– И все-таки он возьмет свое, здесь негде укрыться, – заметил Ефимов.
– Может быть, – ответил Ибадулла, – если козел даст.
– Он дерется с орлами?
– Люди говорят, бывает; козел защищает самок и козлят. И побеждает.
Вчера теббад помешал рассмотреть заброшенное поселение. Сегодня исследователи могли убедиться, что здесь был некогда настоящий город. Заселенное место начиналось вдали от теперешнего озера и охватывало полукружием котловину, сохранившую на своем дне немного воды. Можно было угадать следы улиц и широкое свободное пространство, вероятно служившее площадью. Нашлись и остатки городских стен.
Почему был покинут город? Был ли он уничтожен монголами, или погиб в эпоху феодальных схваток? Вслед за изыскателями придут археологи, определят эпоху, восстановят историю. Однако местность подсказывала, что город был оставлен из-за исчезновения воды. Совершенно очевидно, что в прошлое время вся котловина наполнялась водой, образуя не слишком глубокое, но обширное озеро. Наверное, это был запас воды, пополняемый зимами и питаемый водой из канала.
На берегу Фатима наткнулась на выглядывавший из земли кусок серого мрамора, носившего следы обработки. Путешественники откопали массивную толстую плиту. На ней была высечена арабскими буквами какая-то надпись. Судя по положению надписи, мраморная плита в свое время стояла вертикально.
– Первый раз в жизни жалею, что не знаю старого письма, – с досадой сказала Фатима. – Придется срисовать, а это труднее, чем чертить… я наверняка наделаю ошибок.
– Не нужно, – сказал Ибадулла, – я попробую перевести и запишу все без ошибки.
Тщательно оттирая поверхность доски, он читал:
В триста сорок втором году хиджры,
Вскоре после покорения индусов воинами ислама
Махмудом Газневи и Мохаммедом Гхори
Был наказан нечистый город.
Да славится единый
И да будет забыто имя города.
В нем жили ложные мусульмане,
Принявшие ислам для вида.
Мы не могли заставить их отказаться
От ложной веры, да погибнет она.
Они творили намаз под мечом над головой,
Но тут же отказывались от единого.
Иные же не имели никакой веры, проклятые,
Что удивительно и невероятно.
Мы поливали улицы кровью
И мостили головами,
Но тщетно.
Тогда бог потряс землю.
Вечный скрыл реку.
Он послал пустыню.
И сделал их поля пустыней.
Кто не умер, лишился родины и ушел.
Ушел, проклятый, молчит и прячется.
Никто да не принимает его,
Иначе тоже навлечет на себя гнев
Милостивого и милосердного.
Да будет это примером для других.
Повелитель Нах-шеба Сулейман-эд-дин-Хан
Приказал написать для памяти людей.
Окончив чтение, Ибадулла устало поднялся. Он испытывал горькое разочарование.
– Вот и разгадка! – вскричал Ефимов. – Землетрясение, именно землетрясение уничтожило реку. Она была, это не ошибка, и она питала не только этот несчастный город, но наполняла обследованное нами русло, кормила много других поселений.
– Так, значит, больше не будет воды? – спросил Ибадулла.
– Почему? Будет! – возразил Ефимов. Указывая на плиту с жестокой надписью, он с увлечением продолжал: – Злобный и темный невежда написал, что бог отнял воду. Мы сильнее его бога, мы сумеем достать воду!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯВторое рождение
Солнце неподвижно висело в небе и томило природу сухим белым жаром. Все живое пряталось, одни муравьи не страдали от зноя. Не таясь в своих глубоких норках, они вереницами тянулись по собственным большим дорогам, заботливо торопясь туда и обратно с целями, которые не так просто разгадать и самому терпеливому наблюдателю.
На твердом поле аэродрома было много муравьев, они не мешали самолетам, а сами привыкли мириться со случайным разрушением своих подземных гнезд. Им почему-то нравилось жить на аэродроме, и на нем было больше муравьев, чем в полупустыне, окружающей летное поле.
На раскаленной солнцем поверхности земли повсюду возникали и неторопливо перемещались приземистые смерчи. Цепляясь подножием за кустик травы, живой столб останавливался и рассыпался горсточкой пыли. Ветра не было. Длинный конус, указывающий пилотам направление движения воздуха, вяло обвис на высоком столбе, почти доставая концом матерчатого мешка до трубы радиорупора.
В белом доме помещалась контора аэродрома, там же были и зал для пассажиров и буфет. В большом шкафу с толстой створкой двери делали мороз с помощью электричества и хранили вещи, драгоценные в пустыне, – бутылки с холодным пивом и вкусной шипучей водой. Каждый мог получить, сколько хотел…
Ибадулла вышел на террасу, открытую на летное поле, постоял немного и отправился посмотреть поближе на самолеты, выстроившиеся неподалеку коротким рядом.
Ибадулла не рассказывал своим спутникам о схватке с коброй и сам не вспоминал о ней, событие казалось ему простым, естественным… Он защищал товарищей и себя, Ефимов наверняка поступил бы так же. Но что-то изменилось после знаменательного дня находки мраморной плиты. Ибадулла больше не чувствовал себя случайным попутчиком, о котором забудут через месяц. Ефимов и Фатима – друзья, и он – их друг.
После находки плиты изыскатели провели еще три дня на съемке русла бывшей реки и вышли к предгорному колхозу. Оттуда за одни сутки колхозная автомашина доставила их на железнодорожную станцию – исходный пункт маршрута.
Ефимов решил, что находка погибшего города и открытие тайны исчезновения реки должны отразиться на дальнейшем плане изыскательских работ в этом районе пустыни. Сейчас изыскатели собирались лететь на самолете к большому начальнику, распоряжающемуся всеми работами.
Население станции – десяток семей – обступило разведчиков. Люди, для которых воду привозили в вагонах-цистернах за двести километров, хотели знать со всей точностью, как и когда наполнится иссякшее русло. Они тосковали по прекрасному виду текущей воды, по ранним цветам урюка на еще голых от листьев ветках, по тени сада…
Ибадулла молча дивился, как много и как хорошо знали эти люди о делах своей страны и о многом другом. Ибадулле казалось поразительной их глубокая уверенность в том, что власть пустыни скоро кончится.
– Да, да, – повторяли затерянные в бесплодной степи железнодорожники, – если уж решили уничтожить пустыни, значит, их не будет. Ведь об этом мечтает народ! Придет время – люди будут удивляться и спрашивать: что это такое, пустыня?
Арабский язык был непонятен народу, и Ибадулла дважды переводил запись жестоких фраз, высеченных на мраморной плите. Люди слушали его и негодовали:
– Все настоящая правда! Не водой, а нашей кровью поливали землю эмиры и беки. А муллы, эти когти на пальцах эмиров, твердили, что так и нужно поступать для славы бога ислама. Они держали народ за горло. А когда случалась беда, они кричали: этого хочет бог!
– Они и сейчас хотят того же, – сказал бригадир ремонтных рабочих. – Болтают о своем исламе, а мечтают о наживе. Слабоумные, они хотели бы вернуть эмира, как будто можно собрать растасканные шакалами кости дохлого верблюда и нарастить на них новое мясо. А что они делают за границей? – И он рассказал о происках американцев на Востоке, об их союзе с муллами, о подготовке диверсантов, о строительстве авиационных баз для будущей войны с Советским Союзом…
Ибадулла был потрясен. Он нашел минуту и спросил этого удивительного человека:
– Брат, откуда ты так хорошо все знаешь, разве ты был там?
Железнодорожник не мог догадаться о причине вопроса и ответил со всей простотой:
– Там я не был, но какая же тут тайна? Это знают все… Читай газеты.
Железнодорожники рассказали отставшим от новостей изыскателям, что американцы продолжают вести войну в Корее, пытаются подло уничтожить мирный корейский народ, распространяя бациллы страшных болезней.
Ни одним движением не выдал Ибадулла того, что он первый раз в жизни поднимается в воздух.
Самолет был маленький, всего для четырех пассажиров. Ибадулла не сумел уловить мгновение, когда машина оторвалась от земли, но в воздухе он испытал неприятную минуту. Он слышал, что самолеты держатся только своим движением, а этот остановился. Сейчас упадет.
Ибадулла посмотрел на Фатиму. Девушка сидела совершенно спокойно и глядела вниз. Наверное, все благополучно…
Вскоре Ибадулла понял свою ошибку – самолет двигался, но из-за большой высоты движение его было почти незаметно. Внизу проплыл кишлак с открытыми дворами, точно дома без крыш; в степи рассыпались неподвижные цветные точки. «Большая отара овец», – догадался Ибадулла.
Арыки в оазисе были точно такие же, какими рисовал их Ефимов на листах съемки, – узкие, как черточки карандаша. За последним обсаженным высокими тополями арыком началась пустыня – земля, для которой еще не хватало воды.
Ефимов потянул Ибадуллу за рукав и сказал что-то непонятное из-за шума мотора. Ефимов указывал рукой, и Ибадулла перегнулся в его сторону. Внизу было несколько человек, трое стояли кучкой, а один – в стороне. Ибадулле трудно было понять, что делают там, внизу. Ефимов крикнул почти в ухо:
– Такая же разведочная группа, как и мы!
Глаза Ибадуллы точно открылись. Конечно, вон один держит рейку… Ефимов передал Ибадулле бинокль. Вдали нашлись еще люди. На этот раз Ибадулла сразу понял слова своего руководителя:
– Здесь топчутся сотни нашего брата – изыскателей.
Истина. Со всех сторон коммунисты, комсомольцы, русские, узбеки, туркмены, казахи шли в наступление на пустыню…
А теперь внизу были видны решетчатые башенки. Около них работали. Ибадулле не нужно было спрашивать, он понимал. И он думал о своем бывшем друге Шейх-Аталык-Ходже и о других учителях ислама, вспоминал их речи, полные ненависти именно к этим людям, думал о несчастном народе, мыслями которого они хотели владеть. И как часто народ верит им, не замечая их злобы и жадности, не сознавая своего угнетения!