Главным событием в романе должен был стать брак двух главных героев, и Пегги была в замешательстве: написано более 300 тысяч слов, а до свадьбы Пэнси и Ретта все еще далеко. А тут еще летом 1928 года, вдобавок ко всем трудностям, Пегги вновь пришлось пережить очередной «приступ самоуничижения».
Как-то раз после полудня один из ее друзей, Фрэнк Дэниел, писавший рецензии на книги для «Атланта Джорнэл», зашел, чтобы поговорить с ней о своей новой работе — рецензии на эпическую поэму Стефена Винсента Бенета «Тело Джона Брауна». Пегги сидела за машинкой, но быстро набросила на свой стол покрывало. Сначала Дэниел очень хвалил поэму Бенета, а затем стал вслух читать отрывки из нее.
«Это конец, это конец», — читал он со своей мягкой дикцией южанина. И, слушая его, Пегги была так тронута красноречием, пафосом и мастерством, проявленным Бенетом в этой поэме, посвященной событиям Гражданской войны, что попросила Дэниела замолчать, опасаясь того, чем это может кончиться для нее.
Дэниел не принял ее слова всерьез и продолжал декламировать, даже «несмотря на то, — вспоминала позднее Пегги, — что я бросилась ничком на софу, заткнула уши и стала громко кричать. Я прочитала тогда эту поэму и страшно удивилась, что кому-то еще хватает смелости браться за тему Гражданской войны после того, как мистер Бенет столь блистательно изобразил ее».
И после этого случая покрывало вновь вернулось на машинку на ближайшие три месяца. Джон был разгневан этим очередным приступом потери веры в себя, но никакие его увещевания не могли помочь Пегги восстановить ее.
В конце ноября умер кузен Пегги со стороны Фитцджеральдов, и она поехала в Фейетвилл на похороны. А вернувшись вечером домой, сняла покрывало с «ремингтона» и начала главу «Похороны Джералда О’Хары». Тогда же она решила назвать родовое имение О’Хара Тарой, как производное от «Холм Тары» — резиденции ирландских королей с древнейших времен до XVI века. Но при этом решила не тратить время и не исправлять в рукописи прежнее название — Фонтейн-холл.
В декабре Бесси оставила дом на Персиковой улице и перешла на работу к Пегги. Это было, конечно, роскошью для Маршей, но Лула Толберг уволилась, а ни Джон, ни Пегги были не в состоянии взять на себя заботы по дому. Пегги не любила готовить и чувствовала, что просто не может управиться с домашними делами и покупками. По словам самой Бесси, хотя ее любовь и преданность «мисс» Пегги и были безграничны, первые недели службы у Маршей были для нее далеко не лучшими.
В письме к Медоре, написанном много лет спустя, Бесси вспоминает:
«Лула Толберг… рассказала мне, что любит и что не любит мистер Марш. И из-за ее описаний мои первые несколько недель в его доме были для меня тяжелыми и даже страшными… Я его так боялась, что мне казалось, моя одежда падала с меня, как штора, когда ее опускают, при его появлении…
Но потом я узнала, что он бывший школьный учитель, что он строг, но что Расторопность, Чистота и Хорошая Еда вызывают улыбку на его лице, — и все стало хорошо».
С помощью Бесси можно представить себе ясную картину жизни в Дамп. Она приходила к восьми утра и оставалась до обеда, а во вторник во второй половине дня и большую часть дня по воскресеньям она была выходная.
«Я помню небольшое недоразумение, происшедшее с одной из моих знакомых горничных. Я сказала ей, что каждое воскресенье кончаю работу после завтрака. Но причина того, что я нерегулярно посещаю церковь, кроется в том, что мистер Марш иногда по выходным спит до 12 часов. Она тогда спросила, оба ли они спят так долго. Я сказала, что иногда мисс Пегги завтракает и спит до прихода ее отца или носит цветы на кладбище на могилу Мейбелл и возвращается до того, как мистер Марш проснется.
Тогда она сказала, что, похоже, по воскресеньям они должны завтракать вместе. Я ответила, что нет, они никогда не завтракают вместе, что мистер Марш позволяет жене отдыхать всю неделю, а она позволяет ему отдыхать по воскресеньям. В воскресенья у мистера Марша день отдыха.
И я решила, что эта горничная поняла правильно все, что я сказала. Но однажды в разговоре до меня дошел слух, что… мистер и миссис Марш не живут вместе, что они никогда не едят вместе… Но я ведь сказала, что они только не завтракают вместе».
Кроме Бесси, у Маршей служила еще и Кэрри, прачка Митчеллов, приходившая за грязным бельем и возвращавшая его чистым по понедельникам. Бесси получала 15 долларов в неделю плюс оплату проезда, но предпочитала бы получать половину, но «жить у них», а плата Кэрри составляла три доллара в неделю плюс оплата проезда. А поскольку Джон получал около 75 долларов в неделю и большая часть денег уходила на оплату счетов от медиков, питание, аренду квартиры и прислугу, то для себя у Маршей денег почти не оставалось. И со времени замужества Пегги не смогла купить себе ни одного нового платья. Сестра Джона, Фрэнсис, которая также вышла замуж и теперь была беременна, зная финансовые трудности Маршей, прислала Пегги голубое бархатное платье из своего гардероба.
В ответ Пегги писала, что думала, что на Рождество останется без нового платья, и как раз собралась перекрасить свое старое из голубого жоржета, оставшееся еще от ее приданого, когда пришла посылка.
«Я обожаю этот фасон юбок, — писала Пегги невестке. — Он делает меня выше, и я в самом деле плакала, правда, от радости, и теперь с трудом могу дождаться того момента, когда примусь за работу, чтобы слегка поднять линию талии».
И хотя жизнь Пегги в этот период была не из легких, бодрости духа она не теряла. Вечеринки проходили постоянно, поскольку друзей было много и то они приходили к Маршам в Дамп, то Марши — к ним. Благодаря Бесси в доме всегда было достаточно еды, чтобы подать к столу. А уж приглашение отведать фирменное блюдо Бесси — жареных цыплят со свежей зеленью — очень высоко ценилось в кругу друзей Пегги и Джона, и по каждому такому случаю Бесси покупала птицу в Дарктауне, поскольку цены там были намного ниже, чем в магазинах для «белых», а уж потом несла ее в «приток» готовить.
Квартира Маршей была так мала, что Бесси и ее хозяева просто не могли не сблизиться. Пока Пегги стучала на своей пишущей машинке, Бесси пребывала в крошечной кухне и, что удивительно, никогда не расспрашивала хозяйку, о чем будет ее книга. Но вот свою личную жизнь они частенько обсуждали. Отношения Пегги с отцом все еще были непростыми, и Бесси, десять лет проработавшая у «мистера Юджина», лучше, чем кто-либо другой, понимала причину этого.
Сама Бесси была худощавой красивой женщиной, на десять лет старше Пегги. Будучи мудрой и глубоко религиозной, Бесси сумела несколько приобщить Пегги к церкви, что до сих пор не удавалось сделать никому из членов ее семьи. Кроме того, Бесси твердо верила в нерушимость и святость брака и в то, что мужчина должен иметь авторитет в доме, и Пегги во многом разделяла ее убеждения.
Надо признать, что с Джоном Маршем, человеком прагматичным, было не очень-то легко в обыденной жизни, и это требовало от Пегги особой заботы и терпимости, ибо в повседневной жизни он был таким же «мелочником и придирой», как и в редактировании рукописей. Всегда постоянный в своих привычках, он не любил никаких сюрпризов; не терпел он и незнакомую еду и незваных гостей. Гости, готовые сидеть до утра или остающиеся ночевать, были проклятием для него. На его счастье, Дамп был так мал, что подобная возможность редко кому предоставлялась.
У обоих супругов были проблемы со сном, и бродить по квартире или наведываться к холодильнику среди ночи было обычным делом и для Джона, и для Пегги. И это было одной из причин, почему они оба избегали принимать приглашения переночевать у кого-либо из друзей в Атланте или за городом (хотя позднее Пегги и соглашалась на это, но только без Джона). Пегги страдала частыми ночными кошмарами, а заветной мечтой Джона было проспать до двух часов дня и получить, проснувшись, завтрак в постель.
В последние месяцы 1928 года Пегги работала много и чрезвычайно плодотворно, но затем, весной 1929 года, вдруг резко прекратила. Артрит, начавшись с сустава лодыжки, поразил и запястья рук, и ей все труднее было печатать на машинке.
И тогда Пегги вытащила все свои конверты с главами романа и принялась прочитывать их содержимое, делая карандашом исправления и ликвидируя все неувязки и нестыковки. Название Фонтейн-холл она всюду поменяла на Тару, всякий раз тщательно зачеркивая старое имя и надписывая над ним новое — «Тара». То же самое она сделала и на самом конверте, в котором находилась глава с описанием возвращения ее героини Пэнси домой после пожара Атланты, и теперь на этом конверте было написано: «Дорога в Тару».
Пройдясь таким образом по всей рукописи, Пегги решила отложить ее пока в сторону. Роман к этому времени уже занимал 20 больших конвертов и содержал около 600 тысяч слов. Оставалось еще написать главы, относящиеся к войне и некоторым военным событиям. Много раз Пегги писала, переписывала и вновь исправляла и переписывала начальную главу, и теперь все эти страницы находились вместе, в одном конверте, не понятные ни для кого, кто бы ни взялся их читать.
Нерешенной оставалась и проблема избавления от Фрэнка Кеннеди, второго мужа Пэнси, и Пегги написала два варианта этой главы с совершенно разными окончаниями. В одной из них Фрэнк, никогда не отличавшийся крепким здоровьем, умирает, брошенный на произвол судьбы во время бурных ночных событий в Палаточном городке, а в другой — погибает от пули, полученной во время рейда клана. Но основа обоих вариантов — поездка Пэнси в одиночку через Палаточный городок, во время которой ее едва не изнасиловали. Сцена, безусловно, навеяна Пегги ее собственным визитом в Дарктаун, но с добавлением самого худшего из опасений Джона и Бесси. Так или иначе, но исход у обоих вариантов один — Пэнси становится невольной виновницей гибели Фрэнка.
Пегги не нравились те главы, в которых у Пэнси рождаются ее первые дети, и она даже оставила для переделки те сцены, где они появляются, но вот сцены с Бонни — младшей дочерью Пэнси от Ретта — она, по-видимому, считала удачными, поскольку все они остались в последующем почти без изменений, так же, впрочем, как и все сцены стычек между Пэнси и Реттом.