И в душевном гневе. В этом упрямо не гаснущем огне. Он понимал, что нужно как можно скорее совершить задуманное. Лучше всего в ближайшие дни. Он узнал все, что нужно. Нет никаких причин откладывать.
Он сидел так, пока в очаге не осталась лишь горстка тлеющих углей. Уже стемнело, пора было ложиться спать, но до этого нужно было еще заглянуть в курятник… просто посмотреть, что от него осталось. Он не собирался начинать это дело снова, абсолютно точно, но вряд ли бы он смог уснуть, не взглянув хоть одним глазком.
Он взял газовый фонарь и вышел на крыльцо. Слегка задрожал от вечернего холода, постепенно опустившегося на двор, с минуту колебался, не надеть ли свитер, но решил не возвращаться и пошел так. До курятника не больше тридцати метров, а потом он снова окажется в тепле.
Не успел он пройти и половины пути, как понял, что в темноте не один.
Часть VI11–15 мая 1994-го
– А это еще зачем? – спросил де Брис, указывая на магнитофон.
– Это комиссар, – вздохнул Мюнстер.
– В каком смысле?
– Как руководитель следствия, он не хочет пропустить ни слова из этого совещания… это его слова. Я пытался его урезонить, но вы же его знаете…
– Как он? – спросила Морено.
– Поправляется, без сомнения. Но ему придется провести в больнице еще хотя бы дня три-четыре. Как говорят врачи. Сестры уже давно бы его вышвырнули из отделения, была бы на то их воля.
– Ай-ай, – сказал Роот и почесал в бороде. – Придется отдать язык, чтоб сохранить зуб?
– Наверное, – согласился Мюнстер и включил магнитофон. – Совещание в среду, одиннадцатого мая. Присутствуют: Мюнстер, Роот, де Брис, Юнг и Морено…
Тут в дверь постучали, и показалась голова Рейнхарта.
– У вас есть еще одно место?
– …и Рейнхарт, – сказал Мюнстер в микрофон.
– А ты что тут делаешь? – спросил Роот. – У тебя что, закончились расисты?
Рейнхарт помотал головой:
– Нет. Просто немного интересуюсь Леопольдом Верхавеном. Почитал о нем кое-что. Если вы, конечно, не возражаете.
– Нет, – ответил де Брис. – Садись рядом с комиссаром.
– С комиссаром?
– Да, вон он стоит поскрипывает.
– Понятно, – сказал Рейнхарт и сел. – В наших рядах отсутствующий.
– Начнем с опознания, – начал Мюнстер. – Полагаю, об этом расскажет Роот.
Роот откашлялся:
– Да. Мы прояснили историю с одним яичком. Когда Верхавену было около десяти лет, он попал в аварию… на велосипеде въехал в каменную стену, и между ног ему попал руль.
– Ой! – отозвался де Брис.
– Одно яичко оказалось ушиблено, и со временем его пришлось ампутировать. Меуссе констатировал у трупа отсутствие одной семенной железы. На основании этих и других данных мы можем с большой вероятностью утверждать, что это он. То есть Верхавен.
– Опознание по косвенным признакам? – спросил Рейнхарт.
– Да, можно и так сказать, – ответил Роот. – Если уж это озвучивать. Естественно, его сестра не смогла понять, он ли это, да и никто бы не смог. Но все сходится. Все имеющиеся факты указывают на него: освобождение, свидетельства односельчан, следы в доме, то, что никто его с тех пор не видел, – но все же есть некоторая вероятность, что это кто-то другой. Тогда вопрос – кто, да и куда тогда делся Верхавен?
Несколько секунд все молчали.
– Если Верхавен не жертва, – предположил Юнг, – то тогда он, возможно, убийца.
Мюнстер вздохнул:
– Наверное, так. Но насколько велика вероятность найти еще одного бедолагу без яичка, чтобы его убить? И зачем? Нет, я действительно думаю, что эту версию не стоит рассматривать. Будем считать, что труп все же Леопольда Верхавена. Кто-то убил его двадцать четвертого августа прошлого года… в день его возвращения из тюрьмы. Или вскоре после этого.
– Есть ли в доме следы борьбы? – спросил Рейнхарт.
– Нет, – ответил Роот. – Никаких. Мы не знаем и способа убийства. Его могли убить там, а потом увезти. Одежда, в которой он приехал, на месте… Конечно, он мог переодеться, но похоже, что он успел лечь спать.
– Убийца мог прийти ночью с чем-то вроде трубы, – дополнил Мюнстер. – Вполне возможный вариант.
– Хотя соседи с другой стороны леса ничего не видели, – констатировал Роот. – Но даже фрау Вилкерсон может иногда потерять бдительность. Если они с мужем не сменяют друг друга на посту у кухонного окна. А это тоже возможный вариант.
– Мотив, – продолжил Мюнстер, когда все налили себе кофе. – Конечно же это самое сложное из всего. Мы даже не знаем, какие вопросы задавать экспертам лаборатории… Может быть, было бы легче, найди мы еще какие-то части тела, но при существующем положении вещей приходится домысливать. А что думаете вы, Роот?
Роот быстро проглотил половину «царского» пирожного:
– Думаю, можно считать, что кто-то ждал его возвращения. К тому же этот кто-то сильно торопился и имел веские причины покончить с ним как можно скорее.
– Хм… – отозвался Рейнхарт. – Какие такие причины?
– Я не знаю, – ответил Роот. – Позвольте мне еще немного порассуждать. Есть два факта, говорящие в пользу того, что дело обстоит именно так, как я сказал. Во-первых, Верхавена убили сразу же после освобождения… Скорее всего, в день его возвращения домой. Во-вторых, прошлой зимой кто-то звонил в тюрьму «Ульменталь» и спрашивал, когда его освободят. В июле звонили снова, чтобы уточнить… Чурбаны из тюремного руководства обнаружили эти сведения вчера. Когда я туда ездил, они об этом и словом не обмолвились.
– Тот же человек? – спросил Рейнхарт.
– В этом они не уверены, да это с них и не потребуешь. В любом случае, оба раза звонил мужчина. Назвался журналистом.
Опять на несколько секунд воцарилась тишина.
– И чем же этому человеку помешал Верхавен? – спросила Морено.
– Хм… – задумался Роот. – Без понятия. Можно предположить, что это как-то связано с убийствами Беатрис и Марлен… Но это вовсе не обязательно.
– Чушь, – заявил Рейнхарт.
– Почему чушь? – Роот оскорбленно почесал в бороде.
– Ясно как белый день, что это связано. Вопрос только как.
Мюнстер посмотрел на собравшихся за овальным столом. «Несомненно, если бы Рейнхарт всерьез вмешался, то значительно усилил бы группу», – подумал он.
Де Брис закурил.
– Мы не можем слегка ускориться? – поинтересовался он. – Таким образом, как я вижу, у нас два варианта. Полагаю, в этом мы согласны.
– О'кей, – сказал Роот. – Извини за занудство. Убийца Верхавена сделал это… или потому что его ненавидел… и хотел наказать еще больше. Кому-то показалось, что двадцать четыре года в тюрьме недостаточно. Окончательный приговор, так сказать… Или же кому-то было что скрывать.
– Что? – спросил Рейнхарт.
– Что-то, о чем знал Верхавен, – продолжал Роот, – и что он мог использовать против убийцы, выйдя на свободу. Или, по крайней мере, убийца предполагал, что он это использует…
– Что? – повторил Рейнхарт.
– Этого мы не знаем. В любом случае, для убийцы было жизненно важно, чтобы это не стало известно.
– Если вернуться к тому, что это убийство связано с двумя предыдущими, то остается только один вариант, – сказал Мюнстер.
– Вы хотите сказать?.. – начал Рейнхарт.
– Да, – ответил Роот, – именно. Если мы правы, то велика вероятность того, что Верхавен невиновен в убийствах, за которые был осужден… и что он каким-то образом узнал, кто настоящий убийца. Вот так. Хотя, конечно, это очень тонкая нить.
В комнате снова стало тихо. Слышались только монотонный шорох магнитофона и потрескивание в трубке Рейнхарта.
– Как? – продолжил Мюнстер через полминуты. – Как он мог это узнать?
Он ясно чувствовал, что и у него самого, и у всех остальных данная идея вызывает сильное неприятие. И спасибо за это дьяволу. Хотя ни один из них лично не участвовал в расследовании, двадцать четыре года Верхавен отсидел благодаря работе их предшественников. Это естественно.
Коллективная вина? Унаследованное чувство вины? Не это ли чувство можно было уловить в дымном воздухе комнаты? По крайней мере, Мюнстер чувствовал в воцарившемся молчании сопротивление.
– Да, – спохватился Роот. – У нас есть та женщина.
– Женщина? – спросил Рейнхарт.
– К нему приезжала женщина. Пожилая женщина, которая передвигалась при помощи палочки… Это произошло примерно за год до освобождения. Они запомнили ее, потому что она была его единственной посетительницей за весь срок.
– За двенадцать лет, – уточнил де Брис.
– Кто она? – спросила Морено.
– Мы не знаем, – ответил Роот. – Нам не удалось ее найти. Она позвонила за несколько недель до приезда и договорилась о визите… в мае девяносто второго. Она назвалась Анной Шмидт, но, вероятнее всего, имя вымышленное. Мы поговорили с десятком Анн Шмидт, но, честно говоря, бесполезно.
Мюнстер кивнул:
– Ну да. Похоже, Верхавен относится к тому типу людей, которые могут сколь угодно долго молчать о том, что знают. Неудивительно, что он ничего не рассказал ни тюремщикам, ни полиции. Кажется, он за все это время не поговорил ни с одним человеком.
– Так и есть, – согласился Роот. – Удивительный дьявол, но это мы уже поняли.
– Друзья и родственники? – продолжил Мюнстер. – Я имею в виду жертв.
Ассистент Юнг открыл свой блокнот:
– Боюсь, что и здесь ничего особенно ценного. Мы со Стауфом нашли большинство из них. У Беатрис Холден в живых только дочь, если не считать владельца магазина, но он приходится ей троюродным братом или кем-то в этом роде, и они никогда не были близки. Дочери тридцать пять лет, у нее четверо собственных детей, которые, кажется, и не подозревают, кто их бабушка… да и необязательно их в это посвящать, как мне показалось.
– А по второй что? – спросил Мюнстер. – По Марлен Нитш?
– Есть брат и бывший любовник. Оба не сильно симпатизируют Верхавену. И оба сами очень скользкие типы. Карло Нитш пару раз сидел… Скупка краденого и кражи со взломом. Мартин Кунтце, бывший любовник, алкоголик и вдобавок инвалид.