— Манолис? — уточнил он. — Капитан Манолис?
Критянин кивнул и указал на свободный стул.
— Можно сесть? — спросил он.
Манолис сел так, что его ноги, как заметил Сонни, совсем не соприкасались с каркасом стула. Возможно, он расположился так, чтобы смотреть им обоим в лицо, из вежливости, но Сонни решил, что, скорее, ему просто неудобно сидеть. Критские стулья были ужасно неудобными, и с момента прибытия в Грецию Сонни, который сам был мебельщиком, не раз хотелось их переделать.
— Должен сказать, мы в Герани давно ждали вашего приезда и хотели, чтобы вы приехали.
— Правда, кири Манолис? — спросила Рэйчел.
— Да, потому что ваша фамилия пользуется большим уважением здесь, в деревне. Полагаю, вы родственники Уильяма Каугилла?
Сонни кивнул, совершенно сбитый с толку этим вопросом, а Рэйчел тихо хмыкнула, пытаясь сдержать слезы. Через некоторое время она проговорила:
— Уильям был нашим сыном.
Манолис протянул руку и положил ее Рэйчел на плечо; другой в знак сочувствия сжал руку Сонни и произнес:
— Не знаю, много ли вам известно о том, что случилось в день гибели вашего сына, но я вам все расскажу. Вы поймете, почему вашего сына в нашей деревне так уважают. — Манолис глотнул кофе и собрался с мыслями. — Я и еще шестеро моих товарищей-андартес вели отряд английских солдат, оставшихся в горах после отступления из Хора-Сфакиона. Во время отступления солдаты лишились почти всего оружия. У вашего сына был автомат, но в нем осталось патронов всего на несколько очередей. Мы почти добрались в безопасное место и планировали спускаться на берег, где вела патрулирование британская подводная лодка, готовясь подобрать солдат. В тот момент нас заметил пилот немецкого истребителя. Он развернулся, а когда полетел нам навстречу, мы поняли, что он целится в нас.
Манолис замолчал и глотнул воды; воспоминания всколыхнули тяжелые эмоции, и ему было трудно говорить.
— Если бы ваш сын тогда не поступил храбро и самоотверженно, в тот день на горе погибли бы все. Мы потеряли трех партизан и двух британцев, но другие выжили — а всего нас, насколько я помню, было двадцать три человека. Уильям мог бы быть в числе выживших, а могли погибнуть все; он же предпочел стать героем.
Манолис снова глотнул воды, пытаясь успокоить очевидное волнение, и через минуту продолжил свой рассказ:
— Уильям отошел от группы и привлек внимание пилота, выстрелив в самолет. Пилот нацелился на источник угрозы и направил свой гнев на Уильяма; остальные тем временем бросились в укрытие. Хотя Уильям был ранен, он выжидал, стоял на месте, пока самолет не приблизился, а потом выстрелил в пилота последними патронами. Тот открыл ответный огонь, на столь близком расстоянии у Уильяма не было шансов. Но ему, должно быть, удалось ранить или убить пилота: самолет пролетел еще несколько сотен метров и упал в море.
Когда капитан Манолис закончил свой рассказ, в глазах Сонни и Рэйчел стояли слезы.
— Но как вы узнали, что это был наш сын? Как можете быть уверены? — в отчаянии спросила Рэйчел.
Критянин потянулся в карман, взял руку Рэйчел и положил ей на ладонь кожаный шнурок, к которому крепились два металлических диска.
— Его армейские жетоны, — ахнула она и взглянула на них сквозь слезы. На металле были выгравированы номер и надпись: «Каугилл У.».
Манолис тихо продолжал:
— Я знаю, что мои слова вряд ли облегчат ваши страдания, но я все же должен рассказать. Мы принесли тело вашего сына сюда, в Герани; священник провел ритуал похорон и погребальную службу, на которой присутствовали все деревенские жители от стара до млада. Уильям похоронен здесь, рядом с моими друзьями-партизанами, погибшими в тот день, — они все были боевыми товарищами. Если хотите, я покажу вам кладбище, но пойму, если решите пойти туда в одиночку.
Через некоторое время Сонни ответил:
— Давайте пойдем вместе чуть позже, капитан Манолис; сейчас нам надо побыть вдвоем. Может, завтра?
— Я полностью в вашем распоряжении. Но должен сказать еще кое-что. В течение нескольких лет после подвига вашего сына в деревне родилось несколько детей. Трех мальчиков назвали Василис — это греческий вариант имени Уильям. Не знаю, долго ли вы пробудете на Крите, но, если останетесь до первого января, приезжайте в Герани. В этот день мы почитаем святого Василия, а в Герани вспоминаем вашего сына, благодарим его за его подвиг и чтим его память.
Сонни и Рэйчел договорились встретиться с Манолисом на следующее утро: он обещал отвести их к могиле Билли.
Когда критянин ушел, супруги вернулись в комнату в таверне. Хозяйка открыла дверь; на ее лице читалась явная тревога.
— Надеюсь, вам понравится, — пролепетала она. — Это наша лучшая комната. Обычно мы не принимаем гостей.
Сонни и Рэйчел заверили Софию, что им все подходит, и огляделись. Мебель и обстановка была хоть и не новой, но в хорошем состоянии, а комната — безупречно чистой. Окна в пол выходили на маленький балкончик с видами на деревушку и море. Они постояли там немного, глядя туда, где, как они теперь знали, погиб их сын.
— Как ты, Рэйчел? — осторожно спросил Сонни. После рассказа капитана Манолиса его переполняли эмоции, и он даже представить не мог, что испытывала Рэйчел. Но он снова поразился ее силе и стойкости.
Она повернулась и немного грустно улыбнулась, но ее ответ был оптимистичным:
— Я в порядке, дорогой, потому что только что узнала, что наш сын был настоящим героем. Я горжусь им, и эта мысль поддерживает меня даже в этот темный час. Вина из-за того, как мы с Билли расстались, останется со мной навсегда, но я буду утешаться мыслью, что, если бы не его жертва, многие люди погибли бы. И когда мы придем на его могилу, я попрошу у него прощения.
Следующим утром Сонни и Рэйчел, как договаривались, встретились с капитаном Манолисом, и критянин проводил их до конца единственной деревенской улицы, упиравшейся в море. Там, на узком плоском мысе стояла церковь и находилось кладбище. Супруги подошли к небольшому зданию с белеными каменными стенами, чье назначение выдавал лишь крест на фронтоне, и заметили у ворот кладбища группу людей.
— Это мои друзья-андартес, они пришли с вами познакомиться и отдать дань уважения. Они были с нами в тот день. А это отец Георгиу, наш священник. Это он отпевал вашего сына.
Сонни и Рэйчел по очереди представили всем присутствующим; они пожали партизанам руки и прошли на кладбище. Капитан Манолис и отец Георгиу проводили их к могиле в самом центре. У могилы стоял иконокритос, внутри которого горела одна свеча.
Рэйчел взглянула на фотографию, которую сжимала в ладони, — на ней юный игрок в крикет радовался удачной игре. Она протянула руку, открыла дверцу часовенки и поставила внутрь фотографию.
— Прости меня, Билли, — прошептала Рэйчел. Затем отошла назад и, встав рядом с Сонни, взглянула на надгробие.
На английском там было только имя: «Уильям Каугилл», а ниже значилась длинная непонятная надпись на греческом.
Священник и их проводник стояли в нескольких метрах от них, видимо не желая вмешиваться, но Рэйчел их подозвала. Они подошли, священник взял Сонни и Рэйчел за руки, произнес несколько утешительных слов и короткую молитву; капитан Манолис перевел:
— Ваш сын покоится с миром, потому что мы выбрали для него лучшее место: в самом сердце кладбища, ведь память о нем мы носим в наших сердцах каждый день.
— А что написано на надгробии? — спросил Сонни.
— Мы хотели написать слова, которые выразили бы наши чувства, но желали убедиться, что они будут уместны. Мы подождали и посоветовались с британским агентом, который приехал сюда, на Крит, и помогал нам бороться с нацистами. Тот выслушал наш рассказ и предложил самую подходящую цитату — из Евангелия от Иоанна: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».
Благодарности
Спасибо Патрику Финнегану, чье имя и фамилию я использовал в книге в обмен на его щедрые пожертвования;
Вэл — за несчетные часы тяжелого труда, проверку фактов, вычитку рукописи, за то, что варила кофе, и за многое другое;
Джасперу и всей команде Joffe Books;
Эмме, Стеф, Нине и Ханне — за веру в мою работу.