— А вы рассказали Хишину о том, что произошло в Индии? — спросил я.
— Конечно, — ответила Эйнат. — Отец и мать рассказали ему обо всем во всех подробностях.
— И что на это сказал Хишин? — насмешливо осведомился я. Но Эйнат была не в силах объяснить мне внятно, что подразумевал профессор Хишин. После короткого молчания она смогла вспомнить только последние его слова. Самое главное, сказал Хишин, что все окончилось благополучно.
Это звучало оскорбительно. Набравшись смелости, я попросил Эйнат соединить меня с ее матерью — и замер у трубки с неистово забившимся сердцем. Но ее родителей не оказалось дома. Жена Лазара ушла на работу вскоре после ухода профессора Хишина, а Лазар отправился по делам незадолго до моего звонка.
— И ты, что — дома одна? — спросил я тоном, удивившим даже меня самого своей яростью.
— Да, — ответила Эйнат так же, по-видимому, захваченная врасплох моим необъяснимым гневом.
Заметив, что я надолго замолчал, она спросила, не хочу ли я, чтобы ее отец, вернувшись, позвонил мне.
— Нет, это совершенно не нужно, — поспешно ответил я. — Мы завтра увидимся с ним в больнице.
Повесив трубку, я расстегнул пуговицы на моей кожаной куртке и, бросив ее на пол, в ту же минуту позвонил в отделение хирургии, чтобы поймать Хишина и напрямую услышать от него, что он думает о переливании крови. Но выяснилось, что Хишин, который прибыл только что, отправился в палату интенсивной терапии, чтобы поговорить с профессором Левиным.
— О чем? — тревожно спросил я. Но сестра из хирургического этого не знала.
— Почему вы вернулись в такой спешке? — спросил меня мой соперник по вакансии в хирургии, вырывая телефон из рук медсестры. — Мы все здесь были уверены, что ты воспользуешься возможностями этого путешествия и вдоволь наглядишься на все чудеса Индии. — Голос его звучал совсем дружески. Слышал ли он что-либо от Хишина в отношении произведенного мною переливания крови в Варанаси? Но он прежде всего жаждал первым услышать о моих впечатлениях об Индии, однако меня-то занимало совсем другое, и я стал расспрашивать о жизни хирургического отделения за две недели моего отсутствия, называя одного за другим больных, которых я прекрасно помнил не только по их фамилиям, но и по операциям, в которых сам принимал участие. Он был удивлен моим интересом к деталям и моей памятью, но отвечал на все вопросы с максимальной полнотой. Затем я внезапно вспомнил молодую женщину, лежавшую на операционном столе в ту минуту, когда Лазар, появившись, позвал Хишина в свой офис.
— Ну, как она? Как? — допытывался я, испытывая необъяснимое волнение. — Ведь ты собственноручно накладывал швы, не так ли?
Его ответ звучал несколько скованно:
— Она умерла от внутреннего кровотечения через день или два после того, как ты ушел.
— Внутреннего кровотечения? — тупо повторил я, испытывая острую жалость к молодой женщине, к ее мужу и ее матери, которые ожидали снаружи результатов операции. — Откуда вдруг взялось внутреннее кровотечение? — Приступ ярости снова накатил на меня. — Я помню каждую минуту этой операции. Помню все до мельчайших подробностей. И когда мы были в Индии, я не забывал о ней. Это была заурядная операция, вполне простая.
— Согласен, — подтвердил он удрученно. — Это была наша ошибка. Мы тоже думали, что это простая операция. Но она не была простой. Начавшееся кровотечение привело к общему заражению, а Хишин так и не смог определить его источник.
— А что показало вскрытие? — не отставал я.
— Все было в норме. Абсолютная загадка.
— Загадка? — с презрением и насмешкой я набросился на него, как если бы он лично был ответственным за эту смерть. — Какая загадка? Для того, чтобы назвать это загадкой, вовсе не нужно быть врачом.
VII
Пришло ли уже время поговорить о женитьбе? Если да, то автор, предлагающий свой идеал женитьбы в этой главе должен начать работу по разрушению той твердой серой оболочки, тех стенок раковины, окружающей холостяцкую жизнь, в которую он поместил своего героя, который в эту минуту зимних сумерек мастерски, но и ответственно проводит свой мотоцикл в стремительном потоке дорожного движения в Тель-Авиве, бросая ничего не значащие косые взгляды налево и направо ~ к примеру, на эту вот женщину за рулем автомобиля, с сигаретой в руке, но смотрит на нее не потому, что соскучился по виду приятного женского личика, а в неубывающей надежде увидеть свою знакомую.
Но теперь вернемся к женитьбе. К женитьбе, которая порой выглядит как простая, сама собой разумеющаяся вещь, происходящая совершенно естественным путем, но при этом обязанная быть трудной и предполагающей, как минимум, наличие немалого упорства. С таким же успехом, кажется, этот акт может быть назван неестественным и даже абсурдным, как если бы мы увидели пару больших сильных птиц, влекомых на цепи раздражительным близоруким типом, который таинственно появляется в первой части этой книги и вновь возникает во второй, нимало не теряя своей восхитительной загадочности, поскольку обладает отвратительной привычкой неожиданно появляться ночью в личине давнего полузабытого родственника — неожиданно появляться из стенного шкафа спальни, таща за собой двух хищных птиц, которые выглядят сейчас ручными и покорными, что при ближайшем рассмотрении объясняется, лишь тем, что они прикованы друг к другу.
«Может быть, вам следует освободить их — и пусть летят, куда вздумается?» — предлагаем мы из дружеского сострадания. «Освободить?» — в изумлении отвечает он с разочарованием, и даже с досадой, и еще тверже держит цепь в своей руке. «Как я могу это сделать? Ведь они женаты». «Женаты?» В ночной тиши мы не можем удержаться от смеха и вынуждены даже податься вперед, чтобы лучше разглядеть странную пару, стоящую в счастливом безразличии, касаясь друг друга хвостами. Мы снова давимся смехом. Но мы опоздали и уже не можем получить ответ на свой вопрос, который наш необдуманный хохот заставил звучать легкомысленно, ибо в эту минуту эта пара степенно потащилась дальше, теряя золото перьев и согбенно, неслышной походкой продолжила свой путь, оставляя в неизвестности тайну их женитьбы, ее скрытые цели, их связи, их безмолвную верность ее достижения и ее крах. Сейчас эта тайна шествует впереди, ее лицо неумолимо, ее глаза печальны, груз ответственности пригибает ее, ничего не объясняя до конца и всегда находя этому оправдание, а цепь, намотанная на его ладонь, трепещет и звенит, как маленький колокольчик.
Когда я добрался до палаты, Хишин как раз совершал обход. Сначала, увидев меня, он решил уклониться от встречи и проскользнул к себе в кабинет, но затем передумал, вышел, остановился прямо передо мной и тепло обнял меня за плечи.
— Я все о вас знаю, — сказал он громким шепотом. — Большой успех… Я горжусь своим выбором. И Эйнат я видел тоже… Я внимательно ее обследовал… и я на вашей стороне на все сто процентов. Не только по диагнозу, но и в вопросе о срочном переливании крови. Я сказал об этом Лазарам… Это была блестящая идея пригласить врача, который по закалке тверже любой стали. И если возникают некоторые незначительные расхождения в мнениях, как например, у меня с моим старым другом Левиным, который относится к переливанию крови, как пустому к ненужному мероприятию, — не обращайте на это внимания. Ибо профессор Левин — человек замечательный, но со странностями и очень гордый, который склонен думать, что это он открыл гепатит. И не огорчайтесь тому, что вы от него услышите, ибо он сказал мне, что хочет с вами поговорить. Советую выслушать его терпеливо, вежливо кивайте головой, но не забывайте, что я на вашей стороне, особенно с психологической точки зрения; если помните, я не раз говорил вам, что психология не менее важна, чем нож в ваших руках. — И он весело помахал воображаемым ножом.
Но мне неинтересно было снова выслушивать рассуждения о его вере в важность психологии. Все, чего я хотел, это немедленного и ясного ответа — готов ли он поддержать произведенное мною переливание крови, поскольку сам я со странным чувством думал о тонкой прозрачной трубке, бесшумно перекачивавшей кровь между двумя кроватями в Варанаси, в то время как внизу, под окнами, людские толпы устремлялись к Гангу.
— Но чем недоволен профессор Левин? — в отчаянии спросил я и, не дожидаясь его ответа, быстро и сердито назвал ему результаты тестов, которые помнил наизусть. Две трансаминазы, одна из которых поднялась с сорока до ста восьмидесяти, а другая до ста пятидесяти восьми, уровень билирубина достиг тридцати, что заставляет предполагать повреждение системы коагуляции.
— Так в чем моя ошибка? — требовал я ответа. — В чем?
Но Хишин только замахал руками.
— Пожалуйста, дружище, не надо обвинять меня. Меня уже обвинили в том, что я ваш абсолютный поклонник. — И он подмигнул сначала мне, а затем медсестре, стоявшей рядом, и соединил ладони вместе, прижав их к сердцу в несвойственном ему прежде индийском приветственном жесте, который поразил меня своим изяществом. — Умоляю, не вешайте этот груз на меня — я никогда по-настоящему не понимал, что там происходит с нашей печенью. И именно для этого мы и пригласили профессора Левина. Похоже, что он — единственный, кто разбирается в этом вопросе. Я же могу от печени только отрезать кусок. — И он снова захохотал и крепко меня обнял. — Нет, нет, доктор Рубин, не тратьте свою энергию, потому что я в самом деле большой ваш поклонник, иначе я не послал бы вас в Индию… и я рад, что и другие думают о вас так же, как я.
Я мгновенно понял, кого он имеет в виду, и ощущение счастья было столь неожиданным и ошеломляющим, что кровь бросилась мне в лицо. Я опустил глаза и ничего не сказал. Зато разговорчивость напала на Хишина, и с той же скоростью, с которой он во время операций накладывал точные, элегантные швы, он обнял меня за плечи, отослал дежурную сестру и подтолкнул ко входу в свой офис. Закрыв дверь, он усадил меня в кресло и сказал:
— Вы что думаете, я не знаю, что именно грызет вас все это время? Но что могу я сделать? В моем отделении есть только одно вакантное место, и я должен был выбирать между вами двумя. Согласитесь, это трудный выбор, ибо каждый из вас имеет массу достоинств и совсем немного недостатков. Лазар и его жена тоже очень интересовались, продолжите ли вы свою работу в нашем отделении.