— Да! И она решила совершенно правильно!
Заявление это прозвучало, быть может, несколько высокомерно, но ощущение вернувшейся реальности охватило меня, когда я вспомнил темный альков, спальный мешок, брошенный в углу и двух изумленных молодых японок, согнувшихся над крошечной газовой плиткой.
— А не упоминала ли она, случайно, при тебе о переливании крови, которое я произвел ей в Варанаси? — с нетерпением спросил я Микаэлу, поскольку в том, как она говорила, было нечто, позволявшее мне надеяться, что посредством этой истории мне удастся рассеять туман, окутавший не только то, что я делал, но и мой истинный характер, проявившийся за время путешествия по Индии.
— Конечно, она все мне об этом рассказала, — кивнула Микаэла. — Она всем говорит, что ты спас ее жизнь.
Я был очень тронут. Мне хотелось замереть, позволив этим словам проникнуть до глубины моей души. Этим замечательным словам. И остановиться на этом. Но я уже утратил над собою контроль, а потому, чуть поколебавшись, спросил:
— Ну а ты? Как это показалось тебе? Тебе показалось это правдой или обманом чувств?
Она не удивилась странному моему вопросу. Опять на ее лице появилась смешливая улыбка. Ее лицо не было красивым, если уж говорить правду до конца, но эти огромные сияющие глаза обещали нечто такое, чего не могла дать никакая красота.
— Я думаю, что это чистая правда, и ты действительно спас ее, — ответила она просто, без минуты колебаний и великодушно. И тогда я, не в силах более сдерживать себя, и придя в величайшее возбуждение, потянулся к ней и обнял теми самыми руками, которые Эйнат сочла так вызывающими доверие. Я обнял Микаэлу со всей моей теплотой и так бережно, как только мог, тем не менее стараясь не произнести ни единого слова любви, чтобы не осквернить ту, настоящую любовь, которую я испытывал к другой женщине. Единственное, что я мог себе позволить, это было искреннее, но ни к чему не обязывавшее признание. Я сказал Микаэле (и это было истиной правдой):
— Ты мне нравишься. Очень, очень нравишься. Очень.
И погрузив ладони в ее густые кудри, я притянул ее голову к себе и бережно стал целовать ее глаза. Но она движением, выдававшим большой опыт, прильнула своими губами к моим и поцеловала меня долгим, нескончаемым поцелуем, в то время как пение под нами сошло на нет, лужайку снова залило светом, и крики с пожеланием счастья «Mazel tov!» приветствовали пару, появившуюся из ритуального шатра.
А следовательно, мы должны были поспешить обратно. Но этот поцелуй, что имел место между нами, словно прилепил нас друг к другу, и мы неуверенно ступили на тропинку, петлявшую по затененной стороне утеса. Но прошли мы по ней немного, ибо Микаэла вдруг остановилась и втолкнула меня в некое углубление, оказавшееся небольшой пещерой, пропитанной ароматом пустынных трав и с сухим песчаным полом. Я не встретил никаких затруднений, снимая с нее ее белую блузку, после чего холодный лунный свет упал на ее маленькие острые груди, в которые я тут же зарылся лицом не только потому, что мне захотелось ощутить их зовущую и податливую упругость, но прежде всего потому, что от них исходил аромат чего-то нездешнего, что напомнило мне об Индии, которой Микаэла сама была пропитана. Но тут же мне пришлось понять и другое — богатый опыт Микаэлы в общении с противоположным полом и абсолютная ее честность, с которой она действовала, не давали мне ни малейшего повода витать в облаках и предаваться отвлеченным мечтам, в то время когда лицо мое покоилось меж ее грудей, упругих и прохладных, тем более что ее длинные и сильные ноги уже обхватили меня и деликатно укладывали на сухое песчаное ложе, напоминая о том, что обязан довести до конца мужчина, раз уж он прижался лицом к обнаженным женским грудям. И мы занялись любовью — торопливо, без особенной страсти, но также и без какой-либо обиды и без слов любви, которые принадлежали другим, но нежно, получая и доставляя удовольствие друг другу… А потому мы кончили разом и вместе, но не издав ни звука, потому что и она и я, мы знали, что не только мои родители, но и множество моих и ее друзей находились настолько близко, что любой громкий звук тут же обнаружит наше присутствие.
— Веришь ли ты в реинкарнацию душ? — неожиданно спросил я ее вполголоса, когда она закончила одеваться и счищала сухие травинки со своих волос.
Мы уже снова были укрыты темнотою, вернувшись на тропинку, выводившую нас прямо к тому месту, где стояли мои родители. Она тут же остановилась, словно мой вопрос поразил ее — то ли тем, где он был задан, то ли тем, когда.
— Переселение душ? — Она вперила в меня пристальный взгляд своих огромных глаз, в которых я прочел неприкрытый упрек. — Я не ожидала от тебя такого.
— Это почему же? — удивленно спросил я.
— Потому что полагала, что врачам это должно быть известно.
— Известно — что? — Сказать по правде, теперь я был смущен.
— То, что такой вещи, как душа, не существует, — быстро ответила она. Меня позабавило, но также и немного встревожило то неистовство, с которым она произнесла эти слова.
— Ты хочешь сказать… ты веришь, что души не существует?
— Конечно, — с новой ноткой нетерпения заявила она. — Душа — это выдумка воображения людей, которым необходимо иметь нечто вечное и неизменное внутри них, нечто такое, о чем они могли бы тревожиться, и что могли бы в себе лелеять и баюкать. — Было что-то восхитительное и чарующее сейчас в ее досаде, и потому я крепко обнял ее, когда мы вновь двинулись вниз по тропе.
— Но что же такое реинкарнация, если души нет? Но если это нечто, что переходит от одного существа к другому?
Она замерла на мгновение, испытующе глядя на меня, словно хотела определить, посмеиваюсь ли я над ней, или говорю серьезно, а затем пустилась в объяснения, из которых выходило, что реинкарнация — это всего лишь совокупность склонностей и способностей, которые подвержены непрерывным, постоянным изменениям, ибо сами существа являются лишь звеньями происходящего и непрерывно повторяют самих себя, поскольку энергия, необходимая для любой материальной или духовной деятельности, не расходуясь до конца, высвобождается и может быть затем использована снова. И эта деятельность или эти события, имевшие место в прошлом возвращаются в другом виде. Что-то новое в ее облике, симпатичное, но так же отдающее догматизмом увиделось мне в том, как она отстаивала свое мнение, сопровождая свои слова энергичными жестами. Она так увлеклась, что не обратила внимания, что мы вошли в ярко освещенную зону, и гости, стоявшие вокруг столиков с маленькими чашечками ароматнейшего кофе и с бокалами вина, воззрились на нас с большим изумлением, в то время как мы пересекали лужайку плечом к плечу, давая основания задаться вопросом, где же мы были и чем занимались во время брачной церемонии. Мы разошлись в разные стороны без единого слова и двинулись в противоположных направлениях, чтобы примкнуть к своим друзьям. Здесь передо мною внезапно вырос Эйаль в своем свадебном наряде, и я изо всех сил обнял его.
— Так куда же ты, друг, подевался? — спросил он в несколько агрессивном тоне.
— Микаэла повела меня на скалу, чтобы мы могли наблюдать всю церемонию сверху, — поведал я ему. В его глазах появилась хитрая улыбка, как если бы он точно знал, чем именно мы занимались за его спиной. Во время свадебной церемонии.
— Значит, в конце концов она тебя поймала.
— Поймала меня? — переспросил я в недоумении. — Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что еще неделю назад она приставала к Хадас, допытываясь, будешь ли ты на свадьбе, поскольку, сказала она, сама она будет на ней только, если приедешь ты.
Я был поражен подобными новостями и сгорал от желания узнать от него подробности, но мои родители уже заметили меня и заспешили, боясь, что я снова исчезну.
— Где тебя носило? — поинтересовался мой отец, щеки которого пошли красными пятнами от выпитого вина.
Я рассказал им, что наблюдал за свадебной церемонией со склона холма вместе с Микаэлой. Моя мать не проронила ни слова, но глаза ее пытливо изучали мое лицо. Могла ли она, мелькнуло у меня в голове, по выражению моего лица догадаться, чем мы занимались с Микаэлой?
— Церемония и в самом деле выглядела очень мило, — сказал я. — Сначала я боялся, что все это обернется нелепостью, но под конец я был по-настоящему тронут.
Оба они разделили мои чувства. Они были очень рады, что смогли совершить подобное путешествие в самое сердце пустыни. Это даст им теперь пищу для разговоров на многие предстоявшие годы. Тем не менее им не терпелось поскорее двинуться в путь. Хотя часы показывали всего лишь девять вечера, путь до гостиницы на Мертвом море требовал никак не менее полутора часов, при том что уже многие годы они ложились спать ровно в десять. Я пошел за Амноном, который изъявил желание уехать вместе с нами. Сначала его просто невозможно было оттащить от старых друзей, хором которых он увлеченно дирижировал, но в конце концов я его увел. Мы начали прощаться, и я, конечно, пошел искать Микаэлу. В какой-то момент я подумал, что она незаметно исчезла, но вскоре я перехватил ее взгляд. Она в одиночестве сидела за столом и с большим аппетитом что-то ела.
Должен ли я был признаться ей, перед тем как отбыть, что я удивился, увидев, как она жадно, большими глотками, пила вино из вместительного бокала? Мне хотелось попросить ее не отказываться от существования души, тем более с такой легкостью. Но потом я подумал, что продолжение этого разговора следует, пожалуй, отложить до нашей следующей встречи, — а в том, что такая встреча, как минимум, еще одна, состоится, у меня не было ни малейшего сомнения. Эта девушка обладала четко выраженными качествами, и качества эти трогали меня до глубины души. Не только ее добродушие и беззаботность, которую она излучала, но равным образом аура самодостаточности и манера, с которой она себя вела — то, как она ожидала меня, как ждала, когда я найду ее и подойду к ней. Да, несомненно, она мне нравилась. Она могла оказаться для меня идеальной парой. Меня тронуло, как она сидела одна, в стороне ото всех, и ела, просто потому что хотела есть. Сам я не мог, да и не хотел полюбить ее, потому что я уже любил другую женщину, ту, которую я столь счастливым образом превратил в свою квартирную хозяйку. Это было одной из причин, по которой мне не терпелось продолжить наш спор и убедить ее в наличии души, чтобы ее взгляд на мир чуть изменился и подвел ее к мысли, что ее призвание, обязанность и долг дать мне то, о чем я мечтаю и чего жажду — свободный брачный союз, который избавил бы мою квартирную хозяйку от страхов, что я буду бесконечно преследовать ее своим вожделением.