Так вот, значит, была «своя» реанимационная бригада. Но он умер совершенно неожиданно, отказал единственный, как выяснилось, здоровый орган — сердце. Он собирался поехать либо ко мне в деревню, либо на Север, куда один наш знакомый должен был забросить на вертолете дом-избу. Он хотел немножко пожить отстраненно. Он прилетел из Польши, где ему уже было плохо, зашел в Дом кино и встретил там знакомого администратора, который слезно умолял его поехать в одну поездку. Они поехали, но поездка не закончилась. В эту поездку он взял с собой фотографии близких друзей, в частности фотографию жены Кочаряна, Инны. А Левина фотография всегда стояла у него дома около кровати.
Я думаю, что последнее время он чувствовал, знал про себя все, потому что свои последние выступления начинал с воспоминаний о молодости, о старых друзьях, о Большом Каретном. По возвращении из поездки он слег. Дома в тот день у него были друзья, мать, знакомый врач. Потом все разошлись, мать он тоже отправил домой: «Ты иди, двенадцать часов». В половине первого он попросил знакомого врача позвонить мне (а я тогда не жил дома). Но потом сказал: «Нет, наверное, уже поздно, там спят, не надо — позвони утром».
Врач дал ему снотворного, посидел около него — он лежал на диване в своей комнате. Володя заснул. Врач говорил позже: «Ну я отключился, наверное, самое большее минут на двадцать-тридцать, потому что я заснул, когда было два часа, а подошел к нему снова в половине третьего. Рука была еще теплая, но пульса уже не было».
И все-таки я еще раз могу сказать то, что раньше сказал, когда мы вернулись с кладбища. Он был необычайно счастливый человек. Счастливый потому, что наш несколько прямолинейный девиз: «Жизнь имеет цену только тогда, когда живешь и ничего не боишься», — он очень близко принял к сердцу.
Потому что Володя, если не всегда мог сделать то, что хотел, никогда не делал того, чего не хотел. Никогда! Понимаете, всякая уступка, вроде бы вызванная жизненными обстоятельствами, то есть вполне как бы оправданная, приводит к совершенно неожиданным необратимым последствиям. Ведь всех можно обмануть, кроме себя. Искусство, Добро, Зло — для этого надо самому быть непогрешимым. Иначе — это ложь, а ложь, как известно, ест душу, как ржа железо. Так вот в этом смысле Володя был счастливый человек, он не лгал.
Почему я отказываюсь от всякого рода встреч, воспоминаний? Не потому, что считаю кощунственными публичные выступления о друге. Я даже считаю, что на этом можно зарабатывать деньги. Всякий труд должен быть оплачен, ничего зазорного тут нет. Но дело в том, что когда прощаешься с близким человеком, то ведь, по сути дела, прощаешься и со своей жизнью, с большей и, как правило, лучшей ее частью. Когда приходится рассказывать о Володе, то приходится рассказывать и о своей жизни тоже. И невольно бередишь то, чего не надо бы касаться, то, что надо оставить для себя. Поверьте, это не так просто.
Чаще всего я вспоминаю один вечер… Это было летом, мы тогда жили у Акимова. Собралась вся наша компания. Сбросились — как всегда, денег было мало и, как всегда, все были голодные. Было уже поздно. Свидерского и Высоцкого послали в ресторан ВТО. Я им кричу вдогонку: «Ребята, ну хоть что-нибудь поесть. Хоть немножечко!..»
Свидерский с бутылками вернулся быстро, приехал на такси, за что и получил выволочку — нечего деньги зря тратить!.. Высоцкого нет. Сидим ждем — уже начинаем злиться… Окно открыто, поздно — на улице ни одного прохожего… И вдруг слышим шаги. Я выглянул в окно — по пустому Садовому идет Володя Высоцкий. А в руке, которую держит на уровне плеча, несет что-то завернутое в белую салфетку. Заходит в комнату и ставит на стол металлическую сковороду-тарелку, в которой подают вторые блюда. «Арчик, это персонально тебе!» Бефстроганов с картошкой! Этого я забыть не могу. Ночь, пустая улица, а он идет один, несет в поднятой руке другу поесть…
Людмила Крымская
Честно говоря, не знаю, как к вам обращаться. В компании на Большом Каретном вас называли Мила и…
Да, там меня никогда не называли Людмила, а тем более по отчеству, звали Милка, Мила, Миляга.
Так вот. Мила, как вы попали в знаменитую компанию Кочаряна?
Вначале я познакомилась с Артуром, а потом он начал знакомить меня со своими друзьями. Адресов было несколько, но самый дорогой — на Большом Каретном. Я помню эту большую компанию, в которой как-то непривычно относились друг к другу: с большой любовью и одновременно с большим уважением. Глава дома — Лева Кочарян, его жена — Инна… Потом появился Володя Высоцкий и его друзья, с ними вначале он был ближе, чем с нашей более взрослой компанией, в которую входили Артур Макаров, Лева Кочарян, Андрей Тарковский, Василий Макарович (Шукшин. — В.П.)
Вот так мы тогда и существовали, очень вместе и очень близко. Повторяю: любовно и бережно относились друг к другу. Конечно, выпивали и иногда выпивали крепко… Но была грань, ниже которой эта компания никогда не опускалась, то есть, безобразий каких-то не было и быть не могло. Нам вместе было весело, просто хорошо друг с другом.
И другое место, где собиралась ваша компания, — это квартира Володи Акимова…
Да, конечно. И вообще, это очень интересная история. В какой-то момент вся наша компания плавно перешла к Володе Акимову. Я думаю потому, что у Кочаряна уже была маленькая дочка. И нам было неудобно там собираться. И мы все перешли в Володину квартиру, которая была чуть ближе к «Эрмитажу», — это угол Садово-Каретной и Петровки. Дом, который состоял из нескольких низеньких пристроек, и там на втором этаже была квартира Володи Акимова. И вот там собиралась наша компания… А мы с Артуром некоторое время просто там жили, потому что мы были без жилплощади и нам вообще негде было жить.
Я старалась вести дом, семейный дом. Чтобы были все накормлены, чтобы все были сыты. А к вечеру приходили работающие друзья, в том числе и Володя Высоцкий. Он тогда работал в Театре миниатюр. И получил кличку «Вовка-миниатюр». Да, а еще раньше он работал в Театре Пушкина. Его «ушли» из того и из этого.
А как выглядела квартира?
Это была большая комната в коммунальной квартире… Налево из прихожей — кухня, ванна, туалет, а чуть направо — Володина комната.
Соседи не всегда были нами довольны, потому что почти каждый вечер в эту комнату приходили наши друзья. А наши вечерние посиделки часто превращались в ночные бдения… И соседи не очень понимали, как можно так долго веселиться.
А потом… были шалости, которые — если на них строго посмотреть — были не очень приличными. Всю эту братию нужно было накормить. Я, каюсь, несколько раз брала чужую картошку, чтобы пожарить для всей компании. Денег никогда ни на что не было, но вот на выпивон — странное дело — деньги находились всегда.
Незабываемая ситуация: пришел Володя Высоцкий и принес две бутылки портвейна. И говорит: «Ты знаешь, Арчик, я тебе сейчас покажу, как нужно открывать бутылки. Замечательный способ — вообще без штопора!» Он воткнул в пробку вилку, каким-то особым образом бутылку поставил на самый край стола… Бутылка полетела, перевернулась — ударилась об пол и разбилась. Володя жутко расстроился. «Но со второй обязательно получится». А Артур ему говорит: «Нетушки… Только через мой труп». Я еще помню, что закуска была — варенье из крыжовника. В поллитровой банке… То ли Миша Горховер принес, то ли Аркаша Свидерский.
Вот такая была компания… Просто мы жили, как могли, и дружили, как могли… А потом, со временем, общение видоизменилось, немножко стали расходиться, но все равно дружба оставалась.
Володя и Артур дружили как-то отдельно… Одно время Артур с Андреем Тарковским дружили, как-то камерно. Но все вместе продолжали собираться — хотя и реже — и дружить.
Володя устроился работать на Таганку и реже стал появляться в нашей компании. Но встречи были. Просто наступал момент, когда встреча становилась необходимой.
Я помню случай, когда Володя пришел — это было еще у Левы Кочаряна — и спел одну из своих первых песен. То ли «Что же ты, зараза, бровь себе подбрила…», то ли «Красное-зеленое, желтое-лиловое»… Нет, «Красное-зеленое…» — это было раньше, это Володя спел мне. Но я хорошо помню, что Артур сказал: «Володя, это гениально!»
И все тогда поняли, что Володины песни — это необычно, это неординарно, что из этого выйдет что-то хорошее. Вы знаете, я думаю, что и все это понимали тогда. Может быть, не знали точно…
Артур Сергеевич однажды сказал одному из друзей — Эдуарду Борисову: «Вот сейчас придет один гениальный мальчик…»
Когда Артур представлял Володю своим друзьям, он, конечно, мог сказать «гениальный мальчик», а вот я этим похвастать не могу. Я тогда была очень молодая и не очень воспринимала, не очень понимала других. Я не относилась ни к Андрею, ни к Василию Макаровичу, ни к Володе как к великим людям. Если б я тогда это понимала, я бы и слушала больше и внимательней… А так я относилась к ним как к друзьям Артура, которых надо принимать, кормить, любить и уважать.
А какая из первых песен Высоцкого вам особенно запомнилась?
Я просто запомнила первую песню. Потому что Володя пришел и спел ее. А потом сказал: «Миляга, это тебе». Поэтому я ее и запомнила: «Красное-зеленое, желтое-лиловое, самое красивое на твои бока». Я сначала не поняла — что это Володя так плохо ко мне относится?! Так плохо, что сочинил мне песню про публичную женщину… Но потом я поняла, что ошиблась. Это, в общем-то, очень даже хороший персонаж.
А участкового Гераскина вы помните?
А как же! Замечательный человек! Однажды утром, — мы были с большого бодуна, как тогда говорилось, — кто-то постучал в дверь… У Володи Акимова была такая тахта, которая поднималась, и в это пространство мог поместиться человек. Артур стал куролесить, забрался в эту тахту… А Гераскин пришел потому, что я высыпала окурки из пепельницы прямо на улицу. И общественность взбунтовалась: а если бы эти окурки попали на головы трудящихся?! Артур вылез из этой тахты и стал объяснять Гераскину, что он должен понять: если у народа кураж, то его трудно остановить… И вообще он должен нас простить. И Гераскин понял и простил. В общем, Гераскин был свойским человеком и даже иногда очень хорошо входил в ритм нашей компании, то есть выпивал вместе с нами. Этот Гераскин однажды спас Володю Акимова… Володя познакомился с каким-то иностранцем и привел его к себе домой. А этот иностранец оказался нетрадиционной ориентации. И его с позором изгнали. (По другим свидетельствам: у этого иностранца пропало пальто. — В.П.) По-моему, Володя гнался за ним с отцовской шашкой! А это, вы ж понимаете… Это же почти международный скандал. И Гераскин как-то помог Володе избежать неприятностей.