На третье утро, когда собаки вдруг сорвались с заднего крыльца и радостно помчались в поле, Нэнси поняла — да и мы все тоже, — что он приехал. Она побежала к окну в передней комнате удостовериться, что машина его. Мама предложила пойти покормить птицу, пока Нэнси, собрав на стол, будет поить викария чаем.
«Здравствуйте, незнакомец», — сказала Нэнси, протягивая ему руку. Она сделала маникюр и покрыла ногти розовым лаком. Он руки ей не подал и уселся у плиты, хмуря брови, как мальчишка. Нэнси все время улыбалась, готовая отвергнуть возможные упреки. Волосы она уложила мягким валиком на затылке, отчего выглядела старше и степеннее. Валик походил на колбасу. Она велела мне испариться.
Стоя в саду, я гадала, о чем они говорят, подсела ли она к нему или ходит по кухне, собирая поесть, а он, смущенный, старается не замечать разрезов на ее юбке. Она специально шагала пошире, чтобы в разрезе сзади были видны ноги выше колен и швы, бегущие далеко вверх по облегающим белую плоть бежевым чулкам. Я было обхватила каменный гриб, стараясь опрокинуть его набок, но тут же отпустила, и он остался стоять наклонно, как пизанская башня. В гостиной, большой комнате с высоким двустворчатым окном, распахнутым в сад, происходило нечто ужасное. Я только сейчас увидела, что они перешли туда и что он раздет до пояса. Он стоял спиной к окну. Она рассматривала его тело, будто проверяла, нет ли на нем пятен, или родинок, или еще чего-нибудь. Но чего? Чтобы выяснить, я подошла поближе. Он чуть повернул голову, как будто собирался сказать «дорогая» или «ну как?». Но в этот момент с птичьего двора вошла мама, неся два пустых ведра. Она вечно возилась с ведрами, всегда в хлопотах, всегда скромна. И вот сейчас ей предстояло увидеть нечто в высшей степени непристойное — полуголого викария и смеющуюся Нэнси. Нэнси наклонилась и сказала ему что-то в спину. Тут они, видимо, услышали шаги в кухне, потому что он вдруг начал поспешно одеваться, а она вышла из комнаты. Я не знаю, что она ему говорила и почему он был раздет. Могу только сказать, что в тот день мне стало совершенно ясно — есть у нее какой-то секрет в обращении с мужчинами, но мне его не постичь и никогда до конца не разгадать.
Третья женщина, миссис Кьоу, будучи крайне застенчива, в наш дом никогда не входила. Она появлялась раз в неделю, по пятницам, когда получала пенсию, и, пристроившись на ступеньках заднего крыльца, выпивала свой стакан пахты. Зимой и летом она ходила в одной и той же одежде из плотной саржи и в коричневой велюровой шляпе с двумя булавками, одна из которых была украшена огромной жемчужиной с вмятиной, а вторая — фальшивыми изумрудами. Часть камней выпала, и на их месте остались дырочки. Чтобы попасть к нам, ей нужно было пересечь поле. К цивилизации она приобщалась только по воскресеньям, когда ходила к мессе, и по пятницам, когда получала пенсию. Она усаживалась на ступеньку и спрашивала маму: «Какие новости?» У нее была манера поднимать остроносое лицо кверху, и от этого она походила на готовую взлететь птичку. Завидев отца или работника, она срывалась с места и убегала, не допив пахту. Новостей почти не было, но она все спрашивала и спрашивала, будто надеялась услышать что-то, что заполнит ее жизнь до следующей недели.
Миссис Кьоу страдала опоясывающим лишаем. Она надеялась, что моя мама им никогда не заболеет; а, мама странным образом, знала, что это все же произойдет. Будто болезнь в самом деле могла перейти от больного к сострадающему. Пуще всего они боялись рака.
У миссис Кьоу было в жизни всего два желания; мы знали какие. Во-первых, ей хотелось убедить мужа построить новый дом у большой дороги, чтобы она могла видеть людей. Всего-то и нужно ей было, что смотреть на них и знать, какие у кого спутники и на каких велосипедах — или, реже, машинах — они ездят. Автомобили были тогда еще в новинку, и она их очень боялась, говоря, что они опасны, как быки, в любую минуту могут стать неуправляемы. Мама говорила: чепуха, у них есть тормоза, как у велосипедов; на деле же мы плохо представляли себе их устройство. Один человек на подножке своего автомобиля установил ящик с инструментами, ящик, рассказывали, был набит доверху. Миссис Кьоу говорила: только вообразите, сколько же там всего, что может испортиться, а мама говорила: чего уж нам-то беспокоиться, мы на своих двоих до конца дней ездить будем. Второе желание миссис Кьоу — это была ужасная тайна — заключалось в том, чтобы ее муж умер раньше ее. Тогда бы осуществилось и ее первое желание. Она бы продала дом людям с детьми, а сама, как вдова, получила бы домик от муниципалитета и стала бы выращивать в ящике на подоконнике цветы. Она проговорилась об этом один только раз, когда, мучаясь страшными болями, пришла к маме посоветоваться относительно новой мази. Открыв круглую баночку, они по очереди с недоверием нюхали содержимое. Потом она приподняла лиф, и мы стали разглядывать усеявшие ее тело бесчисленные пятна, похожие на клейма. Вот тогда-то и сорвались с ее уст страшные слова, но она тут же осеклась и взяла их обратно.
Ее жизнь была однообразна. Каждый вечер после чая они читали молитвы по четкам. Ложились спать засветло; в пять утра она уже что-нибудь мыла. Неутомимая работница, она мыла все подряд — столы, стулья, кружку для молока, разные надворные строения, окна, подоконники; будь у нее лестница подлинней, она бы и крышу сарая вымыла. Готовить же она не любила и кормила своих картошкой, капустой да копченой грудинкой.
У них были свирепые собаки, так что ходили к ним только в случае крайней необходимости. Когда миссис Кьоу перестала появляться к воскресной мессе, мы с мамой решили к ней сходить. Только мы свернули на заросшую дорожку их дома, как, рыча и заходясь лаем, к нам с поля кинулись собаки. Увидев, что расстояние между нами стремительно сокращается, мы попятились к изгороди, перелезли через нее, свалив верхнюю перекладину. Псы, шелудивые, но злобные, настигали нас, скалясь и обнажая рваные десны. Велев мне найти камень, мама подобрала перекладину и стала отталкивать их от изгороди, чтобы они, перемахнув ее, не вцепились нам в ноги. Мы кидали в них комьями земли и камнями, а они еще больше свирепели и, если бы не Патрик, сын миссис Кьоу, разорвали бы нас на части. Когда их оттаскивали, они рычали, явно угрожая вернуться и отомстить. Войти он нас не пригласил.
С поля пришла миссис Кьоу, на ней была мужская шляпа. Из-за лишая она всегда держала голову покрытой, чтобы не было доступа воздуха к коже. Вытерев руки о передник, она поздоровалась с нами и пригласила присесть на полуобвалившуюся ограду. Она не смела звать нас в дом, потому что муж ее был вечно не в духе, говорил с одними овцами и держал деньги под матрацем. От гостя только и жди, что украдет или попросит взаймы, рассуждал он.
Мама разговаривала с миссис Кьоу о новом автомобиле миссис Спарлинг. В округе автомобилей было шесть, но такого, как у миссис Спарлинг, мы еще не видывали. Он был французской марки, и получила она его в подарок от братьев из Америки. Они владели большими магазинами и обеспечивали работой многих наших, решившихся эмигрировать в Америку. Мама говорила, что миссис Спарлинг родилась в сорочке да так ее и не снимала. Автомобиль был темно-красный, почти бордовый, с огромными передними фарами, которые можно было переключать с ярко-желтого на более бледный, матово-желтый свет. Когда счастливая его обладательница приезжала к нам похвастаться, я написала пальцем свое имя на пыльном капоте; я потрогала и даже понюхала красные кожаные сиденья, покрутила руль, изображая, что еду то направо, то налево, и нажала гудок. Это было с моей стороны неосторожно, потому что отцовские лошади сразу как обезумели. Рисуя свои инициалы на пыльной поверхности автомобиля, я думала, что вот теперь, в некотором смысле, тоже буду разъезжать на нем по всей округе.
Миссис Кьоу интересовало все — и какого автомобиль размера, и сколько человек в него влезает, и не урчит ли от езды в животе. Нам нечего было ответить, потому что мы в автомобиле не ездили, хоть и очень хотели. Как бы извиняясь за то, что не пригласила нас в дом, миссис Кьоу сунула мне в руку полкроны, а маме протянула извлеченный откуда-то из-под юбки кувшинчик, видимо когда-то купленный или выигранный на ярмарке. Отлитый из красивого темно-оранжевого стекла, он казался непрозрачным, но когда мама подняла его к закатному небу, он весь засветился, будто вспыхнув изнутри. Он смотрелся чем-то чужеродным — диковинкой с восточного базара — в наших суровых местах, где только и было что гряды облаков над неровными полями, орешник с зелеными, незрелыми плодами на ветках да ручей, вечно певший свое «тра-ля-ля».
Растроганная подарком, мама сказала, что попросит миссис Спарлинг покатать нас всех на автомобиле. Можно было подумать, что это опрометчивое обещание каким-то чудом тут же исполнится, потому что миссис Кьоу в волнении вскочила и, захлебываясь словами, как ручей своей песенкой, стала спрашивать, когда мы поедем и что ей надеть.
По дороге домой мама уже начала жалеть о своем обещании: миссис Спарлинг была высокомерна и подсмеивалась над миссис Кьоу с ее дурацкими длинными юбками, птичьим личиком и нервной, бубнящей речью; она называла ее индейцем. Мама сказала, что пока, пожалуй, лучше подождать и ни о чем не просить. Мы стали избегать миссис Кьоу. Мы прятались, когда видели ее в пятницу идущей к нам через поле; после мессы мама торопилась уйти из церкви раньше других, сразу как кончали читать Евангелие. Миссис Кьоу всегда ждала, пока прихожане разойдутся, и разминуться с ней не составляло труда. Мы были немало смущены, когда однажды обнаружили на своем крыльце завернутый в газету свитер. Свитер был красивый, с разноцветными зигзагами и явно предназначался мне. Чтобы связать его, у миссис Кьоу ушло, видимо, несколько недель. Глядя на него, я вспоминала библейского Иосифа и привидевшуюся ему во сне одежду. Подарок нас обязывал, и я не знала, радоваться ему или огорчаться.
Несколько недель спустя нам рассказали, что миссис Кьоу видели едущей в автомобиле лесника. Она махала встречным рукой. Проехав по деревне и миновав школу, они спустились с крутого холма к нижней дороге. В следующей деревне остановились и зашли в гостиницу. Это был красивый дом с бледно-зелеными стенами и зелеными ставнями. На веранде стояли зеленые столики под стеклом и зеленые бамбуковые стулья. Ко всеобщему удивлению, миссис Кьоу и лесник заказали по чашке чая. Посетители покатывались со смеху, слушая, как миссис Кьоу рассказывала о поездке, о том, как летели мимо дома и изгороди и как она едва успевала оглянуться, а они уже исчезали из виду, мелькнув словно лисий хвост. Потом лесник — он был ее дальним родственником — купил коробку спичек, пересчитал их, обнаружил, что четырех недостает, расплатился за два чая, и они ушли.