— Ничего официального, довольно будет галстука. Дейв спрашивает, не хотите ли вы сыграть после обеда партию в гольф.
— У меня нет клюшек. Она улыбнулась.
— Это не проблема. Можно одолжить у пресс-атташе. И не торопитесь, спешить некуда. Вот только неплохо было бы перед отъездом пропустить по мартини.
Конец апреля и конец долгого дня. Джудит закончила печатать письмо для капитан-лейтенанта Кромби (с копиями для капитана «Экселлент» и начальника управления морской артиллерии) и выдернула листы из машинки.
Было почти шесть часов. Две другие девушки-машинистки из ЖВС, с которыми она работала в одном кабинете, уже все закончили и уехали на велосипедах обратно на квартиры. Но капитан-лейтенант Кромби под вечер заявился с этим пространным документом, имеющим аж целых два грифа — не только «Совершенно секретно», но и «Срочно», и Джудит скрепя сердце осталась его перепечатывать.
Она устала. Весь день стояла прекрасная погода, дул теплый весенний ветерок, и нарциссы в саду у капитана беспокойно кивали своими желтыми головками. В полдень, по дороге на обед (тушеная баранина с картошкой и вареный пудинг с черносливом), она на минуту остановилась поглядеть на поднимающиеся к небу зеленые склоны и зубчатый гребень горы Портсдаун и, вдыхая аромат свежескошенной травы, чувствуя, как деревья наливаются соком, ощутила во всем теле трепетный отклик, рожденный весенним обновлением и пробуждением жизни. Мне двадцать лет, подумала она, такое бывает только однажды и никогда больше не повторится. Ей страстно захотелось вырваться на свободу, гулять, обследуя окрестности, — подняться на холм, дышать чистым воздухом, лежать на упругом дерне, слушать шелест ветра в траве и пение птиц. Вместо всего этого — полчаса на то, чтобы расправиться с бараниной, и надо возвращаться опять в душный барак, служивший временным штабом для отдела обучающих технологий.
Первую копию напечатанного документа она отложила в сторонку, чтобы потом присоединить к соответствующему делу, а три экземпляра, сделанные под копирку, вложила в картонную папку и понесла на подпись.
Чтобы добраться до шефа, ей нужно было выйти из кабинета машинисток и пройти через главный офис, где еще сидели за столами старший лейтенант Армстронг и капитан Бартон. Они даже голов не подняли, когда она вошла. Если не презрение, то, во всяком случае, профессиональное равнодушие было здесь в порядке вещей. В дальнем конце находилась дверь с табличкой «ООТ».
Страсть к сокращениям была манией военного времени. Большая часть рабочего времени капитан-лейтенанта Кромби уходила на попытки пробудить у начальства интерес к дальнейшей разработке аппарата под названием ИВИ, что означало: «искусственный визуальный инструктор». Джудит, которая последние шесть месяцев только и делала, что печатала письма об этой проклятой штуковине, для себя расшифровывала эту аббревиатуру иначе — «индивидуальный военный идиотизм». Вскоре после Нового года капитан-лейтенант праздновал день рождения, и Джудит, полагая, что капелька юмора никогда не помешает, подарила ему открытку со стишком собственного сочинения:
ИВИ — ваш последний прожект.
На который ушло столько смет.
Небольшая модификация,
Заключительная апробация —
И получится славный мотоциклет.
Шутка не удалась. Капитан-лейтенанту Кромби, озабоченному приближением пенсионного возраста, перспективами повышения на службе и платой за обучение сына-школьника, было не до смеха. Поэтому открытку постигла печальная участь — два дня спустя Джудит обнаружила ее в мусорной корзине.
— Входите.
Он сидел у себя за столом с каменным лицом. Временами он был похож на человека, страдающего от язвы желудка.
— Ваше письмо, сэр. Я и конверты отпечатала. Если вы сейчас проверите и дадите мне знать, то я отправлю все сегодня же вечером.
Он взглянул на часы.
— Ого, уже так поздно! Разве вам не пора домой?
— Если я не вернусь к семи, то останусь без ужина.
— Нельзя допустить этого. Принесите мне конверты, и я сам обо всем позабочусь. А вам не придется голодать.
Надо сказать, с виду этот человек был гораздо суровее, чем в действительности. Сделав такое открытие, Джудит перестала его бояться. Когда пал Сингапур и она потеряла связь с родными, он стал проявлять чрезвычайную заботу о ней, интересовался, нет ли новостей; их все не было, и он тактично перестал спрашивать.
Он жил с женой и сыном в своем доме в Фэреме и, вскоре после того как страну потрясла весть о сдаче Сингапура, пригласил Джудит к себе на воскресный обед. У нее не было ни малейшего желания ехать, но, тронутая его вниманием, она приняла приглашение с лучезарной улыбкой, будто оно сулило ей массу приятного.
По воскресеньям на Фэрем не ходили автобусы, и ей пришлось проделать пять миль на велосипеде, чтобы добраться до ничем не примечательного дома Кромби. Визит этот оказался еще более неудачным, чем поздравительная открытка. Миссис Кромби явно подозревала, что у мужа шашни на службе, а сам капитан-лейтенант не блистал в искусстве легкой беседы. Дабы отвести подозрения, Джудит через слово называла его «сэр» и большую часть времени провела на полу в гостиной, помогая маленькому сынишке Кромби, возившемуся с конструктором, сооружать ветряную мельницу. Она с большим облегчением вздохнула, когда настало время сесть на велосипед и отправиться в долгий обратный путь.
Но пригласил ее шеф из самых добрых побуждений.
Оставив его просматривать текст письма, Джудит вернулась к себе в бюро, накрыла пишущую машинку чехлом, взяла конверты, шинель, шапку. Лейтенант Армстронг и капитан Бартон тоже решили закончить на сегодня дела и наводили порядок на своих письменных столах. Лейтенант Армстронг закурил сигарету и, когда Джудит проходила мимо, обратился к ней:
— Мы идем выпить в «Корону и якорь». Не хотите с нами?
Джудит улыбнулась. Они явно решили расслабиться.
— Спасибо, но боюсь, у меня нет времени.
— Жаль.
Вернувшись к шефу, она аккуратно сложила письма, запечатала их в конверты и положила в ящик для исходящих бумаг.
— Если это все, я пойду…
— Спасибо, Джудит. — Он поднял на нее глаза и неожиданно улыбнулся. Она была бы рада, если бы он улыбался почаще. То, что он назвал ее по имени, тоже случай исключительный. Джудит подумала, что при такой сухой и ревнивой жене немудрено быть мрачнее тучи, и ей стало жаль его.
— Пустяки, — ответила она, надела шинель и застегнула пуговицы. Он откинулся на спинку кресла и наблюдал за ней.
— Когда вы последний раз брали отпуск? — внезапно спросил он.
— В Рождество?.. — Она уже едва помнила.
— Пора вам отдохнуть.
— Хотите от меня избавиться?
— Как раз напротив. Но у вас усталый вид.
— Зима была долгая.
— Подумайте. Могли бы съездить в Корнуолл. Проведать свой дом. Взять весенний отпуск.
— Посмотрим.
— Если хотите, я переговорю с вашим командиром. Джудит испуганно затрясла головой.
— Нет-нет, это совсем не обязательно. Знаю, мне причитается короткий отпуск. Может быть, в ближайшем будущем я и подам заявление…
— Думаю, так будет лучше. — Он выпрямился и опять стал по-всегдашнему резок. — Вы свободны!
Она с признательностью и симпатией ему улыбнулась.
— Спокойной ночи, сэр.
— Спокойной ночи, Данбар.
Она вышла в золотой весенний вечер, села на велосипед; пересекла пешеходный мостик, проехала по Стэнли-роуд и выбралась на шоссе, идущее на север, за город. Крутя педали, она думала об отпуске в Корнуолле… всего на несколько деньков. Побыть с Филлис, Бидди и Анной, послоняться по дому или, стоя на коленках, подставив плечи солнцу, выполоть сорняки из-под розовых кустов. Надо обмазать креозотом «хижину» к предстоящему лету и, быть может, заняться поисками нового садовника. И нужно-то ей всего несколько дней… короткий отпуск, с пятницы до вторника.
Когда оборвалась связь с родными, больше всего, пожалуй, она страдала от сознания того, что больше не будет писем. Она так долго, почти семь лет, жила с маленькой радостью на душе — предвкушением регулярно приходящего конверта, полного обыденных и незначительных, но от того не менее драгоценных новостей из Сингапура, что у нее выработался условный рефлекс, и теперь всякий раз, возвращаясь в казарму, она вынуждена была напоминать себе, что ей нечего искать в ячейке под буквой «Д».
Даже обещанного письма от Джереми Уэллса. Больше двух месяцев прошло с тех пор, как они встретились в Лондоне и он ушел, оставив ее в постели Дианы. «Я напишу, —обещал он, — обязательно напишу, мне так много надо сказать тебе». Она поверила ему, но письма все не было. Ужасное разочарование! Неделя шла за неделей, и она начала сомневаться — и в нем, и в себе. Невольно приходила на ум неутешительная мысль, что Джереми занялся с ней любовью по той же самой причине, что и Эдвард. В конце концов, это она сама, в своем болезненном состоянии и в расстроенных чувствах, умолила его не уходить, остаться с ней и спать с ней. «Любимая Джудит», — назвал он ее, но не было ли в его нежности больше жалости, чем любви? «Я напишу», — пообещал он, — и не написал; а теперь она уже и ждать перестала.
Иногда она подумывала о том, чтобы написать самой. Пожурить его шутливо: «Ах ты, негодник этакий! Я тут жду, жду, извелась вся, ты же сказал, что напишешь. Никогда в жизни больше тебе не поверю!» Что-нибудь в этом роде. Но она боялась показаться навязчивой, отпугнуть его своей напористостью, как отпугнула Эдварда признанием в вечной любви.
В конце концов, идет война, весь мир объят ею, точно пожаром, и сейчас не время для торжественных клятв (как пытался втолковать ей Эдвард). И не то время, чтобы выполнять обещания.
Однако, с другой стороны, это же не Эдвард, это — Джереми Уэллс, сама честность, верность, надежность. Оставалось предположить лишь, что по зрелом размышлении, взвесив все как следует, он одумался. Вдали от Джудит в нем возобладал здравый смысл. Их любовь в Лондоне была не более чем кратким эпизодом, интерлюдией очаровательной, но мимолетной и слишком несерьезной, чтобы ради нее рисковать их безмятежной многолетней дружбой.