Пристыженный внезапно обрушившейся на него словесной атакой, офицер признался:
— Я арестовал одного парня, но начальник велел не давать делу ход. Это было в начале 1942 года, через пару дней после атаки на Перл-Харбор[10]. В то время народ был очень зол, сами понимаете. Люди до сих пор злы.
— Мне нужны копии полицейских отчетов, имя преступника, а также имя и должность офицера, который велел не давать делу ход.
— А тебе-то какое дело?
— О, мне есть дело. Джанни Рокка с женой — мои деловые партнеры, и я намерен отсудить последнюю рубашку у тех, кто это сотворил. А если получится — засадить их за решетку.
— Ничего у тебя не выйдет. Если ты его деловой партнер, я бы об этом в городке не заикался. Любителям макаронников тут не рады.
— В таком случае мне нужно как можно скорее связаться с местной газетой. Об этом деле надо написать.
— Можешь попробовать, но вряд ли редактор согласится такое опубликовать.
— Согласится, если не захочет лишиться работы.
— Слышь, братишка, да кем ты себя возомнил? Наша местная газета принадлежит «Фишер-Спрингз», между прочим. Они не станут увольнять редакторов лишь потому, что кому-то взбрело в голову совать нос не в свои дела!
Тут снова вмешалась Белла с красным от злости лицом.
— Я скажу тебе, кем он себя возомнил! Командиром эскадрона Люком Фишером, награжденным крестом «За выдающиеся летные заслуги» и орденом «За выдающиеся заслуги», крупнейшим акционером «Фишер-Спрингз»! Он хозяин и этого поля, и местной газеты!
— Ох, черт! Люк Фишер? Тот самый Люк Фишер, который…
— Да, — ответила она, — тот самый Люк Фишер! А я, между прочим, репортер местной газеты. И предлагаю, чтобы ты пошевелил своим толстым задом и раздобыл нам ответы, да скорее! А еще советую на обратном пути зайти к местному лавочнику и попросить заказать побольше туалетной бумаги, потому что многие в этом городе обделаются, когда мы дадим этой истории ход!
Офицер слушал ее со смесью благоговения и ужаса. А потом сорвал шлем и поспешно повернулся к Люку:
— Что именно вам нужно, мистер Фишер?
— Во-первых, хочу знать, где сейчас Джанни и Ангелина Рокка. Потом надо будет восстановить землю. Кто-то должен заплатить за ущерб, и это буду не я. Я увижусь с Джанни и сообщу, что решил. И если я приведу это поле в порядок, местным неплохо бы понимать, что урожайный виноградник — это рабочие места, и их будет много.
— Если хотите, поедем в участок, и я предоставлю необходимые документы. — Полицейский, кажется, встревожился.
Они вернулись в город, и офицер тут же принялся обзванивать людей и призывать их помогать Люку, чем немало насмешил Беллу.
— Пошевелил-таки своим толстым задом, — шепнула она мужу.
Первым в участок приехал редактор местной газеты; ему не терпелось встретиться с владельцем, произвести хорошее впечатление и взять интервью у вернувшегося с войны героя. Он ушел через сорок пять минут, все еще морщась от выволочки, которую ему устроил не Люк, а Белла.
Когда они приехали в дом, где семья Рокка теперь снимала комнаты, Белла оглядела его с ужасом.
— Господи, что за помойка! — пробормотала она. — Настоящие трущобы.
— Не обращай внимания, давай посмотрим, как дела у Джанни и Ангелины.
Как ни старался Люк скрыть своего потрясения, его поразило, как сильно постарели Джанни и его жена. И ему не пришлось догадываться, почему это произошло. Ангелина с порога рассказала их мрачную историю.
— Они приехали и забрали Джанни в лагерь для интернированных. Показали какой-то листок, на нем стояло его имя. После этого всякий раз, когда я выходила в город, мне вслед выкрикивали оскорбления. Потом отказались обслуживать в магазине. И все бы ничего, но они стали приходить к дому, вести себя агрессивно, и тогда я испугалась за детей и уехала. Младшую в школе уже не раз избивали какие-то девчонки.
— А ведь против этого я и сражался! И гляди-ка, то же самое творилось у меня на родине, — ответил Люк. Он посмотрел на Джанни. — А как тебе жилось в лагере?
Рокка пожал плечами.
— Нормально. Кроме язвительных замечаний, не было ничего такого. Хуже всего была скука: нечем заняться, некуда пойти. Я гораздо больше тревожился за Ангелину и детей и чувствовал себя виноватым, что тебя подвел. Столько вложений, и все коту под хвост. Нет у нас больше виноградника, о котором мы мечтали.
Люк пристально посмотрел на Джанни, надеясь услышать от него хоть что-то положительное.
— Но ты же помнишь, что вы оба подписали контракт?
Джанни посмотрел на жену, а та взглянула на него широко раскрытыми глазами. Он снова пожал плечами.
— И это все? — Белла перевела взгляд с Джанни на Ангелину. — Вы так легко сдадитесь? И проведете остаток дней, жалея себя и сокрушаясь о том, как все могло бы быть, вместо того чтобы взять и попробовать что-то исправить?
— А что мы можем сделать?
— Понимаю, расстаться с этой роскошью будет тяжело, — Белла обвела рукой их убогую квартиру, — но почему бы вам не вернуться на виноградник и не отремонтировать дом, чтобы у вас было приличное жилье? Потом можно построить новый забор по периметру поля, восстановить систему полива и, наконец, импортировать новые лозы.
Джанни взглянул на Люка; на лице его читалась смесь надежды и недоверия.
— Но как же земля? Ты сказал, ее полили химикатами.
Люк улыбнулся:
— Я немного преувеличил, чтобы убедить нашего друга офицера и заставить его действовать. На самом деле, не думаю, что вандалы использовали ДДТ или другие химикаты; скорее всего, виноград погиб просто потому, что за ним не ухаживали.
— Так что скажете? — спросила Белла. — Готовы принять вызов или пусть эти больные ублюдки выиграют?
Джанни рассмеялся.
— Боже, Люк. Слышал, ты летал на «Спитфайрах»[11], но не думал, что один из них понравился тебе настолько, что ты решил на нем жениться. — Его улыбка померкла, и он продолжил: — На восстановление виноградника уйдет много времени, и денег в этот раз понадобится намного больше. Ты готов рискнуть, учитывая, что случилось с вложениями в первый раз?
— А как еще вернуть мое первоначальное вложение? — ответил Люк. — К тому же, как верно подметила Белла, нельзя допустить, чтобы злодеи выиграли. — Он замолчал, а потом добавил: — Надеюсь, мы больше не станем воевать с Италией.
Рассказ Джанни Рокка и его жены потряс и ужаснул Люка и Изабеллу, но, когда через несколько недель они встретились с бывшим однополчанином Филипа, брата Люка, и выслушали его, их печали и гневу не было предела.
Прежде всего их поразило физическое состояние бывшего солдата. Он был истощен и напоминал скелет; худобу подчеркивала одежда, висевшая мешком и казавшаяся на несколько размеров больше. Лицо мужчины было сплошь покрыто морщинами, при ходьбе он сутулился и не мог пройти нескольких метров, даже опираясь на посох. Мужчина выглядел дряхлым стариком; Люк и Белла ужаснулись, узнав, что на самом деле он был ровесником Люка. На комоде за креслом стояла фотография, сделанная, очевидно, до войны. Контраст между пышущим здоровьем молодым человеком с портрета и бледной его тенью ярко свидетельствовал о жестоком обращении, которому подвергся солдат.
Его рассказ, ради которого Люк проехал пол-Австралии, подтверждал пережитые им испытания. Поначалу он не хотел об этом говорить, но, узнав, что Люк сам побывал в лагере для военнопленных в Германии, неохотно согласился рассказать все, на что хватило сил.
— Япошки нас поймали и отвезли работать на строительство железной дороги. Ее потом прозвали «дорогой смерти», — начал мужчина. — Я был знаком с Филом и до плена, мы были из одного отряда и в хижине поселились вместе, помогали друг другу. Он спал на соседней койке, и мы неплохо друг друга узнали. Говорили в основном о доме; он вспоминал об Амелии и Клэр. — Бывший солдат помолчал и добавил: — Ну и, конечно, мы с ребятами очень удивились, когда он сказал, что вы его брат.
Солдат улыбнулся.
— Кажется, Фил тоже удивился, что мы все про вас знали; думаю, он вами гордился. А в этой богом проклятой дыре нам всем нужно было чем-то гордиться, иначе было никак. А Фил… было в нем что-то такое, что производило впечатление на ребят, какое-то спокойное достоинство и умение за себя постоять. Мы в этом убедились, когда начали работать на железной дороге. У Фила сразу возникли стычки с охранниками. Его даже били пару раз, но сломать его дух не могли — не с тем связались. Фил лишь становился упрямее.
Мужчина замолчал и глотнул воды из стоявшего на столике стакана.
— Больше всего они любили бить нас сапогами и прикладами винтовок. Могли ударить и штыком, и рана становилась смертельной, если в нее попадала инфекция. Фил не любил, чтобы им понукали, он, видно, привык сам раздавать приказы и не терпел, когда приказывали ему; это его и сгубило.
Там был один малый, капитан; настоящий садюга, и у него был зуб на Фила. Он был настоящим зверем, этот капитан; ему ничего не стоило подойти к заключенному и выстрелить ему промеж глаз лишь потому, что тот как-то не так на него посмотрел.
Люк и Белла в ужасе уставились на солдата.
— Поверьте, я не вру. Сам видел. И вот однажды они с Филом схлестнулись. Теперь-то я понимаю, что это было неизбежно; надо нам было заранее догадаться, что все так и будет, и тогда, может, и уберегли бы Фила. Все началось с того, что охранник толкнул одного из наших, и тот повалился на землю. Бедняга и так был на последнем издыхании, мучился от дизентерии. Фил нагрубил охраннику и толкнул его. Тот упал, и наши ребята рассмеялись. Подошел тот малый, капитан, и набросился на Фила; стал бить его ногами и кулаками, пока Фил не потерял сознание. По крайней мере, мы думали, что он вырубился.
Капитан решил на него помочиться. Смеялся все время, а закончив, отвернулся и стал застегивать ширинку. И тут мы даже вздрогнуть не успели, как Фил вскочил, выхватил у охранника винтовку и проткнул штыком толстое пузо капитана. Вспорол ему брюхо до самого горла. Капитан упал на колени, закричал, кишки вывалились на землю в лужу мочи… Он умер в муках. А наши ребята ликовали.