Молча пройдя разделявшие их шестьдесят шагов, она исправила свою вчерашнюю ошибку, заодно избавив его от лишних мучений. Голова откатилась недалеко.
Поле битвы осталось за ними.
Однако главное сражение ей ещё только предстояло.
Вытерев об одежду виконта, и спрятав катану, она с замирающим сердцем вернулась назад.
– Ну, что вы на меня так смотрите? – спросила она после несколько затянувшейся паузы у Пьера и Марии, сидевших прямо в пыли посреди дороги, и сжимавших друг друга в объятиях, словно пытаясь вместе защититься от этой новой, такой страшной и безжалостной незнакомки в её теле, – Обещала ведь я, что смогу вас защитить!
Она и сама чувствовала несуразность сказанного. Ну а что она могла сказать?
После ещё одной паузы Пьер, наконец, решился.
– Кто… Вы? – охрипшим голосом он выдавил из себя этот давно мучивший его, а теперь наверняка и Марию, вопрос.
Она, конечно, знала, что рано или поздно ей придётся столкнуться с этой проблемой. Объясниться придётся – хотя бы в связи вот с такой ситуацией.
Легенда заготовлена.
22
Она пожала плечами, нахмурилась:
– Вначале займёмся твоей ногой, а поговорить успеем позже. Времени у нас теперь достаточно.
Попросив Марию привязать куда-нибудь подальше лошадей (они не пострадали, но, испугано всхрапывая и кося, всё норовили отодвинуться подальше от трупов, перебирая копытами), Катарина подошла к убитому мулу, и достала из седельной сумки запасную рубашку. Мул был единственным убитым, о ком она сожалела.
Надрезав кинжалом подол рубахи и нарвав полос нужной ширины, она вернулась к Пьеру.
Он сидел, страдая от боли, но сдерживая стоны, как и подобает настоящему мужчине. Ногу он поддерживал обеими руками.
Она опустилась на колени перед ним и попросила убрать руки со стрелы, которую он зажимал, чтобы не истечь кровью. Тонкая и короткая арбалетная стрела прошила насквозь мягкие ткани ляжки, к счастью не задев кость. Окровавленная головка дюйма на три торчала из задней стороны ноги.
Сломать такую стрелу невозможно. Оставалось только выдернуть её. Благо, она сидела в мягких тканях. Повесив себе на шею оторванные бинты, один скомканный рукав она дала Пьеру.
– Повернись, ляг на бок, и зажми в зубах эту тряпку. Будет больно.
Пьер, стиснув зубы, кивнул и повернулся.
Она проверила стальное древко – заусенцев не было. Обтерев насухо головку болта, она крепко ухватила её правой рукой, левой упёрлась Пьеру в бедро, и аккуратно, но сильно потянула. С неприятным чмоканьем стрела вышла.
Как ни мужественен был Пьер, но не удержался: вначале зарычал, потом застонал. Да и кто бы тут не зарычал…
Обильно потекла кровь с обеих ран. Дав ей стечь несколько секунд, она пока разрезала штанину, убрала подальше от ран её ткань, и наложила на оба отверстия два небольших тампона из сложенной в несколько слоёв ткани. Попросила Пьера придержать их. После чего туго, насколько смогла, прибинтовала тампоны к обнажённой ноге. Сверху наложила ещё один бинт пошире, чтобы кровь не выступала наружу, и была защита от грязи, и не сдвигалась нижняя повязка.
Пьер вздохнул и покосился налево.
Быстро схватив меч, лежащий рядом, и обернувшись, она, однако, обнаружила только Марию, лежащую в нескольких шагах без сознания. Точно. Она вспомнила, как та вскрикнула, когда Катарина выдернула стрелу, и обильно пошла кровь. Но тогда ей некогда было оборачиваться.
Бедная няня. Но всё равно – надо отдать Марии должное: во время схватки она вела себя надёжно и достойно, удержала всех лошадей, хоть те и вырывались, не паниковала, и не отвлекала их ненужными криками. И вообще: отличная у них команда! Они ведут в счёте: девять на пол-очка. Хотя, конечно, лучше бы в сухую…
С её помощью Пьер, отталкиваясь руками и здоровой ногой, перебрался на траву к ближайшему дереву, и с облегчением прислонился к нему спиной. Она видела, что ему плохо. Однако и теперь он не удержался от замечания, хотя его голос и прерывался от боли:
– Вы – не… Катарина! Она ужасно… боится… крови! Скажите, кто же вы?
– Кто я? – она опять вздохнула, покачав головой, – Я несчастная, обездоленная и оклеветанная женщина. – взглянув прямо в искажённые болью глаза, она нашла в себе силы выдержать его взгляд, – И я расскажу вам всё.
Встав, она развернулась и снова пошла к мулу. Порывшись, достала флягу с вином. Открыла, подала Пьеру. Пьер, поглядывая то на флягу, то на неё, приложился от души.
Она и сама от него не отстала.
Затем, подхватив Марию подмышки, она с трудом подтащила её к тому же дереву, и кое-как примостила её рядом с Пьером. Влив ей в рот некоторое количество того, что осталось во фляге, она достигла замечательного эффекта: забулькав и закашлявшись, её няня открыла глаза, шумно вдохнула и уставилась на неё.
Почему-то врождённая нянина способность облекать свои быстро скачущие мысли в слова куда-то испарилась. Но можно было поспорить, что это временное явление. Когда шок пройдёт, водопад слов и вопросов снова обрушится. Нужно воспользоваться паузой и удовлетворить внимание аудитории. Тем более что оно и так обострено до предела.
Сохраняя серьёзное выражение, Катарина села прямо на траву перед ними, скрестила по-восточному ноги, приняв позу лотоса, и отдала флягу Пьеру, кивком предложив допивать. Во-первых, красное вино хорошо восстанавливает потерю крови, а во-вторых, поможет ему перенести боль. Действительно, во время её рассказа Пьер так заслушался, что опорожнил флягу до дна, даже не заметив, как это произошло…
– Ну вот и пришло время объяснится. – Она ещё раз взглянула в глаза Пьеру и Марии. Те не отрываясь и, можно сказать, не дыша, смотрели на неё.
– Я действительно Катарина Изабелла де Пуассон, в девичестве – де Буа-Трасси.
И я рассказала то, что со мной произошло, только матери. А теперь будете знать и вы.
Прошу вас только об одном: не выдайте мою тайну никому. – она посмотрела на них, нахмурившись. Оба согласно кивнули, – Иначе меня просто сожгут на костре.
Пьер просто кивнул, Мария ещё и прикрыла рот ладошкой, быстро перекрестившись. В глазах няни отчетливо проступали страдание и слёзы.
– Хорошо. Тогда слушайте.
Она опустила глаза вниз. Помолчала.
Итак… «onse upon a time…» Нет, надо не играть, а просто жить этим.
Всё равно, циничный, умудрённый опытом наблюдатель глубоко-глубоко в её душе, отметил с горечью: наглое враньё, дубль второй. Она тряхнула головой, прогоняя его. Невольно слёзы набежали в уголки глаз – ей было стыдно. И больно. Больно обманывать доверявших ей людей.
Не поднимая головы, она поморгала, отгоняя непрошенную влагу. Взяла в руки какую-то травинку. Медленно проведя по пыли черту, сказала:
– Вот так я теперь выгляжу – с этой стороны то, что смутно и расплывчато, и моё, а с этой – всё конкретно, ясно и чётко, но не осознанно, а инстинктивно. И – чужое.
Понимая, что запутала их ещё больше, постаралась пояснить:
– Лучше я начну с самого начала. Это случилось сразу после суда… Когда меня приговорили. Я была в панике – я не должна умереть, не разоблачив этого негодяя, не отомстив. И я стала молиться и попросила Господа помочь мне. Ещё никогда я не была в таком отчаянии, и так не молилась. Я была готова на всё – на всё, только бы ОН услышал, помог…
В какой-то момент я услышала как бы голос внутри себя.
Но это был не Господь. – она успокаивающе покачала головой, видя их испуг.
– Голос позвал меня по имени. Я спросила – кто это?
Он ответил, что принадлежит душе одного воина, предательски убитого тем, кого он считал своим другом. И он не смог выполнить свой… Да, долг чести – это у них так называется.
Он сказал, что души невинно убиенных какое-то время – сорок дней – скитаются по земле людей. И меня ждёт та же участь, если я не спасусь. Но ещё он сказал, что если такая душа находит другую, которая отчаянно нуждается в помощи, и помогает ей спастись от смерти, то обе души выживают! И получают шанс сделать то, чего так страстно желали…
И он предложил мне сделку. – Катарина замолчала и вскинула пронзительный взгляд своих огромных зелёных глаз на Марию и Пьера. Слёзы всё равно блестели в уголках, всё было нерезко. Однако она поняла, что её спутники даже не дышат.
– Он предложил помочь мне спастись и выжить, если за это я обещаю впустить его к себе в душу, и жить там. Конечно, он надеялся, что со временем я помогу ему отомстить и за него, но больше – просто сочувствовал моему горю… Я сразу сказала ему, что не уверена, смогу ли прожить так долго, чтоб не то, что спастись – а и помочь ещё и ему…
Мои враги так могущественны, а я – всего лишь женщина…
Словом, он согласен ждать, сколько угодно долго… Собственно, он уже не требует отмщения за себя – он рад, что не умер, и не ушёл окончательно с этой земли, и своим искусством помогает мне выжить…
В-общем, он истинный благородный воин, и рыцарь, и мне даже немного за себя стыдно… Что я для него пока ничего не делаю. Только живу.
Она снова замолчала, опустив лицо к земле, и механически что-то чертя. Впрочем, взглянув на начерченное, она поспешила стереть его – уж слишком оно напоминало профиль самолёта с реактивными двигателями…
Пауза затягивалась, но ни Мария, ни Пьер не спешили прервать её.
Пришлось Катарине первой нарушить нависшее напряжённое молчание:
– А что мне оставалось делать?! Дать себя казнить?!.. – она обвела их вопрошающим взором, и оба её напарника покачали головами, опустив глаза. Она расценила это как… неплохой признак, и продолжила:
– Так что теперь во мне и душа этого мужчины. И поэтому у меня пропала навсегда часть моих детских воспоминаний – вместо них теперь его воспоминания. И его навыки воина. Искусство вести рукопашный бой. Искусство обращения с оружием. Оно теперь тоже во мне, и я могу сражаться, как мужчина, и быть безжалостным и сильным – как он.
Да, уж сражаться-то он умеет! Всю жизнь учился, и практиковался…