ы шумно вздохнули, и все звуки вернулись. Фарамир и Эойвин вновь услышали, как стучат сердца.
— Это напоминает мне Нуменор, — произнес Фарамир, дивясь тому, что слышит собственный голос.
— Нуменор? — не поняла Эйовин.
— Да, Нуменор, остров на Заокраинном Западе, поглощенный Морем. Огромная волна прокатилась тогда по зеленым холмам и равнинам, волна Тьмы, от которой не было спасения. Я часто вижу это во сне, — пояснил он.
— Значит, по-твоему, Тьма наступит снова? — спросила девушка, непроизвольно придвинувшись к собеседнику. — Тьма, от которой не спастись?
— Нет, нет, — ответил Фарамир, заглядывая ей в глаза. — Это всего лишь образ, навеянный сном. Что происходит на самом деле, мне неведомо. Разум твердит, что на нас обрушилось великое зло и мы стоим у конца времен, но сердце отвечает — нет. Я чувствую легкость во всем теле, в сердце моем надежда и радость, и чувства мои сильнее любых доводов рассудка. О Эйовин, Эйовин, пресветлая Дева Рохана, в этот час я не верю ни в какую Тьму!
Он наклонился и коснулся губами ее чела. Они стояли на стене так близко друг к другу, что, когда снова налетел ветер, их волосы — черные, цвета воронова крыла, и золотистые, как пшеничный колос — заструились и переплелись в воздухе. Тень за горами развеялась без следа. Небо расчистилось, лента Андуина засеребрилась в лучах ясного солнца, а сердца горожан исполнились такой радости, что многие смеялись и пели, сами не понимая почему.
А после полудня с востока прилетел огромный орел и принес весть, которой уже отчаялись ждать.
Славьте победу, воины Гондора,
Ныне был Саурон повержен,
И пала Темная Башня.
Славьте победу в Твердыне Стражи,
Ибо стража была не напрасна:
Нет больше Черных Врат,
И государь возвратился
С победой в Гондор!
Славьте победу! Всем на благо
Государь возвратился
И пребудет с вами
Отныне и вовеки!
И увядшее Древо воспрянет,
И встанут по холмам побеги
И осияют твердыню!
Славьте победу!
Так восклицал он, кружа над башнями, и песни звенели по всему городу.
Последующие дни были воистину золотыми. Весна и лето, ликуя, встретились на полях Гондора. От Кэир-Андроса примчались быстрые гонцы, и оповещенный о свершившемся город стал готовиться к встрече короля. Призванный на праздник, Мерри отбыл с обозом к Осгилиату, а оттуда на корабле на Кэир-Андрос. Фарамир остался в Минас-Тирите. Он принял обязанности наместника и, хотя ожидалось, что правление его будет недолгим, видел свой долг в том, чтобы надлежащим образом подготовить все для передачи власти истинному государю.
Эйовин тоже осталась в городе, хотя брат звал ее на Кормаленнское поле. Фарамира это удивило, но он был так занят, что теперь почти не виделся с ней и не имел времени перемолвиться хотя бы словечком. Дева по-прежнему жила в Палатах Исцеления и гуляла по саду в одиночестве. К ней вернулась бледность, пожалуй, во всем городе лишь она одна имела вид недужный и скорбный. В конце концов обеспокоенный этим смотритель обратился к Фарамиру, и тот отыскал девушку на стене, на облюбованном ими месте.
— Эойвин, почему ты не поехала на празднество? — спросил он.
— Разве не догадываешься?
— Я мог бы назвать две причины, но не знаю, которая из них верна.
— Говори без обиняков, — потребовала Эйовин. — К чему нам загадки?
— Как угодно, — склонил голову Фарамир. — Думаю, ты осталась потому, что получила приглашение от брата, тогда как ждала его от наследника Элендила. Другая причина, возможно, состоит в том, что ты не захотела бросить меня одного. А может статься, дело и в том, и в другом, а сама ты не можешь решить, что важнее. Эйовин! — вскричал он, утратив от волнения обычную сдержанность. — Ты не любишь меня или не хочешь любить?
— Я хотела быть любимой другим, — прозвучал ответ, — а ничьей жалости мне не нужно.
— Знаю, — сказал Фарамир. — Ты мечтала о любви Арагорна. Он велик и могуществен, а тебя влечет слава превыше низменной суеты. Ты взирала на него с восхищением, как новобранец на знаменитого полководца. Он и вправду истинный повелитель, величайший герой среди ныне живущих. А добившись от него лишь понимания и сочувствия, ты решила, что жизнь кончена и лучшее для тебя — доблестно пасть в бою. Но посмотри на меня, Эйовин!
Дева подняла взор и долго смотрела ему в глаза.
— Жалость есть благородный дар сердца, и ее не следует презирать, — продолжал Фарамир. — Но я не предлагаю тебе жалости. Ты знатна, отважна, уже стяжала неувядаемую славу и так прекрасна, что, по-моему, этого не описать даже на языке эльфов. И я люблю тебя. Быть может, вначале, видя твою скорбь, я и вправду жалел тебя, но потом полюбил и любил бы, будь ты счастливейшей из смертных, будь ты хоть самой королевой Гондора. Но полюбишь ли меня ты, Эйовин?
Жар любви растопил лед, сковывавший сердце девушки, и в нем всколыхнулось ответное чувство, возможно, давно уже дремавшее там втайне от нее самой.
— В Минас-Аноре, в Твердыне Солнца, меня наконец оставила Тень! — воскликнула она. — Я больше не буду девой-щитоносицей, не стану соперничать в доблести с великими ратоборцами и искать упоения на поле брани. Отныне моим уделом будет не наносить, а исцелять раны, и любить все, что растет и плодоносит. И, — добавила она, взглянув на Фарамира, — я больше не хочу быть королевой.
— Вот и прекрасно, — рассмеялся он. — Я-то ведь не король. Но я возьму в Жены прекраснейшую Деву Рохана, если она согласна. И если будет на то ее согласие, мы поселимся за Рекой, в Итилиэне, где разобьем сад, цветущий и плодоносящий нам на радость.
— Выходит, я должна оставить свой народ ради мужчины из Гондора? — улыбнулась Эйовин. — Но понравится ли тебе, когда твои гордые соплеменники станут говорить: «Гляньте-ка на бывшего правителя. Он укротил дикую степную наездницу, словно не мог выбрать невесту среди тех, в чьих жилах течет кровь Нуменора?»
— Пусть говорят, что вздумается, — ответил Фарамир.
Он заключил Эйовин в объятия, поцеловал, и ему не было дела до того, что они стояли на стене, на виду чуть ли не у всего города. Действительно, многие видели их и дивились тому, как светились их лица, когда они рука об руку спустились и направились к Палатам Исцеления.
— Вот Эйовин из Рохана, — сказал Фарамир смотрителю. — Она исцелилась.
— Коли так, — улыбнулся лекарь, — я освобождаю ее от своего попечения и до возвращения брата вверяю заботам наместника. И да не коснутся ее впредь ни раны, ни хвори.
— Нет, — возразил Эйовин, — теперь, когда мне разрешено уйти, я предпочту остаться в этом благословеннейшем из домов, где повстречалась с любовью.
И она жила в Палатах, пока не вернулся король Эйомер.
Все было подготовлено к торжественной встрече. В Минас-Тирит стекался народ, ибо радостные вести облетели весь Гондор от Мин-Раммона до Пиннат-Гелина и дальних побережий. Вернулись беженцы: женщины украсили свои жилища цветами, на улицах вновь зазвучал детский смех. Из Дол-Амрота прибыли искуснейшие арфисты, из Лебеннина — звонкоголосые певцы, да и из иных краев собралось немало музыкантов с виолами, флейтами и серебряными рожками.
Наконец настал вечер, когда со стен увидели раскинутые по всему полю шатры. Всю ночь горели костры, люди возле них ждали рассвета. И рассвет пришел. Едва ясное утреннее солнце появилось над не затененными более горами на востоке, как в городе зазвучали колокола. Взвились и затрепетали на ветру стяги. Над Белой Башней в последний раз было поднято белое, как снег на солнце, безо всяких гербов и девизов, знамя наместников.
Вожди направили войска к городу, и люди со стен любовались, как рати приближаются, ряд за рядом, сверкая на солнце вооружением. У Ворот ратники остановились. Ворота еще не были восстановлены, пустой проем преграждали воины в черных с серебром доспехах, с длинными обнаженными мечами. Впереди стояли наместник Фарамир, хранитель ключей Хурин и другие военачальники Гондора, а с ними Эйовин, сенешаль Эльфхельм и вельможи Марки. По обе стороны от Ворот толпился народ в праздничных одеяниях, с венками и гирляндами цветов.
Перед Воротами оставалось большое пространство, окруженное рыцарями и воинами Гондора и Рохана, горожанами и пришлыми. Людской гомон смолк, когда из рядов подошедшего воинства выступили одетые в серое с серебром дунадэйны Севера. Во главе их размеренно шагал Арагорн в вороненой кольчуге с серебряным поясом и белоснежном плаще, застегнутом у горла сияющим зеленым самоцветом. Голова оставалась непокрытой, если не считать тонкого серебряного обруча, поддерживавшего над челом звезду. С ним шли Эйомер Роханский, князь Имрахил, облаченный в белое Гэндальф и четверо низкорослых воинов. Многие из собравшихся глазели на них с удивлением.
— Что ты, кузина, какие там мальчики, — говорила стаявшая в толпе Йорет своей родственнице, приехавшей из Имрот-Мелуи. — Это перианы из далекой страны полурослов, как говорят, тамошние прославленные князья. Так оно и есть. Мне ли не знать, ведь одного из них я выхаживала в Палатах. Ростом они не вышли, это точно, зато отваги им не занимать. Толкуют, что один из них побывал со своим оруженосцем аж в Черной Стране. Они сразились там с Темным Владыкой и — поверишь ли! — спалили его Твердыню, во всяком случае, так говорят в городе. Как я слышала, нашему Элессару они первейшие друзья, вот и сейчас рядом идут. А уж он такой государь, что лучше не сыщешь. В речах, знаешь ли, не больно ласков, но сердце у него золотое и руки тоже, он ведь исцеляет прикосновением. «Руки государя — руки целителя» — я первая так сказала, с этого все и пошло. А Митрандир, вон тот, с бородой, он мне тогда и говорит: «Йорет, люди долго будут помнить твои слова…
Тут Йорет пришлось умолкнуть. Запела труба, и в воцарившейся мертвой тишине от Ворот двинулся Фарамир в сопровождении хранителя ключей и четверых воинов в высоких шлемах и броне цитадели; эти воины несли большой, оправленный в серебро ларец из черного лебетрона.