За спиной этого внешне невзрачного мужчины с осколком от немецкого снаряда в легком были долгие восемьдесят два года жизни…
Сложные отношения с женой, психически нездоровой в последнее время. Разлука с двумя сыновьями – эмигрантами, – один из них от скончавшейся любимой женщины. Множество увлечений и разочарований. Саша магнитом привечал слабый пол. В нем лучилась доброта, участие, нежность и ум, на мой взгляд, какой-то физически ощутимый ум. У него не было врагов, завистников много, а врагов нет. Есть что-то выше зависти – безмерное уважение к истинному таланту, он обезоруживал злопыхателей, пробуждал совесть, предлагал честно взглянуть на самих себя.
Помнится, Саша проиграл «лохотронщикам» свою очередную литературную премию. И те, узнав, кем является их «лох», вернули деньги. Многие пользовались его добротой. Я не раз заставал в его квартире поклонников и поклонниц, что-то беззастенчиво искавших в бумагах, а Саша, в некотором подпитии, лишь снисходительно улыбался. Впоследствии они прилюдно хвастались особо доверительными отношениями с Володиным…
Горячим почитателем Володина был главный режиссер театра «Остров» Александр Болонин. После кончины Саши он, вопреки правилу о тридцатилетнем карантине, добился от власти разрешения на мемориальную доску. Я и Валерий Попов – 10 февраля 2004 года – в день 85-летия Володина – сорвали белую накидку, открывшую на мраморе профиль Александра Володина, жившего в доме № 44 по Большой Пушкарской…
Все это будет позже, а сейчас я сидел подле его больничной кровати, не зная, что делать. Будить его не стану, сон тоже лечение. Может, все же разыскать дежурного врача-студента. «Бесполезно, – разом ответили женщины в больничных халатах, – он тоже слинял, чтобы новеньких не принимать. Вашему старику повезло, что застал студентика, тот хотя бы оприходовал… В выходной, считай, здесь ночлежка, а не больница… А кто этот дед?» – «Александр Володин, – ответил я. – Слышали? Как не слышали?! Ну, фильм “Осенний марафон” видели?» – «Так там же Басилашвили», – насторожились женщины. – «Верно. А кто написал сценарий? Володин! Опять же… “Пять вечеров”, “Фабричная девчонка”, “Моя старшая сестра”, “С любимыми не расставайтесь”…» Женщины запаниковали. «Как?! И такого человека закинули в эту больницу? Ну, гады… Бросили, как собаку, у туалета… Перестройка, бля… Не беспокойтесь, мы присмотрим, если что. Ночь переспит, а завтра лекари набегут. Одну ночь мы присмотрим…»
Александр Володин скончался под утро, от инфаркта, так и не дождавшись лекарей. Добрые женщины просмотрели одного из самых тонких знатоков женской души в русской литературе…
Назавтра я пришел в Большой драматический театр… В холодном кабинете главного режиссера сидели несколько человек в пальто, решали, как провести прощание с Володиным. Несколько дней решался вопрос. Театр сам едва существовал в тяжелейшей обстановке того времени. Спектакли шли при полупустом зале. Это в знаменитом БДТ!.. Но театр испытание выдержал достойно. После торжественного прощания на сцене Сашу похоронили на Комаровском кладбище…
Я при этом не присутствовал. Заведомо купленный билет на самолет в Америку не позволил мне присутствовать в театре на Фонтанке…
С неоконченной рукописью первого «одесского» тома дилогии – названного «Через тернии» – я вылетел в Нью-Йорк в декабре 2001 года, в день прощания с Александром Володиным на сцене БДТ. Билет на самолет был куплен заранее…
Отправился через океан я по двум причинам. Во-первых, мне было необходимо дополнительное общение с «заказчиком». Во-вторых, что более важно, дочь Ириша сообщала о резком ухудшении здоровья моей первой жены, Лены. Давний наш развод не очень отразился на наших человеческих отношениях. Не только потому, что был общий ребенок. У нас с Леной за тридцать без малого лет совместной жизни возникло какое-то глубокое душевное взаимное проникновение. Состояние, возникающее, когда нет «большой любви», потеря которой равна вселенской катастрофе. Поэтому хватило ума отнестись к ситуации иронично…
В аэропорту меня встретил Даня, брат Лены. Он приехал за мной из Пенсильвании, где проживал со своей семьей… Особо неизвестных мне новостей, казалось бы, Даня не сообщил: я давно знал о рано постигшей ее беде – болезни Паркинсона. И в предыдущие приезды мне казалось, что состояние как-то стабилизировалось. Ан, нет… «Ты ее не узнаешь, – не удержался Даня. – И еще. Ее мучает страх – боится, что выселят из квартиры. Одна занимает трехкомнатную площадь… Какая-то сволочь стукнула в управляющую компанию. Предлагают перебраться в однокомнатную или вообще в хоспис для подобных больных. И с матерью у нее напряженка, ты ведь знаешь свою бывшую тещу».
О, я знал Евгешу, свою бывшую тещу! Ее взбалмошный характер. Какого черта она эмигрировала?! Оставила мужа, добрейшего Григория Израилевича. Не очень здоровая пенсионерка, без языка, без профессии. Неспроста родной сын Даня сбежал с семьей в Пенсильванию… Не раз я размышлял об этой странной закономерности. Их было три сестры. Старшая, «поцелованная ангелом», жила с деспотом-мужем. Двум другим, «укушенным змеей», достались славные и порядочные мужья. Нередко случается и наоборот – жены и мужья меняются характерами. Но подчинен подобный союз одному: «закону парности». Разумеется, есть множество исключений из этого «закона». Блаженство, когда муж и жена поцелованы Ангелом, и мучение, когда обоих укусили змеи… Но почему-то «закон парности» преобладает. И более того, передается по наследству. Смирение перед этим «законом» укрепляет семьи. И, наоборот, непризнание его разваливает семьи. К какому из этих «законов парности» я отнес бы собственную судьбу, не знаю, но он присутствовал…
Едва мы с Даней поднялись на свой этаж и выкатили чемодан из лифта, как навстречу устремилась хоматайка – так называют домработницу. Пожилая полька испуганно лепетала, что не может поднять с пола пани Елену. Мы с Даней бросились по коридору в квартиру. Лена кулем лежала на полу кухни рядом с инвалидным креслом. Суетясь и приноравливаясь, мы общими усилиями вернули Лену в кресло. Мешая русские и польские слова, хоматейка рассказала, что Лена потянулась к плите посмотреть на приготовленную еду к приезду своего «пана малжонэка» и упала. А ее матка – пани Евгения – не хотела выходить из своей квартиры и крикнула через дверь, чтобы я вызывала амбуланс и полицию. А тут вы пришли…
Я ловил себя на том, что боялся приблизиться к своей бывшей жене, поцеловать, как принято при встрече. Физически боялся, я чувствовал рок, исходящий от изможденной фигуры, сидящей в кресле. По дороге Даня предупреждал меня о ее состоянии, но то, что я видел, меня потрясло. Накапливая злую силу в прошлые мои приезды, болезнь решила полностью заявить о себе в этот приезд. Стыдясь и укоряя себя, я переломил малодушие, наклонился и приблизился губами к дряблой морозной ее щеке. Бессильно склоненная на бок голова дрогнула, чуть изменила положение, веки приоткрылись. Гримаса улыбки немного проявила прежние знакомые черты…
Плохо скрывая облегчение, я ушел в «свою» комнату. Надо разложить вещи, принять с дороги душ и как-то подготовить себя к обстоятельствам. Самое удивительное, что потрясение первых минут начинало сглаживаться. Реальный, только что увиденный образ очень больного человека уже заслонял привычный облик бывшей жены. Это предательство памяти порой оказывает неоценимую услугу. Не без досады подумал о том, что дочь Ириша, не дождавшись меня, вернулась в Калифорнию не только из-за работы… Еще я думал о том, что от предстоящих тягот должна отвлечь работа. Поэтому не мешает поздороваться с секретером, на котором дожидалась пишущая машинка «Любава». Ободренный этой мыслью, я привел себя в порядок и вышел в гостиную, из которой уже слышался хрипатый голос Евгеши, моей бывшей тещи…
Разместились у выдвинутого обеденного стола. Даня с матерью по обе стороны, я в торце стола, инвалидное кресло приставили с противоположного торца. Табурет для хоматейки подставили рядом с креслом. «Ты видишь, как она выглядит, – привычно затянула Евгеша, обращаясь ко мне. – А я ей говорила…» – «Что ты ей говорила, мама? – прервал Даня мать. – Ее что, просквозило?! У нее серьезная болезнь». – «Все равно, надо было как-то… – не сдавалась теща и, без паузы: – Ну, как живешь Илюша, не женился?» – «М-м-ма-а-ма», – разлепила губы Лена. «Об этом мы с вами позже поговорим», – произнес я, поглядывая, как хоматейка раскладывает по тарелкам картошку с кусками мяса…
Теща перехватила мой взгляд и пояснила, что за Леной присматривают две женщины. Эта полька Мария – днем, а в ночь придет Адель, эмигрантка из Гвинеи, черная стерва, ни слова не понимает по-русски. Она уже звонила в управление по социалу, жаловалась. Обещали прислать женщину из Белоруссии… Вот памперсы и воду они присылают вагонами, а нормальных хоматеек у этой «амерички» не дождешься…
«Между прочим, лечение Паркинсона стоило сотни тысяч долларов, – не удержался Даня. – А твою дочь “америчка” лечит бесплатно». – «Ну и что?! – резво ответила теща. – Они должны!» – «Все тебе должны, – злился Даня, – устроила в синагоге скандал из-за пачки мацы». – «И правильно сделала! – отрезала теща. – Тут же принесли эту мацу. И две бутылки Манишевича впридачу…»
Я подумал, что с прошлого моего приезда Евгеша стала в два раза толще и на своих кривых ногах выглядит как тумба, поставленная на треножник.
Даня благоразумно промолчал. Поднял бутылку дешевого синагогального вина и, разлив по бокалам, предложил тост за приезд… Хоматейка стояла в нерешительности… «Это вино ей можно, – кивнул Даня. – Манишевич даже кошки пьют как воду».
Хоматейка поднесла к бесцветным губам Лены край бокала…
А какие эти губы были нежные, живые, красивые когда-то. Какие замечательные слова произносили, смеялись громким, открытым смехом, радуясь любому подходящему поводу… Еще я заметил, что у нее нет тремора, характерного дрожания рук. «Пока нет, – ответил Даня на мой шепот. – Не все же ей, бедняжке».