— А мне казалось, все молодые люди гонят, как ветер, когда катают девушек, — подразнила Дотти Эллиота, пытаясь отвлечь его от гнетущей сцены, свидетелями которой они только что стали.
Он коротко посмотрел на нее и улыбнулся. Его взгляд скользнул к ее ногам, а потом он снова сосредоточился на дороге. Дотти это заметила, а его следующие слова, произнесенные с нежностью, подобной ласковому прикосновению, привели ее в полное недоумение.
— Только глупец будет ехать неосторожно, когда в его машине такой бесценный груз.
Дотти слегка покраснела, пристально взглянула на Эллиота, но ничего не ответила. Когда они приехали, она спросила:
— Хочешь, приготовлю что-нибудь поесть?
— Нет, спасибо, я не голоден, — ответил Эллиот и направился к лестнице.
Дотти посмотрела ему вслед. Его слова звучали отрывисто, даже грубо. В таком тоне он обращался с ней с момента ее переезда в дом Финнеганов. Но в машине он смотрел и говорил совсем иначе: ласково и заботливо. Неудачный брак научил Дотти одному: любые недомолвки лучше разрешать сразу, не давая проблеме разрастись подобно снежному кому. Она направилась наверх, решив напрямую спросить Эллиота, в чем дело, и раз и навсегда выяснить отношения.
Ее чувства к нему приводили ее в смятение. С тех пор как Финнеганы взяли Фишеров к себе на воспитание после смерти родителей, она считала Эллиота своим братом. Сейчас же к сестринским чувствам примешались другие. Он притягивал ее; и почему нет? Он был привлекательным юношей и, насколько она знала, отличался добротой и учтивостью, поэтому его поведение последних месяцев еще больше ее смущало.
Глава одиннадцатая
Стояла жара, и Эллиот снял рубашку. Дотти вошла в его комнату и вдруг осознала, что мальчик, которого она знала всю жизнь, стал мужчиной — с очень красивым телом. Он сидел на краю кровати и разглядывал лист бумаги. Увидев ее, Эллиот поспешно убрал его под подушку.
— Что у тебя там? — спросила Дотти, на миг забыв, что собиралась ему сказать.
— Ничего, — пробормотал он и залился краской.
— Покажи.
— Говорю же, там ничего нет.
— Эли, что с тобой? Я чем-то тебя расстроила? Я знаю, ты беспокоишься о маме, но с тех пор, как я переехала к вам, ты или игнорируешь меня, или обходишь стороной, как кучу кенгуриного помета! Давай же, выкладывай, почему ты так груб со мной?
— Я не… я не груб. Я не умею быть грубым. Тем более с тобой.
Его тон и искренность его слов навели Дотти на догадку.
— Эли, — вкрадчиво произнесла она, — тебе не нравится, что я здесь?
— Нет, нет, что ты. Я очень рад, что ты здесь.
И снова она услышала эту отчаянную нотку в его голосе. Он смущенно заерзал на кровати, и от движения из-под подушки показался край бумаги. Эли не успел остановить Дотти, та выхватила листок и расправила, не обращая внимания на его протестующие крики. Как завороженная она уставилась на фигуру на рисунке.
— Эли, — произнесла она голосом мягким, как ласка, и еле слышным, почти шепотом. — Когда ты это нарисовал?
— Больше четырех лет назад, — пробормотал он, покраснев от стыда.
— Но это… это я. Когда ты?.. Когда ты видел меня без одежды? Ты что, подглядывал за мной?
— Нет, я бы никогда так не поступил, — сердито ответил Эллиот. — В тот день была жара. Я проходил мимо твоей комнаты, а дверь была приоткрыта. Я случайно увидел. И понял, что должен тебя нарисовать.
— Хочешь сказать, ты нарисовал этот портрет в таких подробностях, лишь мельком на меня посмотрев? Все, даже… — Она указала на самые интимные части своей анатомии.
Он кивнул, онемев от страха перед ее возможной реакцией.
— Эли, но это же… невероятно! Я догадывалась, что ты талантлив, но не знала, что настолько. Жаль, что в жизни я не так хороша, как на рисунке.
— Не говори глупости, Дот. Ты чудо как хороша.
Только Эли называл ее Дот. Он прозвал ее так много лет назад. Потом она заметила, что он никогда не обращался так к ней в присутствии других, лишь когда они оставались наедине. Но Дотти ничего не имела против; ей нравился их маленький секрет. Она внимательно рассмотрела набросок, вгляделась в каждую линию. Опустила лист и взглянула на художника, знавшего ее тело лучше кого-либо другого. Почти не думая, пробормотала:
— Похоже на портрет женщины, которую разглядывает любовник.
Он встал и приблизился к ней; их тела почти соприкасались, и по выражению его лица Дотти поняла, что ее полушутливый комментарий на самом деле был правдой. Он взял ее за руки чуть выше локтей.
— Так и было, Дот, по крайней мере в моем воображении. А если тебе казалось, что я с тобой холоден или избегаю тебя, так это потому, что я боялся себя выдать. Боялся, что ты посчитаешь мое увлечение глупой детской фантазией и расскажешь остальным. Я бы не вынес чужих насмешек надо мной из-за «подростковой влюбленности». Потому что это не подростковая влюбленность. И никогда такой не была.
— И ты все это время держал это в себе?
Он кивнул.
— Сначала думал, что это просто увлечение и оно пройдет. Что я перерасту. Я пытался, Дот, поверь. Встречался с другими девушками, но ни одна с тобой не сравнится.
Дотти ощутила внезапный укол от слов «другие девушки» и с удивлением поняла, что ревнует.
Она заглянула в его глаза, а он продолжал:
— Но теперь мне уже все равно. Хочешь рассказать всему свету, чтобы все надо мной смеялись? Рассказывай. Моих чувств это не изменит, Дот. Ничто их не изменит.
— Эли, — тихо произнесла она, — я бы никогда так с тобой не поступила. Ты слишком дорог мне, я бы не стала тебя обижать. Но сам посуди. Мне тридцать один год, а тебе — двадцать три; я была замужем и овдовела. Муж издевался надо мной и бил. Не все шрамы остались на виду. — И она коснулась лба, иллюстрируя свою мысль. — Если бы у твоих родителей был список всех качеств, которые они не хотели бы видеть в твоей избраннице, я подошла бы по всем пунктам.
— Мои родители тут ни при чем. Главное — мои и твои чувства. Больше для меня ничего не имеет значения.
— Эли, попробуй рассуждать здраво. Думай головой, а не… сам знаешь чем. У тебя впереди вся жизнь, и…
— Да, — прервал ее он, — и я хочу провести ее с тобой. — Эллиот глубоко вздохнул. — Не думай, что я говорю это лишь потому, что хочу с тобой переспать. Я этого хочу, но дело не только в этом. А в твоей доброте, чистоте и нежности. В твоей отзывчивости, кротости и чуткости. Мне нравится смотреть на тебя, быть рядом. Меня волнует даже запах твоего тела. Ни одна из девушек, с которыми я был, не волновала меня так сильно, как ты, даже когда тебя рядом не было. Достаточно лишь подумать о тебе, как меня охватывает дрожь.
Новый укол ревности в этот раз ощущался острее.
— Никогда больше не упоминай своих бывших девушек, — отрезала Дотти.
Эллиот уставился на нее, не веря своим ушам. Потом улыбнулся, и в этой улыбке смешались надежда, торжество и скрытое желание. Дотти задрожала, когда он притянул ее к себе и крепко сжал в объятиях. Тихо застонала, почувствовав его возбуждение сквозь тонкую ткань брюк.
— Эли, не надо… это неправильно… мы не должны…
Он потянулся и расстегнул ее платье; оно упало на пол. Через несколько секунд за платьем последовал бюстгальтер. Он начал ласкать ее грудь, и его легкие уверенные прикосновения пробудили в ней желание столь сильное, какого она никогда не испытывала. Она словно погрузилась в сон и не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Ее сопротивление растаяло, и она подняла голову, встречая его поцелуй.
Через несколько секунд они легли на кровать обнаженными. Эллиот перевернул ее на спину и встал рядом на колени; на его лице читалась легкая тревога, словно он не до конца верил в происходящее.
— Ты уверена? — спросил он.
Она не ответила, лишь улыбнулась.
Прошло много времени. Они лежали, крепко обнявшись; оба вспотели, и она произнесла:
— Бедные твои бывшие девушки. Упустили такого парня.
— Что ж, пусть жалеют. Теперь это все принадлежит тебе. И даже папа, между прочим, велел тебе за мной присмотреть, — добавил он и снова перевернул ее на спину.
Лишь через несколько дней, проведенных в напряженном ожидании, врачи смогли обнадежить Патрика Финнегана и сказали, что Луиза поправится после болезни, настигшей ее столь стремительно и затронувшей весь организм. Теперь Патрика тревожило лишь одно — Эллиот и Дотти, оставшиеся одни дома.
Через два дня после того, как Луиза попала в больницу, Патрик смог наконец спокойно поговорить с сыном. Он заехал домой принять душ, побриться и переодеться; затем собирался быстро заглянуть в контору и снова вернуться в больницу.
— Как ты здесь один? — спросил он. — Дотти за тобой присматривает? — Он заметил, что в последнее время они холодны друг к другу, но решил, что они повздорили из-за какой-то мелочи. Теперь же, когда Дотти и Эллиот остались вдвоем, было важно, чтобы они забыли о своих разногласиях и снова поладили.
Эллиот посмотрел на него:
— Все в порядке, пап. Обо мне не волнуйся. Дотти молодец. Она отлично обо мне заботится. А ты думай лишь о том, чтобы мама скорее поправилась.
— Я останусь в больнице и оттуда буду поддерживать связь с конторой, но хотел убедиться, что дома все в порядке.
— Слушай, пап, делай что должен. Дотти сделает все, о чем я попрошу.
— Хорошо. Загляну после обеда и заберу вещи. Буду звонить каждый день, пока это не кончится и я не привезу маму домой.
Он не добавил, чем это может кончиться, потому что не хотел об этом думать.
Эллиот подождал, пока отцовская машина скроется из виду, и быстро зашагал наверх, чтобы сообщить Дотти новости. Та крепко спала в своей комнате. Эллиот тихо разделся, не желая ее будить, но, когда лег рядом с ней в кровать, она повернулась и притянула его к себе. Почти шепотом он рассказал о неожиданном повороте событий.
— Не пойми меня неправильно, — добавил Эллиот, — я хочу, чтобы мама выздоровела и вернулась домой, но теперь у нас есть несколько дней наедине. И я сказал папе, что ты делаешь все, о чем я тебя попрошу. — Он начал ее ласкать. — А врать родителям нехорошо, сама знаешь.