Они стали устраиваться. Эдвард сложил все вещи Джудит на полу и распорядился:
— Снимай скорей свой мокрый плащ, тебе надо согреться. Может, заказать кофе? Скорее всего, на вкус он будет омерзительный, но, будем надеяться, горячий.
Оглядевшись по сторонам, он обнаружил на стене у камина звонок и вызвал официанта. Джудит расстегнула плащ и повесила его, за неимением лучшего места, на прямую спинку своего стула; с плаща, как из подтекающего крана, на выцветший турецкий ковер стала медленно капать вода. Стянув шерстяную шапочку, она тряхнула головой, и волосы рассыпались у нее по плечам.
В дверях появился официант очень преклонного возраста. Эдвард повернулся к нему:
— Нам, пожалуйста, кофе. Много кофе. Пожалуй, два полных кофейника. И печенье.
Джудит вынула из сумочки гребень и попыталась привести в порядок волосы. Над каминной полкой висело зеркало; встав на цыпочки, она смогла увидеть в нем свое отражение. Из зеркала на нее глянуло незнакомое лицо: щеки раскраснелись на ветру, глаза сияли как звезды. Она подумала: это наружу рвется счастье. Убрала гребень и повернулась к Эдварду.
Он был великолепен — небрит, но великолепен. Очень загорелый, крепкий, сильный, здоровый. Заказав кофе, он снял свою промокшую лыжную куртку и остался в вельветовых брюках и темно-синей водолазке. Брюки потемнели от влаги, и когда он встал у жарко полыхающего камина, от них пошел легкий пар.
— Ты выглядишь отлично, — сказала она.
— Ты тоже.
— Мы не знали, что ты приедешь.
— Я не стал слать телеграмм. Но с самого начала знал, что приеду. Рождество я не променяю ни на какие горные лыжи на свете. А если бы я сообщил, когда приеду, мама стала бы суетиться насчет встречи на вокзале и прочей ерунды. Лучше не связывать себя обещаниями и сроками, особенно когда едешь с континента. Никогда нельзя быть уверенным, что успеешь на поезд и не отменят паром.
Джудит поняла его логику и мысленно с ним согласилась.
— Так когда ты приехал? — спросила она.
Он полез в карман брюк за сигаретами и зажигалкой, и ей пришлось дожидаться ответа, пока он не прикурил. Выпустив облачко дыма, он улыбнулся ей:
— Я же говорю: ночным поездом, в семь утра.
— И никто тебя не встречал.
Он поискал по сторонам, где бы присесть, облюбовал дряхлое кресло, передвинул его по ковру поближе к огню и устало в него опустился.
— И как ты поступил?
— Звонить домой, чтобы просить забрать меня на машине, было несколько рановато, а на такси я пожалел денег, так что пришлось оставить вещи на вокзале и направиться прямиком в папчиков клуб, где я молотил в дверь, пока меня не впустили.
— Я не знала, что ты тоже член этого клуба.
— Да я и не член, но меня там знают. Я наплел им какого-то душещипательного вздора, и они разжалобились. А услышав рассказ о том, что я провел два дня в пути, изнемог и покрылся коркой грязи, даже разрешили воспользоваться ванной, и я целый час отмокал в горячей воде, а потом одна сердобольная леди накормила меня завтраком.
— Эдвард, ну ты и смельчак! — изумилась она.
— Я подумал, это может сойти за неплохой анекдот. Завтрак был превосходный: яичница с ветчиной, сосиски и горячий-прегорячий чай. И, клянусь небом, как раз когда я заканчивал грандиозное пиршество, — а у меня перед тем двенадцать часов маковой росинки во рту не было, — как ты думаешь, кого я увидел перед собой?.. Папчика!
— И он был изумлен не меньше моего?
— Вроде того.
— У тебя просто нет сердца, ведь с ним же мог случиться удар!
— О, не говори глупостей. Он был страшно рад меня видеть, только и всего. Он сел, мы вместе выпили еще чаю, и он сказал мне, что ты приехала с ним за подарками к Рождеству и что вы встречаетесь тут в половине первого. Вот я и пошел тебя искать, хотел поторопить.
— Как ты догадался, что я в «Медуэйз»?
— Просто тебя больше нигде не было, и я в конце концов пришел туда. И нашел тебя там, — усмехнулся он.
Джудит растрогалась, представив, как он бродил в такую ужасную погоду по Пензансу и искал ее, сердце ее отозвалось приливом теплой, нежной благодарности.
— Ты мог просто сидеть в уютном кресле в клубе и читать газету,
— У меня не было охоты сидеть ни в клубе, ни где-нибудь еще. Я насиделся в душных поездах. Теперь рассказывай, как ты…
Но прежде чем она успела что-нибудь сказать, вернулся старик официант, неся на подносе кофейники, чашки с блюдцами и тарелку с двумя на удивление маленькими печеньями. Эдвард опять пошарил в кармане штанов, вытащил оттуда горсть монет и заплатил.
— Спасибо, сэр.
Когда он ушел, Джудит опустилась коленями на потертый коврик перед камином и разлила кофе по чашкам. Кофе был черный и со странноватым запахом, но действительно горячий.
— Чем ты занималась все это время? — расспрашивал ее Эдвард.
— Ничем особенным. Училась.
— Боже, я тебе сочувствую. Но не горюй, скоро школе конец, и ты будешь удивляться, как могла все это выносить. А Нанчерроу?
— Стоит пока.
— Глупышка, я спрашиваю: что там творится. Кто дома?
— Я полагаю, что все. Теперь, когда ты приехал.
— А друзья и родственники?
— Приехали Пирсоны из Лондона. Вчера вечером.
— Джейн и Алистер? Отлично, они стоящие гости.
— А их дети с няней прибудут, кажется, сегодня вечерним поездом.
— Ну, что же, каждый из нас должен безропотно нести свой крест!
— И Томми Мортимер обещал быть, но когда именно — не знаю.
— Он неминуем, как судьба. — Эдвард протянул, копируя медоточивый голос Томми: — «Диана, голубушка, капельку мартини?»
— О, да будет тебе, ты преувеличиваешь.
— Да я, в общем, даже люблю этого старого чудака. Афина привезла какого-нибудь томного воздыхателя?
— На сей раз нет.
— Одно это уже повод для веселья. Как поживает тетя Лавиния?
— Я еще не виделась с ней. Сама только вчера приехала из «Святой Урсулы». Но я знаю, что она будет на рождественском ужине.
— Она будет как королева в своем платье из черного бархата… наша милая старушка. — Он отпил из чашки и скривился. — Господи, какая гадость!
— Расскажи про Арозу.
Жалобно звякнула чашка, когда он резко, решительно поставил ее обратно; ясно было, что больше он к этому кофе не притронется.
— Ароза — это потрясающе! Все подъемники для горнолыжников были в исправности, и народу не так много. Фантастический снег, и весь день светит солнце. Мы катались с утра до вечера, а потом почти всю ночь танцевали. Там открылся новый бар, «Три графа», все туда ходят. Мы выметались оттуда только в четыре часа утра. — Он напел: — «Кругом твердят, что ты прекрасна, но и без слов мне это ясно!» Мы заставляли музыкантов играть эту мелодию каждую ночь.
Мы. Кто это — мы? Джудит подавила внезапный прилив зависти.
— С кем ты там был?
— Да так, с друзьями по Кембриджу.
— Наверно, было здорово.
— Ты никогда не каталась на лыжах?
— Нет, — покачала она головой.
— Когда-нибудь я возьму тебя с собой.
— Я не умею.
— Я тебя научу.
— Афина говорила, ты учишься летать на самолете.
— Уже выучился. Теперь у меня есть удостоверение квалифицированного летчика.
— Это страшно?
— Ничуть, это бесподобно. Чувствуешь себя неуязвимым. Будто ты какое-то сверхъестественное существо.
— Трудно управлять самолетом?
— Не труднее, чем водить машину, и в миллион раз увлекательнее.
— И все-таки я думаю, ты очень храбрый.
— Да уж, конечно, — усмехнулся Эдвард, — бесстрашный человек-птица, бороздящий воздушные просторы. — Вдруг он отогнул на запястье рукав свитера и, прищурившись, поглядел на свои часы. — Четверть первого. Скоро приедет папчик и заберет нас домой. Солнце в зените — почему бы нам не выпить по бокалу шипучки?
— Шампанского?!
— У тебя есть возражения?
— Не лучше ли подождать, пока придет твой отец?
— Зачем? Он терпеть не может шампанское. Ты относишься к этому напитку иначе, я надеюсь?
— Я его никогда не пробовала.
— Раз так, сейчас самое время.
И прежде чем она успела возразить, он вскочил на ноги и еще раз подошел к звонку у камина.
— Но Эдвард… ведь еще только полдень!..
— Ну да! Шампанское можно пить в любое время дня или ночи, в том и заключается его прелесть. Мой дед называл шампанское лимонадом богачей. Должны же мы с тобой как-то отметить приближение Рождества? Лучшего способа не придумаешь.
Джудит сидела перед своим туалетным столиком и, напряженно склонившись к зеркалу, красила ресницы. Она ни разу еще не пользовалась тушью, но Афина подарила ей на Рождество прекрасный косметический набор «Элизабет Арден», и Джудит решила, что просто обязана в благодарность за подарок попытаться овладеть искусством макияжа. К коробочке с тушью прилагалась маленькая кисточка, она намочила ее под краном и потом сделала что-то вроде пасты. Афина посоветовала ей хитрость — использовать слюну: так тушь якобы будет держаться дольше, но Джудит было неприятно плевать в тушь, и она решила обойтись обыкновенной водой из-под крана.
Это было в день Рождества, в семь часов вечера. Джудит готовилась к праздничному ужину. Она прихватила волосы заколками, чтобы не мешали, так что вся голова покрылась спиральными завитками, напоминающими улиток. Потом обработала лицо новым очищающим кремом, наложила крем под пудру, потом пришел черед самой пудры, источавшей восхитительный аромат. О румянах она и не помышляла, подводка глаз уже была испытанием; к счастью, все вышло хорошо, и она даже ухитрилась не ткнуть кисточкой себе в глаз. Закончив, она откинулась на спинку стула и, заставляя себя не моргать, стала ждать, пока тушь высохнет. Из зеркала на нее уставилось собственное отражение — с вытаращенными, как у куклы, глазами, но удивительно похорошевшее. Она недоумевала, почему раньше никогда не красила ресниц.
Сидя в ожидании, она прислушалась. Через закрытую дверь до нее долетали наполнявшие дом отдаленные звуки. Звон посуды в кухне перекрыл громкий голос — это миссис Неттлбед зовет своего мужа. Где-то еще дальше слышались звуки вальса. «Граф Люксембург»