— Ты точь-в-точь Рапунцель[49], — заявил он, — Спускайся.
— Я мигом.
Она подхватила свою белую сумочку, кинула последний беглый взгляд в зеркало и вышла из комнаты. Пробежала по пролетам лестницы, отворила синюю дверь и очутилась на улице. На мостовой, еще не успевшей остыть от дневного зноя, лежали длинные тени; Эдвард ждал ее, прислонившись к сияющему капоту своего автомобиля. Он протянул руки ей навстречу, она подошла, и они поцеловались, сначала в одну щеку, потом в другую. На нем были ржаво-красные холщовые штаны, сандалии на веревочной подошве и белая с голубым рубашка апаш. Рукава закатаны до локтей, кожа покрыта густым загаром, а волосы выгорели на средиземноморском солнце.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказала она,
— Ты тоже.
Его простецкий вид успокоил ее и прибавил уверенности; сама она не поддалась искушению вырядиться как на парад и после ванны просто надела чистое бумажное платье, голубое в белую полоску, и белые легкие туфли на босу ногу.
— Завидую тебе, — сказал он, — по-моему, ты умудрилась загореть больше, чем я.
— У нас стояла дивная погода.
Он оторвался от машины и принялся, заложив руки в карманы брюк, разглядывать фасад высокого, узкого каменного дома.
— Как, должно быть, приятно жить в таком чудном месте!
— С этой стороны дом трехэтажный, а сзади — только два этажа, — стала объяснять она. — И комнаты находятся на разных уровнях. Наверно, это потому, что, как и весь город, дом стоит на склоне холма. Кухня находится на втором этаже сзади, и оттуда выходит дверь во двор, где миссис Уоррен выращивает в горшках цветы и развешивает белье после стирки. А сада у них нет.
— Я удостоюсь приглашения войти?
— Конечно, если хочешь. Но дома никого нет. На регбийном поле сейчас летняя ярмарка, и Хетер с родителями пошли туда — кататься на каруселях, сшибать кокосовые орехи[50] и выигрывать призы.
— Розовых плюшевых слоников?
— Вот-вот, — рассмеялась она. — А Джо — это брат Хетер — отправился с друзьями на вечеринку.
— Итак, куда мы отправимся? Какое ночное заведение модно в этом году?
— Не знаю. Может, пойти в «Старый баркас»?
— Отличная мысль! Сто лет там не был. Пойдем и посмотрим, как там. Поедем на машине или прогуляемся пешком?
— Давай пешком, это ведь совсем близко.
— Тогда — en avant![51]
И они неторопливо пошли бок о бок по узкой улице, что шла под гору к спасательной станции и гавани. Джудит вдруг спохватилась.
— Ты чего-нибудь поел? — спросила она.
—Ачто, у меня такой голодный вид?
— Нет. Но я прекрасно знаю, как и ты, что в Нанчерроу ужинают в восемь, поэтому мне подумалось, что ты, вероятно, пропустил ужин.
— Ты права, я не ел, но и не хочу. Я пришел к убеждению, что дома мы слишком много едим. Все дело, видно, в кулинарном искусстве миссис Неттлбед. Для меня загадка, как это родителей до сих пор не разнесло вширь — лопают по четыре раза на дню и не прибавят в весе ни унции!
— Дело все в такой штуке, которая называется «метаболизм».
— Где ты подцепила это ученое словечко?
— О, мы получили хорошее образование в «Святой Урсуле».
— Хорошее образование… — повторил он. — И разве не замечательно — знать, что все это «хорошее образование» уже позади? Когда я закончил Харроу, я поверить не мог, что это конец. Вскакивал по ночам в холодном поту — меня мучили кошмары, что мне предстоит возвращаться в школу.
— Да будет тебе! Неужели все было так плохо? Держу пари, у тебя всякий раз слезы наворачиваются, как услышишь мальчишеские голоса, поющие старые школьные песни.
— Ничего подобного. Хотя, может, так оно и будет, когда мне перевалит за пятьдесят.
Они завернули за угол спасательной станции и вышли на дорогу, ведущую к гавани. В этот прекрасный погожий вечер на улице было все еще людно. Приехавшие на летний сезон курортники прохаживались вдоль края причала, останавливались, чтобы облокотиться на парапет и поглазеть на рыболовные суденышки внизу, лакомясь мороженым или рыбой с картофельными чипсами. Нетрудно было распознать, что эти люди не местные: непривычные к солнцу, они были красны как раки, одеты необычно, а в их речи слышался то манчестерский, то бирмингемский, то лондонский выговор. Было время прилива, и в небе носились полчища прожорливых чаек; кое-кто из местных стариков, все еще живущих в домах у самого порта, вытащил на улицу кухонные стулья и, усевшись, все в черном, громко комментировал происходящее вокруг. Перед «Старым баркасом» вокруг деревянного стола сидела за кружками пива шумная молодая компания — приезжие.
Эдвард состроил недовольную гримасу:
— Надеюсь, внутри не слишком большая толчея. Последний раз я заходил сюда зимой, и тут было пусто, не считая одного-двух стариков, пришедших отдохнуть от своих сварливых женушек. Ну, чем думать да гадать, пойдем посмотрим.
И он первым вошел внутрь, пригнув голову под изогнутой притолокой. Джудит шагнула следом за ним в полутьму кабачка, и ее разом окутали алкогольные пары, застоявшийся пивной дух, запах разгоряченных человеческих тел в облаках табачного дыма и несмолкающий гул веселых, возбужденных голосов. Она не призналась Эдварду в том, что ни разу не бывала в «Старом баркасе»: этот паб мужчины из семьи Уорренов не делили ни с кем из женщин, приберегая для себя. Теперь она с любопытством озиралась вокруг, пытаясь разгадать, что же такого особенного в этом местечке.
— Ну что, — заметил Эдвард. — Удерем отсюда куда глаза глядят или останемся?
— Давай останемся.
— Ладно. Ты стой тут и, если освободится столик, не зевай. А я принесу выпивку. Что ты будешь пить?
— Шенди[52]. Или сидр. Все равно.
— Я возьму тебе шенди.
Он оставил ее и стал ловко пробираться к стойке, орудуя локтями в тесноте и давке и ухитряясь в то же время никого не обидеть и казаться отменно вежливым. «О, извините… Прошу прощения… Я вас чуточку побеспокою…»
Когда Эдвард был уже в нескольких шагах от безучастного бармена, им неожиданно улыбнулась удача — компания, сидевшая за столиком у крошечного, как смотровое отверстие, окошка, беспокойно закопошилась, судя по всему, собираясь уходить. Сама удивившись собственной прыти, Джудит в ту же секунду оказалась рядом с ними.
— Прошу прощения, вы уходите?
— Совершенно верно. Нам пора возвращаться к себе в пансион на холме. Хотите занять столик?
— Неплохо бы присесть.
— Да уж. А то здесь душегубка почище калькуттской гауптвахты[53].
Всего их было четверо, и им потребовалось некоторое время на то, чтобы освободить столик. Как только он освободился, Джудит уселась на узкую деревянную скамью и положила рядом свою сумочку, заняв место для Эдварда.
Она была польщена, когда он, вернувшись с кружкой пива и со стаканом шенди, пришел в восхищение от ее расторопности.
— Ты необыкновенная девушка! — воскликнул он и, осторожно поставив напитки, легко опустился на скамью подле нее. — Как тебе это удалось? Стоять весь вечер было бы убийственно.
— Я только сейчас поняла, как мало это заведение. Эдвард вытащил сигарету и закурил.
— Однако все стремятся попасть именно сюда. В городе масса других пабов, но, очевидно, приезжие находят «Старый баркас» особенно живописным. Безусловно, так оно и есть. Но Боже мой, какая толкотня! Нет даже места, чтобы сыграть где-нибудь в сторонке в дротики[54]. Того и гляди кому-нибудь глаз вышибешь… Ну, ладно, — он поднял свою кружку, — будем здоровы! Так приятно увидеть тебя снова. Сколько мы не виделись?
— С Рождества.
— Неужели так долго?
— Ты же всю Пасху пробыл в Америке.
— Да, верно.
— Но услышать я хочу о Франции.
— Это было великолепно.
— Где ты жил?
— На одной вилле, что в горах за Канном. Неподалеку от деревни под названием Силланс. Настоящая сельская глушь. Вокруг — виноградники и оливковые рощи. Вилла — с верандой, увитой виноградной лозой, там мы ели. А в саду — маленький искусственный пруд с ледяной водой: запрудили речку, бегущую с горной вершины. И цикады, и розовые герани, а внутри пахнет чесноком, подсолнечным маслом и французскими сигаретами «Голуаз». Божественно!
— Кому принадлежит эта вилла?
— Неким Битам, довольно симпатичной, хотя и немолодой уже паре. Кажется, он работает где-то в Министерстве иностранных дел.
— Значит, ты даже не был с ними знаком?!
— Встретился с ними первый раз в жизни.
— Тогда как же…
Эдвард вздохнул и принялся терпеливо объяснять:
— Как-то я поехал с Афиной в Лондон на вечеринку и там познакомился с одной замечательной девушкой, за ужином она рассказала, что у ее тети и дяди есть вилла на юге Франции, и они пригласили туда ее, предложив захватить с собой пару-тройку друзей и подруг.
— Эдвард, да ты просто… — Почему ты смеешься?
— Потому что только ты можешь поехать в гости в Лондон и мимоходом заполучить двухнедельные каникулы на юге Франции.
— Ну разве я не молодец?
— Эта девушка, должно быть, прехорошенькая.
— Виллы на юге Франции вообще имеют свойство делать девушек неотразимыми. Так же как внушительный счет в банке делает самых безобразных женщин сексуально привлекательными — для определенного типа мужчин.
Джудит улыбнулась. В Рождество, когда Эдвард рассказал ей о своих швейцарских каникулах, она помимо воли приревновала его к тем неведомым девушкам, с которыми он катался на лыжах и танцевал ночи напролет под песенки Рихарда Таубера. «Кругом твердят, что ты прекрасна…» Теперь же — может быть, оттого что стала старше и увереннее в себе, — она не чувствовала никакой ревности. В конце концов, тот факт, что Эдвард, вернувшись в Нанчерроу и не найдя там Джудит, тут же связался с ней и приехал, достаточно красноречиво говорил о том, что она ему небезразлична, что он пока не отдал свое сердце кому-то еще, не оставил его где-нибудь на юге Франции.