В середине января 1920 года командарм-9 Степин и член РВС Белобородов обратились к командующему фронтом с просьбой: «В силу сложившихся обстоятельств и ухудшения отношений, а также весь известный материал требует немедленного выделения бригады Жлобы из корпуса Думенко… Оставление вместе может создать тяжелые последствия…»
Решения по этому вопросу принято не было. Желаемых изменений в корпусе не наступило. Невыносимая моральная обстановка накалилась до предела, когда вблизи расположения бригады Жлобы был найден зверски зарубленный Микеладзе. Не сообщая комкору о гибели политкома, Пескарев отвозит труп в Новочеркасск и клевещет Белобородову, реввоенсовету Первой Конной армии, что комиссар убит «штабными Думенко».
Приказом по войскам 9-й армии назначается следственная комиссия, в состав которой вошли и первые недоброжелатели Думенко: Пескарев и Карташов. Какое они сделали заключение, догадаться нетрудно. «Помог» им и Жлоба. В рапорте, адресованном командиру корпуса и командарму-9, он сообщил о критическом положении в его бригаде, которая все время находится в авангарде, требовал справедливых распоряжений или смещения его с занимаемой должности. Думенко расценил поведение Жлобы как паническое, отстранил его от командования бригадой и возглавил ее сам. Как показали дальнейшие события, отстранение Жлобы было воспринято как начало претворения плана измены со стороны Думенко. В то время, когда Думенко ведет своих конников в наступление и занимает станицу Манычскую, Жлоба «висит» на телефоне, требуя незамедлительного ареста комкора.
В горячке тех дней сложно было определить, где правда, где ложь. К тому же командование, хорошо знавшее Думенко, сменилось в этот период. Вместо командующего фронтом В. И. Шорина 4 февраля вступил в должность М. Н. Тухачевский. 2 февраля заболел и в конце месяца умер командарм-9 А. К. Степин, его заменил И. П. Уборевич. Из прежних соратников оставались только командарм 1-й Конной и его реввоенсовет. Их отношение к Борису Мокеевичу понятно из цитированного уже отрывка книги С. М. Буденного. Памятуя об измене бывшего командующего 9-й армией Всеволодова, о расстреле в Пятигорске группы руководящих работников ЦИК Северо-Кавказской Республики и крайкома РКП(б) бывшим главнокомандующим Красной Армии Северного Кавказа Сорокиным, верховное командование поспешило навести «революционный порядок» в сводном конном корпусе. По указанию члена РВС Кавказского фронта И. Т. Смилги, согласованному с Троцким, в ночь на 23 февраля Белобородов и Карташов производят арест Думенко и его товарищей: Абрамова, Блехерта, Колпакова, Шевкоплясова, Кравченко, Носова, Ямкового.
3. Приговор трибунала и суд истории
Об абсурдности обвинений в адрес Думенко и его штаба говорит даже тот факт, что никто из них не предпринял никакой попытки к сопротивлению. Все посчитали арест недоразумением, в котором скоро разберутся ответственные работники специальных органов. На защиту прославленного конника выступили бывший его командир А. И. Егоров – командующий Юго-Западным фронтом и член РВС И. В. Сталин. Они просили освободить комкора на их поручительство как способного организатора и командира кавчастей. В РВС Кавказского фронта им ответили отказом, сообщив, что якобы по словам члена РВС 1-й Конной Щаденко, Думенко сделал Буденному предложение о совместном выступлении против Советской власти. В ход была пущена очередная ложь… Клевета, вползшая в столь высокие инстанции, отравляла многие умы, негативно повлияла и на ход следствия и судебного разбирательства. Не находя доказательств антизаконной и контрреволюционной деятельности Думенко, председатель РВТ Кавказского фронта Зорин сообщил в РВТ Республики:
«… окончание следствия зависит от последующих показаний подсудимых по существу обвинения. Вероятно, придется вновь допрашивать Буденного, Жлобу и ряд политработников».
На что заместитель председателя РВТР Розенберг ответил недвусмысленной телеграммой: «Не отвлекаться слишком подробным выяснением всех деталей преступления. Если существенные черты выяснены – закончить следствие, ибо дело имеет высокообщественное значение. Со временем это теряется».
Выполняя указания Розенберга, Зорин потребовал от Жлобы, чтобы тот направил в РВТ для допроса только тех лиц, которые могут «дать сведения о противосоветской деятельности Думенко и его штаба».
Щаденко в показаниях следствию заявил, что Думенко ругал вышестоящее командование и Советскую власть и «эти нервности приходилось сглаживать награждением, чтобы, так или иначе, умерять его контрреволюционный дух».
В показаниях Ворошилова сказано, что, по словам Городовикова, какой-то красноармеец, бежавший из плена, рассказывал о том, что белые пленных буденновцев расстреливают, а думенковцев щадят. Указав на то, что у него нет улик против Думенко и его штаба, Ворошилов сделал следующий вывод: «Я считаю, что Думенко был игрушкой в руках ловких агентов Деникина и, в лучшем случае, наглых авантюристов. Сам он ничтожество».
Для справки: в феврале 1920 года был арестован и в марте приговорен к расстрелу особоуполномоченный РВС 1-й Конной, член Коммунистической партии с 1904 года, бывший начальник штаба 1-го Луганского социалистического отряда, прославленный герой Гражданской войны Александр Яковлевич Пархоменко. На все просьбы товарищей о смягчении участи осужденного Ворошилов отвечал, что он не считает возможным вмешиваться в это дело, поскольку суд подчинен ему – Ворошилову.
Думенко до суда верил, что правда восторжествует. Он пишет телеграмму В. И. Ленину: «Я первый поднял Красное знамя борьбы за идеи трудового народа на Дону и Кубани. Создал не одну добровольческую часть… Не имея за собой преступления, горько и обидно как честным борцам-революционерам изнывать в сырой, холодной тюрьме. Во имя справедливости прошу Вас отозваться».
По распоряжению Зорина телеграмму Ленину не отправили, а подшили к делу.
Видя предвзятое отношение следователей, чудовищную ложь обвинений, Блехерт, Колпаков, Кравченко, Ямковой, Носов объявили голодовку. Скончался в тюрьме первый командир сальских и манычских партизан Григорий Кириллович Шевкоплясов, член Коммунистической партии с 1918 года, кавалер ордена Красного Знамени.
Для создания видимости справедливого решения судьбы комкора Думенко и его соратников судила их выездная сессия Реввоентрибунала Республики во главе с Розенбергом.
Обвинителями выступили Белобородов и Колбановский. (Член партии с 1907 года Александр Григорьевич Белобородов особо известен тем, что, будучи председателем Уральского облисполкома, в июле 1918 года подписал решение Совета о расстреле Николая II и его семьи; в апреле 1919 года руководил подавлением Вешенского казачьего восстания; а в 1920 году награжден орденом Красного Знамени за «ликвидацию» Думенко… До сих пор везде пишут, что «за боевые заслуги»).
Защищали подсудимых Знаменский, Шик, Бышевский. Член РВС 10-й армии, будущий председатель Донисполкома Андрей Александрович Знаменский, несмотря на свою болезнь, пришел отстаивать Думенко, которого долгое время знал по совместной службе. Защитник Бышевский сразу же заявил, что слушание дела без присутствия свидетелей Буденного, Ворошилова, Щаденко, Лебедева (явился только командир ординарцев комкора Жуков, чуть было сам не попавший на скамью подсудимых за то, что встал на защиту Думенко) противозаконно.
Обвинитель Колбановский зло выкрикнул: «Мне не нужны никакие свидетели, ибо политкомы, Буденный дали показания, собственноручно написанные, и если Ворошилов написал что-либо, то отвечает за свои слова…»
Подсудимые отвергли все обвинения в контрреволюционной деятельности. Но по ходу суда они поняли, что их участь предрешена. Думенко бросил горький упрек: «Эх, граждане судьи! Неужели не понимаете: стреляли в комиссара – метили в меня… Нешто не ясно? Кончайте уж скорее… Добивайте».
Даже государственный обвинитель Белобородов признал, что любой пункт обвинения Думенко, взятый в отдельности, может быть опровергнут. Но все же потребовал применить к подсудимым смертную казнь, так обосновывая решение:
«… Мы теперь должны выбросить из нашей среды людей, наносящих колоссальный вред нашему делу, по существу, измену… К тому преступлению, которое было совершенно у кровавой черты, – единственно правильной, целесообразной мерой должна быть высшая мера наказания – расстрел. Пусть каждый военачальник, каждый командир действительно знает, что от Пролетарского Капитолия до Тарпейской скалы один только шаг, и шаг маленький».
11 мая 1920 года на окраине Ростова-на-Дону, в Кизитеринской балке, осужденные были расстреляны.
По иронии истории, а может быть, по ее суровому закону, большинство тех, кто клеветал на Думенко и его товарищей и вершил над ними неправый суд (Пескарев, Жлоба, Смилга, Белобородов, Розенберг и многие другие), в 1937–1938 гг. сами оказались в тюремных застенках. Брошенный Троцким «карающий бумеранг», вернувшись через годы, поразил многих, слепо следовавших за Председателем РВСР.
…Время – строгий и объективный судья. Правда о Борисе Мокеевиче Думенко, 44 года ждавшая своего часа, стала достоянием народа. Заслуженный юрист РСФСР Борис Петрович Беспалов, тщательно изучив все документы по делу Думенко и его штаба, с чистым сердцем написал заключение: «Невиновен!» Не подтвердились обвинения в бандитизме и антисемитизме, поощрении мародерства и насилий, убийстве военкома Микеладзе и преследовании комиссаров и коммунистов. Не было в действительности и книжного Кравцова… По протесту Генерального прокурора СССР Военная коллегия Верховного Суда СССР решением от 27 августа 1964 года приговор Реввоентрибунала Республики от 6 мая 1920 года отменила и дело Думенко прекратила за отсутствием состава преступления в действиях всех осужденных.
Не все с радостью восприняли эту реабилитацию и появившиеся затем в печати положительные публикации о деятельности Думенко. Выступил с известной критической статьей «Против искажения исторической правды» С. М. Буденный. Биограф Жлобы Т. Катречко обратился с жалобой в КГБ СССР. Нашлись и другие противники комкора. Но все их претензии были опровергнуты.