и, спит. Или звонок не работает. А может, пора укрыться в теплой пирожковой и заказать чашку чаю…
Вдруг послышались шаги — кто-то спускался по лестнице. Она уставилась на дверь. Щелкнул замок, дверь открылась внутрь, и, почти не веря своим глазам, она увидела перед собой Гаса.
Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. От радости, что нашла его, Джудит на мгновение лишилась дара речи, да и сам Гас остолбенел от изумления, обнаружив ее на своем пороге.
Нужно было что-то сказать, и Джудит произнесла первое, что пришло в голову:
— Вот уж не знала, что тебя зовут Пеловский.
— Нет, это другой парень.
Выглядел он сносно. Не так плохо, как она опасалась. До ужаса худой и бледный, правда, но побритый и одетый по-человечески — в толстый свитер с воротом «поло» и вельветовые штаны.
— Ты бы поменял табличку на звонке.
— Джудит, что, черт побери, ты здесь делаешь?!
— Пришла в гости. Я замерзла. Можно войти?
— Конечно. Извини… — Он отступил назад, пропуская ее. — Заходи…
Она вошла и закрыла за собой дверь. Внутри было темно, в душном воздухе стоял неприятный, затхлый запах.
— Хоромы не слишком шикарные, сама видишь, — извинился он. — Идем.
Он повел ее по полутемной лестнице наверх. На площадке она увидела приоткрытую дверь, и они зашли в комнату с режущими глаз обоями и жалкими занавесками. От стоящего перед камином маленького электрообогревателя исходило слабое тепло. Но грязные оконные стекла заиндевели, и было жутко холодно.
— Лучше не снимай пальто, — посоветовал он. — Извини за грязь. Вчера утром я пытался прибраться, но заметного результата не добился.
На краю стола, заваленного бумагами и газетами, Джудит заметила чашку и тарелку с крошками.
— Я тебе помешала…
— Ничуть. Я уже позавтракал. Располагайся…
Он подошел к камину, взял с каминной полке сигареты и зажигалку, закурил, повернулся к ней. Джудит присела на подлокотник одного из громоздких диванов, а Гас остался стоять у камина, прислонившись спиной к каминной полке.
Ходить вокруг да около не было смысла.
— Мне позвонил Руперт, — сообщила она.
— А-а… — протянул он так, будто все моментально прояснилось. — Понятно. Я так и подумал.
— Ты на него не сердись, он и вправду беспокоился.
— Он славный малый. Боюсь только, что он застал меня не в лучшей форме. Грипп и так далее. Теперь мне уже лучше.
— Он сказал, что ты был болен. Лечился в больнице.
— Да.
— Ты получал мои письма?
Он кивнул.
— Почему ты не ответил?
Он покачал головой.
— Я был не в состоянии ни с кем общаться, тем более письменно. Прости, это нехорошо с моей стороны. А ведь ты была так добра.
— От тебя ничего не было, я беспокоилась.
— Не надо обо мне беспокоиться. У тебя и своих забот хватает. Как Джесс?
— Прекрасно. Обживается в школе.
— Какое чудо, что она нашлась и вернулась к тебе.
— Да. Но я пришла сюда не для того, чтобы разговаривать о Джесс…
— Когда ты приехала в Лондон?
— Вчера. На машине. Она стоит внизу. Я переночевала в доме Дианы. А потом поехала к тебе. Руперт дал мне адрес. Найти было нетрудно.
— Делаешь покупки к Рождеству?
— Нет, я не за покупками приехала. Я приехала разыскать тебя. Только для этого.
— Я польщен, но, право, я этого не заслуживаю.
— Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Корнуолл. Он ни секунды не колебался с ответом.
— Нет. Спасибо, но я не могу.
— Что тебя держит в Лондоне?
— Здесь ничем не хуже, чем везде.
— Не хуже для чего?
— Для того, чтобы побыть одному. Разобраться в самом себе, Привыкнуть к самостоятельной жизни, научиться стоять на собственных ногах. После психиатрической больницы чувствуешь себя никуда не годным. И когда-то надо начинать искать работу. Здесь у меня есть знакомые. Школьные друзья, сослуживцы по армии…
— Ты уже виделся с кем-нибудь из них?
— Нет еще…
Она не могла до конца верить ему, подозревая, что он просто пытается отделаться от нее.
— Это так важно — найти работу?
— Да. Не настолько срочно, но необходимо. Руперт, вероятно, посвятил тебя в обстоятельства кончины моего отца. От его состояния остался сущий пшик. Я не могу больше вести вольготную жизнь обеспеченного человека.
— Насколько я знаю тебя, убеждена, что у тебя не будет проблем с получением работы.
— Да, но от меня потребуются определенные усилия.
— Но не прямо же сейчас. Ты должен дать себе шанс. Ты был болен, ты хлебнул горя. Зима в самом разгаре, такое тоскливое время, и Рождество совсем скоро. Ты не можешь остаться в Рождество один. Поедем со мной. Прямо сейчас. — Она услышала в своем голосе мольбу. — Соберись, запрем дверь — и домой!
— Прости. Правда. Не могу.
— Из-за Лавди? — едва осмелившись, спросила она. Она думала, что он будет отрицать, но он кивнул:
— Да.
— Тебе вовсе не обязательно встречаться с ней…
— О, брось, Джудит, не валяй дурака. Как ты это себе представляешь? Как мы можем не встретиться?
— Мы ничего не скажем… никому…
— А мне что прикажешь делать? Ходить с приклеенной бородой и в темных очках, говорить с каким-нибудь жутким иностранным акцентом?
— Можно выдать тебя за мистера Пеловского. Это была довольно посредственная шутка, и он даже не улыбнулся.
— Я не хочу создавать ей проблемы.
«Об этом и без тебя уже позаботились! Уолтер Мадж и Арабелла Блямб». Слова эти так и рвались наружу, но Джудит вовремя прикусила язык. Слово — не воробей… Вместо этого она сказала:
— Ты важнее, чем Лавди, Гас. Сейчас мы должны думать о тебе.
Он ничего не ответил.
— Слушай, если ты не хочешь в Корнуолл, давай я отвезу тебя в Глостершир и оставлю у Афины с Рупертом. Они будут очень рады тебе, я знаю.
Он слушал ее с каменным лицом, запавшие темные глаза смотрели мрачно. Джудит слишком долго сдерживалась, пытаясь быть терпеливой, но теперь разозлилась. Ничто так не раздражает, как непоколебимое мужское упрямство.
— Гас, ты ведешь себя как болван и упрямый осел! Почему ты не хочешь принять помощь?
— Я не нуждаюсь в помощи.
— Бред! Это отвратительный эгоизм. Ты ни о ком не думаешь, кроме себя. А что должны чувствовать мы, зная, что ты предоставлен самому себе и у тебя нет больше ни семьи, ки дома… ничего? Мы не сможем ничего для тебя сделать, если ты сам себе не поможешь. Я знаю, ты прошел через ад, ты был болен, но ты должен дать себе шанс. А не сидеть в этой конуре, жалея себя и тоскуя о Лавди…
— Да заткнись же!
Это был ужасный момент, Джудит думала, что расплачется. Она встала с дивана, отошла к окну и глядела на движущийся по улице поток машин до тех пор, пока глаза не перестало щипать и она не почувствовала, что в состоянии сдержать слезы.
— Прости, — сказал он у нее за спиной. Она промолчала.
— Я бы с удовольствием принял твое приглашение. Часть меня рвется ехать с тобой. Но я боюсь самого себя. Боюсь того, что может произойти. Что я опять не выдержу и сломаюсь.
— Хуже этой квартиры ничего быть не может, — пробормотала Джудит.
— Прости, что?..
— Я говорю, хуже уже ничего не может быть. Наступило молчание. Через какое-то время он заговорил:
— Слушай, у меня кончились сигареты. Я спущусь на улицу, куплю в газетном киоске. Подожди здесь, не уходи, Я мигом. А потом напою тебя чаем.
Джудит не шевельнулась. Она слышала, как он вышел из комнаты и побежал вниз по темной лестнице. Открылась и захлопнулась уличная дверь.
Замерзшая, усталая и упавшая духом, она тяжело, судорожно вздохнула. Что теперь? Что говорить? Она отвернулась от окна и оглядела унылую комнату. Побрела к столу и взяла вчерашнюю газету — единственное, что могло представлять какой-то интерес. Как попало сложенные листы скрывали под собой другие предметы: раскрытый потертый дипломат, набитый старыми газетами, письмами и счетами, картонную папку, блокнот для черновых записей и книгу (или альбом) в холщовом переплете, стянутую толстой резинкой. Заинтригованная, Джудит бросила газету и придвинула книгу к себе. Засаленная, в пятнах обложка, мятые углы страниц. Она вспомнила, как сидела с Гасом на террасе отеля «Галле-Фейс» и он рассказывал ей о последних днях Сингапура. О том, как он продал свои часы за сингапурские доллары и подкупил охранника, чтобы тот принес ему бумагу для рисования, карандаши и блокнот.
Его альбом для зарисовок. «Что-то вроде документального архива. Правда, не для всеобщего пользования…»
Она знала, что не имеет права смотреть, и не хотела этого делать. Но руки ее, казалось, действовали по своей собственной воле. Она стянула резинку и наугад открыла альбом. Рисунки карандашом. Очень детальные. Страница за страницей. Длинная вереница бредущих через джунгли изнуренных полуголых людей, сгорбившихся под тяжестью деревянных шпал. Поникшая фигура привязанного к столбу несчастного, оставленного умирать от жажды и зноя на безжалостно палящем солнце. Японский солдат, занесший приклад ружья над худым, как скелет, заключенным, распростертым в грязи. Следующая страница… Казнь, кровь хлещет из обезглавленного тела…
Ей стало дурно от подступившей к горлу тошноты. Хлопнула входная дверь, и Джудит услышала шаги Гаса на лестнице. Она захлопнула альбом и надавила обеими ладонями на обложку, будто на крышку коробки с ожившими кошмарами, извивающимися и ядовитыми.
Хватит. Она произнесла это вслух.
— Все, хватит.
Он стоял в дверях.
— Ты что-то сказала?
Джудит повернулась к нему,
— Да, сказала. И я тебя тут не оставлю, Гас. Я не прошу тебя ехать со мной — я тебе говорю, что ты поедешь. А если не поедешь, я сяду здесь и буду тянуть из тебя душу до тех пор, пока ты не согласишься.
Ошеломленный ее эмоциональным взрывом, Гас перевел взгляд с ее лица на стол и увидел альбом, а рядом — резинку, которая его стягивала. Очень спокойно он проговорил:
— Тебе не нужно было его открывать.