вино.
– Просто капелька, чтобы нервы успокоить.
Им нелегко друг с другом. Барри уже не помнит, когда они в последний раз спали в одной постели. Когда занимались сексом. Когда вместе хохотали над какой-нибудь глупостью. Но он ее не винит. Для него их отношения каждый раз начинаются в портлендском баре, когда ему двадцать один год, а ей двадцать. Они проводят вместе двадцать девять лет, и для него каждый цикл внове (пока не наступает судный день и к нему не возвращаются воспоминания из предыдущих временных линий). Что до Хелены, то она провела с одним и тем же мужчиной восемьдесят семь лет, раз за разом переживая один и тот же возрастной отрезок, с двадцати по сорок девять.