– Конечно, конечно, доченька! – заулыбалась та. – О чем тут речь? Я всегда Костеньке рада. А зачем ты его так рано-то забирать будешь? Пусть живет у меня хоть до осени. Под растет, окрепнет. У меня ведь тут все свое, домашнее: и картошка-морковка, и яички, и молочко. Правда, коровку по осени продать пришлось – не под силу мне теперь с ней управляться. Ну, да не беда – я у соседки молочка куплю. С молочка детки хорошо растут…
Она еще что-то говорила, а Костя думал о предстоящей ему незавидной перспективе провести все лето в деревне: без любимого телевизора, без компьютера, без аттракционов в детском парке, куда они с папой ходили по выходным. Скучища! Вдобавок, бабушка опять не пустит его на водохранилище. Но почему? Или она все еще считает его маленьким? Неправда! Ведь Костя уже большой, зимой ему исполнилось семь лет и в этом году он пойдет в школу. Так почему же бабушка обращается с ним, словно с малышом?
В тот же день мама Кости отправилась домой, увозя с собой полную сумку деревенских гостинцев. Глафира Степановна, как всегда, щедро снабдила дочь всевозможными соленьями и вареньями собственного приготовления, а в придачу – свежеиспеченными пирожками с изюмом и творогом. Мама уехала, а Костя остался с бабушкой.
Первым делом он распаковал свой рюкзачок, вынул оттуда книжку про волшебника Изумрудного города и игрушки, немного погонял по полу любимую гоночную машинку, которую ему недавно подарили мама с папой. А потом собрался было пойти погулять, но тут, как назло, зарядил дождь. Он лил и лил, не переставая, так что ни о каком походе на улицу не могло быть и речи. От нечего делать Костя отправился осматривать бабушкин дом. В нем все было точно так же, как и в прошлом году, и в позапрошлом… с тех самых времен, как Костю стали привозить на лето к Глафире Степановне. Старая скрипучая мебель, вязаные накидки на комоде и круглом столике в большой комнате, которую бабушка называла «зальцем». Пожелтевшая от времени пластмассовая статуэтка балерины с изящно воздетой вверх рукой в серванте, по соседству с массивной хрустальной салатницей, выстроившимися в шеренгу рюмками в виде сапожек и цветастыми чашками с истершейся позолотой на ручках. А еще – иконы. Потому что Костина бабушка была верующей и ходила в церковь. И в каждой комнате, даже в кухне, у нее висели иконы: старые, с темными ликами, украшенные вышитыми полотенцами и бумажными цветами. А под ними, на медных цепочках, висели разноцветные стаканчики, наполненные подсолнечным маслом. Внутри их находились фитильки. Костя помнил, как по вечерам бабушка, вынув из-за самой большой иконы тоненькую свечку, зажигала эти… она называла их лампадками. И он, к тому времени уже лежавший в своей постельке, в полудреме смотрел на мерцающий в темноте огонек лампадки, пока не засыпал, так спокойно и сладко, как ему никогда не доводилась спать дома, где ночами в его комнате воцарялась пугающая темнота. Потому что там не было этого живого веселого огонька….
Между прочим, за той, самой большой бабушкиной иконой хранились не только свечки. Год назад любопытный Костя тайком от Глафиры Степановны обследовал ее тайник. И нашел в нем бутылочку из-под какого-то лекарства с промасленной этикеткой (и точно – внутри пузырька находилось масло), маленький бумажный пакетик с белыми сухариками, а еще – потрепанную тонкую книжечку в обложке из потускневшей серебристой фольги. Книжечка открылась на странице, где под заголовком «О здравии» крупным, аккуратным бабушкиным почерком были написаны имена. Большинство из них было зачеркнуто[26], а среди оставшихся Костя обнаружил имя своей матери: Ольга. Ниже он прочел: «младенец Константин»… впрочем, слово «младенец» тоже было зачеркнуто и сверху приписано: «отрок». Костя не знал, что означают эти слова. Однако понял: в бабушкиной книжечке записано его имя… Ему вдруг стало стыдно за то, что он взял книжечку без спросу. И Костя поспешил спрятать ее назад, за икону.
В зальце над комодом висели фотографии: цветная в золотистой пластмассовой рамке, с которой на Костю смотрели бабушка в темном платье с белым кружевным воротником, папа с мамой, а также серьезный пухлощекий бутуз… собственно, это был он сам четыре года назад. По сторонам висели еще две старые черно-белые фотографии в темных деревянных рамках. На одной, по рассказам Глафиры Степановны, была изображена она сама в юности (сам Костя ни за что бы не догадался, что эта юная женщина с грустным, задумчивым лицом – его бабушка), вместе со своим покойным мужем, Костиным дедушкой. А на другой, выцветшей до желтизны, фотографии, была изображена еще одна молодая чета – родители Глафиры Степановны. Кажется, бабушка рассказывала ему, как их звали и кем они были. Вот только Костя не запомнил этого – уж слишком далекими и чуждыми казались ему эти, незнакомые и давно умершие, люди… его прадед и прабабка.
Обойдя комнаты, Костя заглянул на поветь. Но там тоже не было ничего нового: те же стеклянные банки на полке в углу, дожидавшиеся летней поры, когда Глафира Степановна варила варенье, те же связки старых газет на полу, те же отслужившие свой век кастрюли и ведра, те же обитые проржавевшей жестью сундуки, в которых, как первоначально думалось Косте, бабушка хранит что-то очень ценное. Ведь во всех сказках, которые он успел прочитать, старый сундук непременно служил сокровищницей. Однако, к его великому разочарованию, в бабушкиных сундуках хранились какая-то старая одежда, полотенца из грубого полотна с обтрепавшейся вышивкой, ветхая цветастая шелковая шаль с бахромой. И Костя не мог взять в толк – с чего бы его бабушке вздумалось беречь все это старье? Мама говорит, что старые вещи – это хлам, от которого нужно избавляться. Тогда почему бабушка не торопится выбросить старые вещи, а хранит их на повети?
Увы, похоже, это было еще одной бабушкиной тайной… вроде ее запрета внуку ходить на водохранилище. Не слишком ли много тайн для одного старого деревенского дома?
На следующий день дождь перестал и Костя отправился гулять. Сначала он обошел бабушкин двор, потом измерил прутиком глубину лужи, разлившейся возле ее ворот, потом пустил по ней плавать самодельный кораблик. И тут из соседнего дома вышли двое мальчишек с удочками. Костя сразу узнал их. Разумеется, это были Витька с Мишкой, с которыми он подружился еще год назад. Что ж, в таком случае, как говорится, нет худа без добра. Пусть ему и придется некоторое время прожить в деревне без компьютера, телевизора и аттракционов – с такими друзьями, как Мишка и Витька, невозможно соскучиться. Они опять будут играть в войну, устраивать головокружительные полеты на самодельных качелях, лазить на старую березу, пугая гнездящихся на ней крикливых ворон, купаться в водохранилище… Правда, как раз этого ему делать не придется – бабушка наверняка опять не пустит его туда. Или все-таки пустит? Ведь она же сама говорила, что Костя стал совсем большой. А большие – сами себе хозяева, и, в отличие от малышей, не обязаны подчиняться чужим запретам. Так что теперь он наконец-то побывает на водохранилище…
Тем временем Мишка с Витькой поравнялись с ним:
– Привет, Кость! Ты когда приехал? – поинтересовался худощавый долговязый Витька, с любопытством разглядывая давно не виденного старого приятеля.
– Вчера, – откликнулся Костя. – А-а куда это вы идете?
– Рыбу ловить, – важно заявил Мишка, демонстрируя ему удочки и ведерко. – Между прочим, я там вчера вот такого окуня поймал! – Он широко развел руки в стороны. – Нет, правда, во-от такого! А сегодня еще больше поймаю!
– Я с вами! – обрадовался Костя. В самом деле, вот бы и ему сегодня поймать такого же большого окуня… да все его городские друзья с зависти лопнут, когда он будет рассказывать им о своем улове! – Только бабушке скажу. Вы меня подождете?
– Только недолго, – предупредил Витька.
– Я сейчас! – пообещал Костя, вбегая на крыльцо. – Я сейчас!
– Бабушка! Бабушка! – закричал он, вбегая в кухню, где Глафира Степановна готовила блины к обеду. – Можно я пойду с Мишкой и Витькой на водохранилище рыбу ловить?
Ш-ш-ш… – недовольно зашипел на раскаленной сковородке жарящийся блинчик, словно призывая его к молчанию. – Ш-ш-ш…
Не оборачиваясь к нему, Глафира Степановна ответила:
– Нет.
– Почему? – недоуменно спросил Костя. – Я ж не один пойду, а с ребятами. Они тоже туда идут…
– А ты не пойдешь, – строго произнесла бабушка.
– Но почему? – настаивал Костя. – Ты же сама говорила, что я стал уже большой… Тогда почему мне нельзя туда пойти?
Бабушка замялась, словно внук ненароком угадал причину ее запрета. А потом повторила:
– Ты туда не пойдешь.
– Ну что? – поинтересовался Мишка, когда Костя вновь появился на пороге. – Отпустили тебя?
– Не-а… – чуть не плача, произнес Костя. – Не отпустили…
– Ишь ты! – удивился Мишка. – Совсем твоя бабка тебя за маленького считает… Да наплюнь ты на нее, пошли с нами!
– Я без спроса не могу, – потупился Костя. – Бабушка будет беспокоиться…
– Ну, тогда и сиди у бабкиной юбки, как малышня! – презрительно усмехнулся Витька. – Пошли, Мишка! Чего с мелюзгой зря болтать!
Они ушли, а Костя вернулся в дом. Всю оставшуюся половину дня он дулся на бабушку. Ведь это по ее вине Костиной дружбе с Мишкой и Витькой похоже, наступил конец. Вон как они смеялись над ним и обзывали «мелюзгой»! Но почему бабушка и слышать не хочет о том, чтобы отпустить его на водохранилище? Почему?
Радоница. 1892 г. Худ. Абрам Архипов
Мог ли он знать, что в это самое время Глафира Степановна, глядя на насупившегося внука, думала о том, стоит ли рассказать ему… Тем более, что река уже вскрылась и они могут поехать туда на теплоходе… Вот только поймет ли ее Костя? Ведь он еще так мал… Однако она не может ждать: смерть не за горами, а за плечами. Так неужели то, о чем она помнит всю жизнь, должно умереть вместе с ней? Увы, для ее единственной дочери слова «память» и «прошлое» – всего лишь пустой звук. И потому внук – ее последняя надежда. Он должен знать, он должен побывать на могилах своих предков. Ведь завтра – Радоница.