Звали эту особу сестра Велланоуат. Знакомя сестру с Джудит, Эдвард насилу выговорил ее имя, Джудит, пожимая сиделке руку, еле удержалась от неприличного хохота. Когда они с Эдвардом оказались наверху, вне пределов слышимости, она хлопнула его кулаком по плечу.
— Почему ты не сказал мне, что ее так зовут?! — прошептала она свирепо.
— Хотел преподнести тебе приятный сюрприз.
— Ее не могут звать Ве-лла-но-у-ат!
— Но именно так ее зовут. — Он и сам сотрясался от смеха.
Спальня тети Лавинии была полна солнца, цветов, сверкающего серебра и хрусталя, фотографий и книг. Она полулежала в постели, обложенная белоснежными кружевными подушками, плечи ее были укутаны тончайшей шерстяной шалью, седые волосы тщательно уложены. Когда гости появились на пороге открытой двери, она сняла очки и радостно раскинула руки.
— Ах, дорогие мои, я так ждала этого! Так волновалась, что насилу могла отобедать… Была сваренная на пару рыба и заварной крем из яиц — а я так хочу баранинки! Идите сюда, поцелуемся. Милая Джудит, как давно я с тобой не виделась…
Она похудела. Вернее сказать, исхудала. Скулы туго обтянулись кожей, глаза ввалились. И все же эти глаза не потеряли своего всегдашнего блеска, а углы губ морщинились, будто не могли перестать улыбаться.
Джудит наклонилась и поцеловала ее.
— Я чувствую себя виноватой, потому что не принесла вам подарка, — сказала она.
— Мне не нужны подарки, мне нужна ты. И Эдвард. Мальчик мой, какой ты милый, что пришел. Я прекрасно знаю, что в такой день вы просто изнываете от желания пойти на пляж и броситься в море.
Эдвард засмеялся:
— Ты ясновидящая, тётя Лавиния. Но не переживай, море подождет. Остальные отправятся на пляж, как только Лавди и Мэри Милливей соберут еду для пикника, а мы с Джудит присоединимся к ним позже.
— В таком случае я не буду чувствовать себя эгоисткой, отнимающей у вас удовольствие. Садитесь, вот удобные стулья, и рассказывайте мне, чем занимались — все-все. Знаете, я всегда думала, что болеть — это такая скука, а оказалось — ничуть! За последнее время я повидала больше людей и старых друзей, чем за многие годы до этого. Попадались, правда, и зануды, которые ахали да охали, будто я вот-вот отдам концы, но большинство доставило мне удовольствие. Я и забыла, что у меня столько друзей…
Джудит придвинула стул к кровати, тетя Лавиния взяла ее руку и крепко сжала. Рука старушки, сухая, костлявая, унизанная кольцами, казалась Джудит драгоценной.
— Как ты отдохнула в Порткеррисе? И кто сейчас в Нанчерроу? Расскажите мне о молодом человеке Афины…
Они пробыли полчаса — дозволенный им срок, — и все это время говорили и смеялись. Тетя Лавиния была проинформирована обо всем, что произошло и должно было произойти, услышала о Руперте, о Джереми, о Гace…
— Гас. Твой друг, Эдвард? Твой отец открыл мне, что в глазах у Лавди наконец-то заиграл особый свет. Удивительное дело, как внезапно взрослеют девочки… Надеюсь, она не обожжется… А Диана, моя дорогая Диана? Как у нее дела?
Они рассказали о Диане, и тетя Лавиния очень расстроила, пришлось ее успокаивать:
— Просто устала. У нее было столько дел…
— Это я во всем виновата. Заставила всех понервничать. Она, душенька, вела себя как ангел, ежедневно являлась убедиться, ято все в идеальном порядке. И, разумеется, все было как надо. Раз уж Джереми в Нанчерроу, он за ней присмотрит.
Она не спросила, что делает Джереми в Нанчерроу, и Эдвард с Джудит, словно договорившись между собой заранее, умокли о том, что через несколько дней он уходит на военную службу. К чему понапрасну волновать старушку, она только будет тревожиться о Джереми и примется сетовать о том, что за дела творятся в мире. Нет, лучше избавить ее от этого, по крайней мере, в настоящий момент.
— Ты остаешься тут на все лето? — спросила она у Джудит.
— Нет. Попозже я еду в Девон к тете Бидди, Мы с ней хотим прокатиться в Лондон на несколько дней, чтобы купить мне коe-что из одежды для Сингапура.
— Для Сингапура! Я и забыла, что ты покидаешь нас. Когда ты отплываешь?
— В октябре.
— Сколько времени ты там пробудешь?
— Наверно, около года.
— Твоя мама будет вне себя от счастья! Какое чудесное воссоединение вас ждет! Я так рада за тебя, моя дорогая…
Время истекло. Эдвард незаметно взглянул на часы.
— По-моему, нам пора, тетя Лавиния… не хотим тебя утомлять.
— Вы нисколечко меня не утомили! Только порадовали.
— Может, тебе что-нибудь нужно? Что-нибудь принести или сделать?
— Нет, у меня все есть. — Но потом она вспомнила: —Хотя подожди. Есть одна вещь…
— Что такое?
Тетя Лавиния отпустила руку Джудит (она держала ее в сврей на протяжении всего их разговора) и, повернувшись в постели, потянулась к выдвижному ящику ночного столика. Выдвинув ящик, она пошарила внутри и извлекла ключ, к которому был прицеплен помятый ярлычок.
— Хижина, — произнесла она и протянула ключ Эдварду. Тот взял его.
— Что — хижина?
— О ней забочусь я сама. Регулярно проветриваю, очищаю от паутины и пауков, слежу за тем, чтобы там было тепло и сухо. Увы, с тех пор как я заболела, хижина оказалась без присмотра. Не могли бы вы с Джудит, прежде чем вернетесь в Нанчерроу, сходить туда и проверить, все ли в порядке? Я так боюсь, как бы кто из деревенских мальчишек ненароком не забрался ко мне в сад и не натворил чего-нибудь. Не со зла, конечно, просто из озорства. У меня такой груз с души свалится, если вы удостоверитесь, что все хорошо. Мне очень дорого это место, не могу я лежать тут и думать о том, что оно заброшено и никому не нужно.
Эдвард встал, смеясь.
— Тетя Лавиния, ты никогда не перестаешь меня удивлять. О хижине тебе в последнюю очередь надо волноваться.
— И все же я волнуюсь. Для меня это важно.
— Тогда обещаю, что мы с Джудит сходим туда, откроем все двери и окна, а если обнаружим мышь или хоть какую-нибудь букашку, то живо выпроводим их вон.
— Я знала, что уж вы-то меня поймете, — поблагодарила старая леди.
Напоенный ароматами старый сад дремал в теплыне воскресного дня. Эдвард двинулся вперед по дорожке мимо розовых кустов и спустился по каменным ступенькам во фруктовый сад. Трава здесь была скошена и собрана граблями в стожки, на деревьях налились плоды, и под ногами уже лежало немало гниющей падалицы, над которой кружили рои ос. В воздухе стоял слабый запах сидра.
— Кто-нибудь собирает урожай? — спросила Джудит.
— Да. Но проблема в том, что садовнику уже трудновато управляться с работой — стареет он, стареет вместе с тетей Лавинией и Изобель. Ему потребуется помощник, чтобы собрать и сложить урожай в хранилище ка зиму. Я поговорю с папчиком. Может быть, Уолтер Мадж или кто-нибудь из пареньков помоложе смогут прийти с приставной лестницей и поработать денек.
Он шел впереди нее, пригибаясь под гнущимися к земле, тяжелыми от желтовато-коричневых плодов ветвями. Где-то в деревьях пел дрозд. Притаившаяся в своем укромном, заросшем кустарником уголке, хижина грелась на солнышке. Эдвард поднялся по ступенькам, вставил ключ в замок, открыл дверь н зашел внутрь. Джудит последовала за ним.
Они стояли почти плечом к плечу в тесном пространстве между двумя топчанами, стоящими у противоположных стен. В закупоренном долгое время домике все еще не выветрился приятный запах креозота, но было жарко и душно, отдавало затхлостью. Вокруг лампы-«молнии», свисавшей с центральной потолочной балки, жужжала огромная муха, один из углов был заткан громадной паутиной, утыканной мертвой мошкарой.
— Фу-у! — скривился Эдвард и принялся открывать окна. Деревянные рамы слегка повело — здесь требовалась мужская рука. Муха вылетела на волю в распахнутое окошко.
— А с паутиной что будем делать? — спросила Джудит.
— Снимем.
— Чем?
Эдвард пошарил в глубине ящика из-под апельсинов, и в конце концов у него в руках оказались половая щетка и замызганный мусорный совок.
— Время от времени нам с Афиной приходилось подметать тут пол, — сообщил он.
Сморщившись от отвращения, она наблюдала за тем, как он ловко управился с паутиной и ее ужасными жертвами, собрал все в совок, затем вышел за дверь и вытряхнул его содержимое на землю.
— Что еще? — спросил он, вернувшись.
— По-моему, это все. Мышей не видно. Птичьих гнезд тоже. В одеялах дырок нет. Пожалуй, окна не мешало бы помыть…
— Этим ты и займешься в один прекрасный день от нечего делать.
Он сложил совок и щетку обратно в импровизированный «комод» и присел на одну из коек.
— Можешь поиграть в «дочки-матери».
— А ты играл?
Она тоже села — на другом топчане, напротив него, их разделяло совсем узкое пространство. Как будто они сидели в каюте корабля или в купе третьего класса.
— Я имею в виду — здесь…
— Только не в такую ерунду. У нас все было по-серьезному, костры жгли и прочее. Чистили картошку и варили ужасные обеды, которые почему-то всегда казались бесподобными. Колбаски, бараньи отбивные, свежая скумбрия, если мы ловили рыбу. Но мы были бездарными поварами. Никогда у нас не получалось как надо — или сыровато, или сгорело до углей.
— Чем еще вы занимались?
— Да ничем особенно. Так, невинные забавы. Самое лучшее было — спать в темноте с распахнутыми дверями и окнами, слушая ночные звуки. Холод порой бывал просто собачий. Однажды ночью грянула гроза…
Он был так близко, что, протянув руку, она могла дотронуться до его щеки. Его гладкое лицо загорело до медного оттенка, руки покрывал нежный золотистый пушок, глаза были такого же голубого цвета, что и хлопчатобумажная рубашка, на лоб падал белокурый локон. Она сидела, тихо радуясь, ничего не говоря, упиваясь его красотой, слушая его голос.
— …Молния прорезала небо. Той ночью корабль потерпел крушение, около Лендс-Энд, мы видели в небе вспышки и думали, что это кометы.
— Как странно…
Их глаза встретились. Он сказал:
— Милая Джудит, ты стала такой очаровательной. Ты знаешь об этом? Я правда скучал по тебе.