— Может, все-таки останешься?
— Не могу.
— А ты не можешь позвонить и сказать там кому-нибудь, что заболела?
— Нет. Завтра я должна быть на службе.
— Когда твой поезд?
— В семь-тридцать.
— С какого вокзала?
— С Юстона.
— Как ты туда будешь добираться?
— На подземке до Слоун-сквер.
— Хочешь, я поеду с тобой? Провожу тебя.
— Нет, — отрывисто ответила Хетер, потом добавила: — Не с такой же простудой, как у тебя. Тебе нельзя больше выходить сегодня. Ложись лучше в постель.
У Джудит создалось впечатление, что, будь она даже здорова как бык, Хетер все равно бы не захотела, чтобы ее провожали до вокзала; она не хотела, чтобы Джудит узнала даже приблизительное направление ее пути. Все было покрыто такой таинственностью, что даже не по себе становилось. Хотелось надеяться, что из ее подруги не готовят шпионку — страшно было подумать, что ее могут тайно забросить с самолета куда-нибудь во вражеский тыл.
Они могли бы еще говорить и говорить, но оглянуться не успели, как для Хетер настало время уходить.
— Уже?
— Не хочу рисковать, я должна непременно попасть на этот поезд — когда приеду, меня будет ждать машина.
Джудит представила полустанок в какой-нибудь глуши, терпеливо ожидающий служебный автомобиль, потом — долгая поездка по нескончаемым петляющим проселкам. И вот — конечный пункт; запертые ворота на электрическом приводе, высоченный забор с колючей проволокой, злые сторожевые псы. А по ту сторону колючей проволоки, в центре паутины тропок, грозно высится викторианский замок, оглашаемый по ночам совиным уханьем.
Джудит стало не по себе от этой мысленной картины, даже жутковато, и она от души порадовалась, что у нее такая скучная, такая обыкновенная работа — исполнять поручения капитан-лейтенанта Кромби, печатать на машинке под его диктовку, отвечать на телефонные звонки. По крайней мере, не нужно ничего таить. И не надо работать по воскресеньям.
Хетер стала одеваться — натянула более или менее подсохшие у огня сапоги, застегнула пуговицы своего дивного алого пальто, повязала на волосы цвета воронова крыла шелковый шарфик.
— Все было здорово. Чудесный день, — сказала она.
— Спасибо тебе за концерт, давно не получала такого удовольствия.
— Надо нам встретиться еще. И не делать больше таких перерывов. Нет, не спускайся, я выйду сама.
— И все-таки мне бы хотелось проводить тебя до поезда.
— Не говори ерунды. Полезай-ка лучше в горячую ванну, а потом ложись в постель. — Поцеловав Джудит, она добавила: — Жаль, что приходится оставлять тебя одну в таком состоянии.
— Да я в порядке.
— Не пропадай. Обязательно напиши, если узнаешь что-нибудь о родных. Я буду думать о тебе.
— Напишу. Обещаю.
— Адрес ведь у тебя есть? Номер почтового ящика и прочее. Несмотря на всю эту конспирацию, письма до меня все-таки доходят.
— Хорошо. Если что-нибудь узнаю, напишу тебе.
— Пока, родная.
— Пока.
Торопливое объятие, поцелуи — и Хетер повернулась к двери. Спустилась вниз и вышла на улицу. Заспешила прочь по Кэдоган-Мьюз, и вскоре ее шаги стихли.
Наступила тишина — только шумел дождь, да со Слоун-стрит изредка доносилось гудение проезжающей машины. Хоть бы налета сегодня не было, думала Джудит. Да, определенно, не будет — слишком мерзкая погода, бомбардировщики любят летать в ясные, лунные ночи. Без Хетер стало как-то пусто, и она включила радиолу. Когда густые аккорды концерта для виолончели Элгара наполнили комнату, ощущение покинутости прошло. Она отнесла чайный поднос на кухню, вымыла чашки и положила их на сушилку. Поставив чайник на огонь, нашла резиновую грелку, наполнила ее горячей водой, потом вернулась в спальню и, отогнув край постели, положила ее под одеяло. После этого выпила еще пару таблеток аспирина (самочувствие уже было хуже некуда), набрала полную ванну и почти час пролежала в горячей как кипяток воде. Вытершись после ванны, надела ночную рубашку, а сверху — свитер. Музыка закончилась, и Джудит выключила радиолу, но камин гасить не стала и оставила дверь спальни открытой, чтобы тепло расходилось по дому. Потом нашла старый номер «Вог» и забралась с ним в постель. Откинувшись на мягкие подушки, она минуту-другую листала глянцевые страницы, но усталость быстро взяла свое, и Джудит закрыла глаза.
И почти тотчас же (по крайней мере так ей показалось) открыла их снова.
Звук. Внизу. Сердце тревожно подпрыгнуло. Щелкнул замок. Входная дверь открылась и тихо закрылась опять.
В доме кто-то есть. Несколько секунд она лежала неподвижно, оцепенев от страха, потом вскочила с кровати, выбежала в открытую дверь и бросилась через гостиную к лестнице, намереваясь — если гость окажется недругом — шарахнуть его по голове, пока он будет подниматься, первым попавшимся под руку тяжелым предметом.
Он уже был на середине лестницы — в толстой шинели, на плечах золотятся офицерские погоны, на фуражке блестят капли дождя. В одной руке — компактный саквояж для однодневных поездок, в другой — прочная парусиновая сумка с веревочными ручками,
Джереми. У нее ноги подкосились от облегчения, и, чтобы не упасть, ей пришлось уцепиться за перила. Не вор, не насильник, не убийца, а единственный человек, которому она могла бы обрадоваться в этот момент.
— Джереми!
Он остановился и поднял голову, в беспристрастном свете потолочной лампы стала заметна худоба его лица под козырьком фуражки.
— Боже милостивый, да это же Джудит!
— А ты думал, кто?
— Сам не знаю. Но я, как только открыл дверь, сразу понял, что в доме кто-то есть: вижу, свет горит.
— А я думала, ты в море. Что ты здесь делаешь?
— То же самое я мог бы спросить у тебя. — Он поднялся к ней, поставил свой багаж на пол, снял мокрую фуражку и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. — А почему это ты встречаешь мужчину в ночной рубашке?
— Я уже была в постели.
— Надеюсь, одна?
— Я больна, если хочешь знать, простудилась. Чувствую себя отвратительно.
— Тогда живо обратно в постель.
— Нет, я хочу поговорить. Ты останешься на ночь?
— Вообще-то, собирался.
— Ну вот, а я спальню заняла.
— Ничего страшного, я посплю в компании с гладильной доской и одеждой Дианы. Я уже спал там раньше.
— Сколько ты пробудешь?
— Только до утра. — Он повесил фуражку на верхушку последней балясины и начал расстегивать шинель. — Я должен успеть на семичасовой поезд.
— Так откуда ты сейчас?
— Из Труро. — Он выпростался из шинели и накинул ее на перила. — Меня отпустили, съездил на пару деньков в Корнуолл к родителям.
— Мы не виделись целую вечность.
Она и сама не помнила, сколько времени прошло. А вот Джереми помнил.
— С того самого дня, когда я заезжал к тебе в Дауэр-Хаус попрощаться.
— Это было словно в другой жизни. — Вдруг ей пришло в голову кое-что действительно серьезное. — Слушай, в доме есть нечего. Только буханка хлеба да пара ломтиков бекона. Ты очень проголодался? Магазин на углу уже закрыт, но…
— Но что? — засмеялся он.
— Ты можешь поужинать в какой-нибудь гостинице, в «Роял-Корт», например.
— Ну нет, не очень-то охота туда тащиться.
— Знала бы я, что ты придешь…
— Не сомневаюсь, ты бы испекла торт к моему приходу. Но не беспокойся, мой дар предвидения меня не подвел. Мама собрала мне кое-что в дорогу. — Он пнул ногой парусиновую торбу. — Тут вот.
Джудит заглянула в сумку, в глубине поблескивало стекло бутылки.
— Ага, вижу, тебя учить жить не надо.
— Не стоило мне тащить это наверх — весит тонну. Я хотел оставить сумку на кухне, но увидел свет и сразу решил выяснить, кто бы это мог быть.
— Кому еще здесь быть, кроме меня? Или Афины. Или Лавди. Руперт воюет в пустыне, а Гас — на Востоке.
— Да, но есть еще много других. Нанчерроу стал вторым домом или чем-то вроде круглосуточной столовой для молодых офицеров. Они приезжают с аэродрома Калдроус и учебного лагеря морской пехоты на Бран-Тор. Каждый, кому удастся заслужить симпатию Дианы, получает от нее копию ключа.
— Этого я не знала.
— Так что клуб открыт уже не только для избранных. Ты часто здесь бываешь?
— Не очень. Иногда, в выходные.
— И сейчас как раз такой выходной?
— Да. Но завтра мне нужно возвращаться в Портсмут.
— Жаль, что я не могу остаться. Я бы пригласил тебя пообедать.
— Но ты не можешь.
— Не могу. Хочешь выпить?
— Так ведь ничего нет.
— Зато есть в моем волшебном мешочке. — Он наклонился и поднял его, с виду абсолютно неподъемный, внутри звякнуло. — Пошли, покажу.
Он повел ее вниз, и когда они пришли в маленькую кухню, поставил свою торбу на стол и начал ее разгружать. Босым ногам Джудит было холодно на коричневом линолиуме и она села села на другой край стола. Она словно присутствовала при распаковке рождественского подарка — одна за другой из сумки извлекались на свет удивительные вещи, и всякий раз это было неожиданностью. Бутылка виски «Блэк-энд-Уайт». Бутылка джина «Гордонз». Два лимона. Апельсин. Три пакета хрустящего картофеля и фунт деревенского сливочного масла. Порядочный брусок горького шоколада и, наконец, нечто странное, завернутое в газету, всю пропитанную кровью.
— Что там такое? — полюбопытствовала Джудит. Отрубленная голова?
— Мясо для бифштексов.
— Мясо?! Откуда? И масло настоящее. Твоя мать на черном рынке купила?
— Подарки от благодарных пациентов. Холодильник работает?
— Конечно.
— Это хорошо. А лед есть?
— Должен быть.
Он открыл холодильник и положил масло и кровавый сверток рядом с жалкими остатками ужина Джудит и Хетер, потом вынул лоток с кубиками льда.
— Что будешь пить? При простуде я бы рекомендовал тебе стаканчик виски. Значит, виски с содовой?
— Содовой нету.
— Спорим?
И он нашел сифон, упрятанный в какой-то дальний буфет. Из другого достал стаканы, потом вытряхнул из лотка лед, разлил виски и разбавил водой из сифона. Он подал высокий стакан с заманчиво шипящей жидкостью Джудит.